Светлана Остужева
В репертуаре Константина Лифшица – несколько сотен произведений. Кадр из видео телеканала «Культура»
В конце зимы в филармонии-2 дал единственный сольный концерт один из самых интересных пианистов современности, в Москве выступающий совсем не часто. Светлана ОСТУЖЕВА специально для «НГ» расспросила обладателя ордена Сергия Радонежского III степени и премии «Ровенна» за выдающийся вклад в исполнительское искусство, почетного члена Лондонской Королевской академии музыки, профессора Люцернской консерватории Константина ЛИФШИЦА о любимом репертуаре, преподавательской деятельности и жизни на чужбине.
– Константин, ваш репертуар на редкость обширен – в нем более 800 произведений.
– Никогда не мог понять, кто и каким образом получил такую цифру. Может быть, конечно, считали отдельно каждую прелюдию, но тогда был бы, пожалуй, не один десяток тысяч…
– В любом случае серьезный список! Но что тому причиной – любопытство?
– Конечно, нового хочется. Но вообще одна из проблем моей жизни в том, что я не могу сделать одну программу и играть ее долго-долго, жить с ней. Все хотят разного. Приходится прислушиваться к пожеланиям организаторов концертов.
– В афише вашего московского выступления были Бах и Бетховен, соседствующие с Бартоком и Энеску. Почему именно они?
– Точнее, в первом отделении Бах соседствовал с Энеску, а во втором отделении – Барток с Бетховеном. Бах и Бетховен – это два таких столпа, которые не нуждаются в особом представлении. Барток же по способу мышления очень похож на Бетховена, а Энеску – на Баха. Это если поверхностно объяснять. Здесь вообще все зарифмовалось, потому что есть как внешняя кольцевая рифма Бах–Бетховен, так и внутренняя Барток–Энеску, поскольку этих двух композиторов принято связывать с народной музыкой, с фольклором. На самом деле их подход диаметрально противоположный. Барток – этнограф, он собирает народные мотивы, ездит с фонографом, записывает их, обрабатывает, причем в самых разных странах: в Турции, в Египте, не говоря уже о странах Центральной Европы. А для Энеску народные мелодии – табу, он создает музыку «по мотивам», чтобы она казалась народной. Барток несет ее из деревни в концертный зал, а Энеску возвращает ее из концертного зала в глубь деревни. Тут много еще подспудных рифм. Сюита Баха – это изначально Пятая виолончельная сюита до минор, которую Бах перерабатывал, судя по всему, для лютни либо лютневого клавесина. То есть произведение имеет связь со струнными. А Энеску был самым, на мой взгляд, лучшим интерпретатором его скрипичных сонат и партит, так что и эта аллюзия здесь тоже присутствует.
– Бах занимает особое место в вашей жизни: достаточно вспомнить сольный концерт, на котором вы исполняли «Гольдберг-вариации» и который был зачтен в качестве выпускного экзамена в Гнесинке. А запись принесла вам, 17-летнему, несколько престижных наград, в том числе номинацию на «Грэмми». Есть ли еще кто-то из композиторов, кто был бы вам так же близок?
– Бетховен играет в моем творчестве не меньшую роль. Сейчас я исполняю его 32 сонаты, все пять концертов и вариации. И готовлюсь к юбилейному, 2020 году, когда будет отмечаться 250-летие со дня рождения композитора. А еще Шуберт. Правда, сейчас я его редко играю, почему-то так складывается, но он менее важным для меня не становится. Впрочем, этот список можно было бы и продолжить…
– Насколько мне известно, вы не любите антракты…
– Я не люблю антракты не потому, что мне не хочется отдохнуть, а потому, что приходится прятаться. Не люблю, когда приходят и начинают комментировать – особенно если хвалят. Из меня как будто сразу воздух выходит. Так что, пока не сыгран весь концерт, не хочу слышать ни хорошего, ни плохого.
– Вы сейчас довольно много времени посвящаете педагогике, преподаете в консерватории Люцерна.
– 10 лет уже! Юбилей.
– Чувствуете себя наследником великой русской пианистической школы, который должен передать это знание другим?
