Я чайка. А может быть, ворона

На фото – «Летающие» рыбки Филиппа Паррено в зале «Монолог Тригорина». Фото предоставлено пресс-службой ММСИ

В главном здании Московского музея современного искусства на Петровке идет «Генеральная репетиция» – кросс-дисциплинарный проект, сделанный с фондами V-A-C (Москва) и KADIST (Париж, Сан-Франциско). Это лекции, концерты, перформансы, происходящие на фоне главного – выставки, что аранжирует все три собрания и, как здесь пишут, заимствует «структуру и приемы театральной постановки». Репетировать решили в трех актах и для первого – он длится до 12 июня – выбрали, как выяснилось, «Чайку».

Читая описание выставки, думаешь: «Наконец-то». Ведь в кураторскую эпоху само собой разумеется, что хорошая выставка – своего рода спектакль, будто застывший, но с непременным внутренним развитием и ритмом, со своей режиссурой, сюжетными линиями, рифмами. У «Генеральной репетиции» аж 15 кураторов. И еще разные авторы текстов ко всем трем актам.

И много-много художников из разных стран – мэтров и тех, кто только набирает обороты. «Генеральная репетиция» использовала все экспозиционные возможности музея, все три этажа. Преамбулой стал зал с инсталляцией Майка Нельсона «Снова больше вещей (Разрушение плиты)». На деревянном подиуме застыли вариации на тему человеческого тела и его частей: голова – «Первый крик» Константина Бранкузи и «отвечающие» ей из нового миллениума скульптуры Павла Альтхамера, развоплотившиеся телесно, но с оставшимися, только будто заснувшими лицами. Вытянувшаяся в струну «Стоящая женщина» Джакометти и распластавшаяся, пронизанная воздухом «Лежащая» Генри Мура. Статуэтки-реликварии народа кота из XIX века стоят на одних «подмостках» с «Головой Януса», сделанной в 1993-м Томасом Шютте. Это и мастерская художника, и медитация перед действием. Поэтичная метафора культурного поля с ростками разных эпох, несимметричных подобий – и молчания, собирания с духом, из которого вот-вот родится слово, действие. Что-то проклюнется.

Однако вторая часть не связана с первой, а третья – собственно «Чайка» – со второй. Разве что тем, что во второй части на месте работ, задействованных в «Чайке» (оставим так, раз настаивают кураторы), зияют пустоты: «актеров», «акторов», как их тут зовут, спустили на «сцену». Со второй частью вообще приходится туго: вышло что-то вроде запасника, совмещенного с гримерками. Проблема в такой плотности «населения» на квадратный метр, что трудно ее воспринимать. При этом пресловутые рифмы между произведениями, их диалог держатся зачастую, кажется, только на «костылях» вступительных текстов к разделам. Продираясь через витиеватые формулировки, то и дело ловишь себя на вопросе: а вот если все эти тексты под темами разделов про «Вымыслы», «Свидетелей», «Рекурсии», «Навязчивые образы», «Вещи в гневе» и даже «Флюиды» убрать, останутся ли связи?

Каждую из комнат можно было бы развить в отдельную выставку, но, кажется, развития и недостает. Разделы названы по принципу воздействия произведений, но собраны часто по-каталожному, что, мол, бывает так, а бывает эдак. Вот «Флюиды» – зал про «текучесть и мутации» – объединили и картину Герхарда Рихтера, и «Спальню» Барбары Блум, обманчивые абрисы предметов интерьера... на напольном ковре, и «Без названия: мебельный остров № 3» Мэтью Дарбишира, где инсталляция модной мебели могла бы быть рекламой универмага, а стала критически настроенным contemporary art. И здесь же оказалась замечательная вещь мастера арте повера – «Шипы акации – ладони» Джузеппе Пеноне: рисунок ладони на огромных панно сделан, оказывается, из шипов. Удивительная в своей емкой простоте вещь. 

На выставке вообще много замечательных вещей, хотя «разговаривать» друг с другом им тесно, в итоге точечное выискивание таких работ и становится целью маршрута. Движение кураторской мысли недопроявлено. Это косвенно подтверждается и тем, что переход части произведений из этих залов в «Чайку», видимо, общего замысла не нарушает. Так и в целом эти запасники-«гримерки» можно расширить или сократить либо переставить вместо завершающих разделов «Вещи в гневе» и «Системы» какие-то другие. Принцип завязки-развязки не сработал.

По контрасту с тяжеловесной второй частью сама «Чайка» легковесна. С порога авторы текста по чеховским мотивам к этому первому акту – Театр взаимных действий (Шифра Каждан, Ксения Перетрухина, Леша Лобанов и Александра Мун) – сообщают: «Даже если [вы] забыли сюжет «Чайки» или вообще ее не читали, подобное нетривиальное обращение художников с текстом, новый способ коммуникации и его организации составляют полноправную альтернативу первоисточнику». То есть текст здесь и не важен.

 Конечно, раннюю работу Джеффа Кунса «Друг на друге», эдакий скотный двор, пирамидой стоящий на борове, тянет сравнить с хрестоматийным пассажем Нины Заречной «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы». Только что это дает? Или вот нам представляют «Пробы на роль Аркадиной», там соседствуют и настоящий костюм Анако, созданный Алигьеро Боэтти для спектакля Hanjo (режиссер – Вита Аккарди), и характерный портрет кисти Модильяни, и саркастичная «Хорошая проблема (Вампирша)» Урса Фишера. Но это получается в лоб. А с другой стороны, сколько противоречивых героинь могли бы быть так представлены?

Кураторский замах «Генеральной репетиции» – как для основного проекта какой-нибудь биеннале. То не хватает цельности, то связности, то попадания. С «Чайкой» проблема, возможно, в том, что опять же вместо развития сюжета кураторы пытаются эпизоды пьесы иллюстрировать. А работы часто почему-то противятся, рассказывают свои истории. И каждый остается при своем, а этот самый первый акт мог бы быть «Чайкой», «Сном в летнюю ночь», «Бесприданницей» и т.д.