Живи, помни, благодари...

Настена (Арина Лыкова) вспоминает свое довоенное скупое счастье. Фото Маргариты Мироновой предоставлено пресс-службой театра

Повесть Валентина Распутина «Живи и помни» 1974 года ставил в конце 70-х на ленинградской сцене Лев Додин. И сегодня помнится тот спектакль Малого драматического театра (МДТ) с сильным актерским дуэтом Николая Лаврова и Ирины Демич и выразительным сценографическим решением Эдуарда Кочергина…

Деревянная конструкция в глубине сцены напоминала иконостас, в пустых проемах ее вместо фигур святых появлялись фигуры деревенских жителей. У Распутина они не были святыми, но в те годы, когда «деревенская проза» многим открывала глаза на подвиг военной и послевоенной деревни, пафос Додина-режиссера вызывал уважение. Эту тему он развил потом в «Братьях и сестрах».

Уже не раз было замечено: Григорий Козлов в спектаклях своей «Мастерской» подхватывает некоторые темы и традиции кацмановско-додинской школы. «Тихий Дон» театра «Мастерская» многое связывает с «Братьями и сестрами» МДТ. Теперь вот «Живи и помни» – прямая перекличка и диалог. Спектакль Козлова поставлен на Малой сцене «Мастерской», хотя значимостью темы мог, кажется, претендовать на Большую. Но что-то есть в этом выборе камерного пространства. 

Ученик Кочергина Николай Слободяник, с которым у Григория Козлова давно сложился плодотворный тандем, тоже предлагает сценографическую метафору, но другую: над военными укреплениями-ежами раскачиваются пустые детские то ли люльки, то ли гробики, сразу напоминая о неродившемся ребенке Настены, героини повести, да и обо всех нерожденных или умерших во время войны детях. 

В финале спектакля деревянный каркас лодки, с которой шагнула в воду Настена, поднимется вертикально, и внутри этой лодки-гроба на короткий миг окажутся вместе Андрей и Настена, муж и жена, похожие на детей в материнской утробе (судьба дезертира Гуськова после смерти жены неизвестна, но вряд ли он останется жив). Ни в чем не смещая систему нравственных координат, Козлов снимает пафос звучания темы, открывая в этой непростой истории конца войны новые смыслы.

Семеро актеров (Алена Артемова, Ольга Афанасьева, Ксения Морозова, Илья Борисов, Константин Гришанов, Дмитрий Житков, Евгений Шумейко), начиная спектакль, сразу берут глубокое дыхание, так что пространство Малой сцены ощутимо распахивается вширь и открывается перед нашим мысленным взором таежный простор. Актеры – или это уже сегодняшние жители той самой Атамановки – в черных костюмах, как на поминках. Когда короткий пролог подходит к войне, выпивают каждый свой поминальный стакан и, надевая платки и шапки, превращаются в распутинских героев, не переставая быть рассказчиками, создавая эффект людского моря, интонационного разноголосия, как будто каждый в народе на свой лад толкует, примеряя на себя, судьбу главных героев. 

Авторский текст, разложенный на голоса хора, – прием не новый для постановок прозы, но в этой истории несет ключевые смыслы. Хор всегда выражает всеобщность связей в человеческом мире, здесь же хор и непосредственно «мир» сибирской русской деревни, испокон веков жившей общинным укладом (на миру смерть красна, трусость позорна), сохранивший этот уклад и в советские десятилетия, но что-то и утративший, взамен приобретя другие черты. Это ведь бдительные односельчане у Распутина выследили Настену на пути к Андрею и подтолкнули ее, сами того не желая, к самоубийству. Хотя мотивы этого поступка героини, конечно, сложнее: боялась навести на след мужа, думала о будущем ребенке, на которого ляжет родительская вина, да и просто устала, «выгорела». 

Но партитура хора в спектакле, музыкально выстроенная, еще и распахнута во времени: от песенных народных распевов до почти рэпового ритма, из глубины истории к нам сегодняшним и обратно. Малая сцена, близость актеров к зрителям многократно усиливают эффект участия в этом хоре и твоего собственного голоса. 

Центр спектакля, как и повести, – конечно, Настена. Ее играет Арина Лыкова. Простая деревенская баба – изможденное войной скуластое лицо, натруженные руки – ничем, кажется, не похожа на других героинь актрисы, Настасью Филипповну в «Идиоте», Елену в «Днях Турбиных». Но есть и общее. «Лена ясная» – называли ее булгаковскую героиню. Вот и эта Настена – ясная. Чистый голос, звонкая мелодика, безоглядность жеста: ни о чем не жалеет, никого, кроме себя, не винит. 

Сцена, в которой Настена вспоминает свое довоенное скупое счастье (огромный монолог, риск для актрисы и режиссера, но они доверяют друг другу), – одна из главных в спектакле. Муж рядом, она, конечно, именно его утешает своими воспоминаниями. Алексею Ведерникову в роли Гуськова не хватает пока драматического объема, но главное в этой сцене актер играет: недоверчиво, почти удивленно слушает Андрей Настену и что-то словно расправляет, высветляет его изнутри, хотя, согретый любовью жены, в диалог с ней почти не вступает. А Настена всю себя, кажется, выговаривает в этом монологе, все до единой минуты бывшей когда-то радости, мужниного добра и ласки живы в ее благодарной памяти (а как бил ее и попрекал – не помнит). 

Так, наверное, ее бабки и прабабки когда-то благодарили Бога и отмаливали любимых, погибших. В мелодике и ритме распутинской прозы режиссер и актриса проявили молитвенный строй, псалмодию. В финале же спектакля память текста отзывается еще одной, непрямой рифмой. Женские реплики из хора – о том, как не дали похоронить утопленницу среди самоубийц, «жалко было Настену», – неожиданно напомнят финал «Грозы» Островского, где Катерина от другой беды бросилась в воду, но где ее тоже жалели голоса из хора. И реплика про Судию, «который милосерднее вас», всплывает в сознании на последнем «стоп-кадре» спектакля, когда вместе с Настеной в вертикально вставшем абрисе лодки оказывается и Андрей.

Козлов из немногих сегодня режиссеров, которые читают литературный текст не в его собственном, вспоминая терминологию Бахтина, «малом времени» и не притягивая этот текст к сегодняшней злободневности, а расслышав его звучание в большом времени истории и культуры. Литература советских десятилетий, вершинные ее произведения, безусловно, нуждаются сегодня в таком прочтении.

Санкт-Петербург