– Нет, я не чувствую себя участником эстафеты. Может быть, это придет позже. А пока есть возможность облечь в слова то, что чувствуешь сам интуитивно, невербально. Иногда в процессе и сам начинаешь понимать что-то по-новому. В необъятном фортепианном репертуаре иногда открываешь для себя какие-то совершенно новые вещи, когда слушаешь со стороны, и иногда слышишь замечательное исполнение, которое подчас превосходит оценку моих собственных интерпретаций. Я получаю от этого огромное удовольствие. Надеюсь, процесс взаимный. Они, образно говоря, подсоединяются к моей розетке и получают какую-то энергию, что-то происходит и со мной. Или не происходит…
– Зачастую те, кто учится музыке в России (а также в Китае или, скажем, Корее), достаточно амбициозны в своих планах на жизнь…
– Мне такой подход не совсем близок…
– А как обстоит с этим дело в Швейцарии? И есть ли среди ваших учеников будущие звезды?
– Мой класс интернационален, и, кстати, швейцарцы занимают в нем довольно скромное место. Что касается уровня, то все очень разные, есть весьма перспективные ребята – в основном это выходцы из стран бывшего Советского Союза. И чем более они перспективны, тем больше я переживаю, если, например, они не могут пробиться. Конечно, когда случается, например, их победа на конкурсе, это очень отрадно, особенно если благодаря этому начинает развиваться их концертная деятельность. Их заметили, они становятся востребованными, поднимается их артистическая самооценка.
Но точно так же поражение не является для меня признаком кризиса или окончания карьеры. Я не тщеславен. Среди моих бывших учеников есть феноменальные пианисты: потрясающие Кирилл Звегинцов, Владимир Лавриненко, который получил недавно первую премию на Конкурсе Шуберта в Дортмунде, есть прекрасный японец Шинтаро Кавахара с совершенно индивидуальным слышанием. Вряд ли вам будет просто следить за их успехами, поскольку я не уверен, что сейчас есть условия для их выступления в России, но если это произойдет, я буду, естественно, очень рад.
– А как вы пришли к дирижированию? Вам стало мало рояля?
– Нет, не стало. Но это всегда во мне жило – желание работать с оркестром, прикоснуться к совершенно другому репертуару и другому материалу, «инструменту». Сейчас я не слишком много этим занимаюсь, хотя в марте продирижирую в Японии все концерты Баха. Буду и играть, и дирижировать. А дальше посмотрим, как сложится.
– Я прочла, что идеальный для вас вариант работы над произведением – с нотами в руках, но без инструмента. Нынешние инструменты принято ругать. В частности, Михаил Плетнев был до такой степени разочарован качеством роялей, что на шесть лет ушел от пианистической практики, пока в компании Kawai не создали инструмент специально для него. А какая марка ближе вам?
– Я не столь требователен. Конечно, бывает более или, наоборот, менее подходящий инструмент для каждого конкретного концерта. Это зависит от многого – от акустики зала, от репертуара, от моей собственной кондиции. Надо сказать, идеальное совпадение всех этих факторов случается довольно редко… Мне очень нравится то, что делает в последнее время Yamaha, например, новый CFX. Еще несколько лет назад было практически невозможно играть на Fazioli – абсолютно металлический звук. Но с тех пор они вырвались далеко вперед, делают очень мало инструментов, но каждый из них доводится вручную.
Могут попадаться более или менее удачные экземпляры, но в принципе высокого класса инструмент, который, можно сказать, играет сам, может быть, даже иногда слишком сам, некоторые считают, что это уже почти как машина-автомат, без какой-либо коробки передач. Steinway сейчас как-то упал в качестве. Если есть возможность выбрать совсем современный инструмент или тот, которому лет 7–10, я, наверное, выберу более старый. У компании Bechstein, с которой я сотрудничаю, довольно большая палитра инструментов, и среди них попадаются очень удачные.
– В последнее время вы не слишком часто выступаете в России – во всяком случае, значительно реже, чем нам бы того хотелось. Когда теперь ждать ваших концертов?
– Весной я трижды выступлю в рамках «Транссибирского арт-фестиваля», а летом я должен быть здесь, в Москве, на фестивале «Vivarte» Бориса Андрианова в Третьяковке.
– Скучаете по России?
– Да.
– Не хватает березок?
– Нет, с березками в Швейцарии все в порядке. Скорее это естественное состояние для человека, живущего на чужбине.
комментарии(0)