Евгений Авраменко
Прикладное искусство сохранило имена, лица и лозунги.
Фото Татьяны Барковой предоставлено пресс-службой Русского музея
«Искусство в жизнь» – тот случай, когда предметы из собственных фондов не кажутся затертыми, все работает на концепцию, а взятое из других собраний «выстреливает» точно. Выставка эта – о том, как революция отразилась в искусстве, которое, что называется, под рукой – декоративно-прикладном. Лозунги и прочая советская атрибутика, оказавшись на тарелках, чашках, подносах, тканях, стали мощным средством пропаганды.
Здесь экспонированы текстиль, театральные эскизы, предметы декоративно-прикладного искусства, то есть материалы хрупкие, особо уязвимые перед временем. Много и скульптуры, но это в основном эскизы памятников (тем же героям революции), а не уже «увековеченное в бронзе». Использованы чаще всего гипс и дерево, материалы мягкие, и в этом читается, с одной стороны, стремление спонтанно отразить настроения времени, а с другой – нежелание фиксировать какой-то образ на века, сомнение в том, что он – правильный, окончательный.
Вот палехский портсигар «Кто был в неволе прошлых лет, вступите в радиосовет». Вот платья по эскизам Любови Поповой и Надежды Ламановой (реконструкция 1970-х): издалека это платье в горошек, а подойдешь ближе – это не горошинки, а изображения серпа и молота. Супрематически расписанная посуда, в том числе и неожиданной конструкции, например, чашка, как бы разрезанная пополам. Чудесные знамена из частной коллекции. Цветастые, бьющие в глаза подносы: новые люди, хозяева жизни, демонстранты, несущие транспаранты с именем Ленина. О дивный новый мир. Кстати, выбранный временной отрезок 1918–1925 совпадает с деятельностью в Петрограде Декоративного института (ему посвящен отдельный большой раздел), задачей которого и было разрабатывать все новое для советского человека: от одежды до посуды и от интерьера до шрифта. Даешь советский дизайн!
Но созидать советскую жизнь с чистого листа не получилось. И здесь цепляют как раз вещи, показывающие, как молодое вино революции вливалось в старые мехи. Ковер, на котором Алконосты вышиты вместе с красными звездами и молотами: да, такой сплав язычества, русской народной культуры и вызревающей советской идеологии. Или шкатулка «Праздник в клубе»: снаружи – палехская роспись, гуляют молодцы-девицы, а на крышку изнутри наклеены фото гуляния в Палехе с участием иностранной коммунистической организации и портрет Ленина, также в шкатулке детекторный приемник с этакими старинными наушниками. Как не вспомнить «Грозу» Андрея Могучего с ее стилизацией под Палех, сменяющиеся занавесы этого спектакля. На одном все по старинке, тут молодец с красавицей, там псы кабана терзают, а на другом – в такой же старинной технике изображено, как люди уже бороздят небесные просторы, как из винтовок стреляют, да какой метрополитен отстроили.
В одном из залов установлен красный павильон, скульптуры поставлены так, что как бы образуется улица, и, помнится, на вернисаже кто-то из музейных сотрудников вспомнил строки: «…Улица корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать». В самом деле, кураторам удалось передать стихийную энергию тех лет, революционную оргиастичность, лихорадочные поиски новых ориентиров и художественного языка. Искусство пыталось докричаться, обращалось к зрителю «шершавым языком плаката», завоевывало пространство. Эта экспансия транслируется эскизами праздничного оформления Петрограда к годовщине Октября: художники, среди которых Натан Альтман, представляют, как должна преобразиться бывшая имперская столица.
Прижизненные бюсты Ленина, Троцкого, Луначарского хороши тем, что лидеры молодой страны еще не оформились в мертвенные изваяния. На лице вождя можно увидеть какую-то очень живую складку, будто рука скульптора специально дрогнула, чтобы очеловечить образ. С другой стороны, скульпторы обращаются к классикам прошлого, которым открыт путь в новую эру, как Спартаку и Робеспьеру. Забавный штрих выставки – проект Алексея Бабичева памятника Ибсену: великий драматург тут не грузный кабинетный муж, а античный герой с завидной мускулатурой и голыми ягодицами, экспрессивно поднявший камень.
Стихийную силу и хаос революции удалось передать и кураторам грандиозной выставки «Зимний дворец и Эрмитаж в 1917 году». Но там революция отражена трагически, красная подсветка зловеще выделяет экспонаты на мрачном фоне. Мол, сгустились тучи над Россией. Тумба с расклеенными газетами, кинохроника и фотографии создают иллюзию ожившего прошлого. В Русском музее же обошлись без исторической документальности, здесь в центре внимания «жизнетворчество» эпохи, чистая ее поэзия, даже сказочность. Преобладает мажорная колористика, если мерцает трагедия – то оптимистическая. А трагические смыслы, конечно, возникают. И дело не только в подсознательной оглядке художников на недавнее прошлое, когда на улицах Петрограда лилась кровь, но и в тревожных предчувствиях. В этом смысле эффектны графические листы из собрания петербургского Театрального музея – в завершение экспозиции. Это эскизы занавесов к разным спектаклям, в целом создающие образ яркого праздничного занавеса, который тревожно замер перед началом неведомого спектакля. Какого – неизвестно, но хорошего не жди.
Санкт-Петербург
