Как звучит пустота

На дзержинских химических предприятиях трудились три поколения семьи художника. Павел Отдельнов. Руины ТЭС. 2017

Павел Отдельнов продолжает в современности тему индустриального пейзажа и делает это не только, но преимущественно с традиционным медиумом – живописью. «Промзона», открывшаяся в главном здании Московского музея современного искусства на Петровке и сделанная художником с куратором Дарьей Камышниковой, – выставка-исследование, где соединены биографическое, документальное и художественное. 

«Пары ТДА проникают в поры кожного покрова, активно взаимодействуют с влагой и окрашивают кожу в ярко-желтый цвет... Иногда после тяжелой ночной смены ложишься спать на чистую белую простыню, а встанешь – на простыне, как на плащанице, желтый абрис». Это воспоминания отца художника Александра Отдельнова, работавшего на одном из секретных химзаводов Дзержинска. Записанные по просьбе сына, они превратились в книгу «Без противогаза не входить!», выдержки из нее размещены в залах. На дзержинских химических предприятиях трудились три поколения родственников Павла Отдельнова. В 1990-е большинство заводов были закрыты, от них остались руины. Сохранились гигантские шламоотстойники токсичных производств, и эта проблема не решена, несмотря на вмешательство чиновников самого высокого ранга – и суды по растрате средств. Так называемая Черная дыра еще в 1990-е попала в Книгу рекордов Гиннесса как «наиболее загрязненный малый водоем планеты». «Непонятно, как ликвидировать миллионы тонн химических отходов», – пишет Отдельнов о шламоотстойнике «Белое море».

«Промзона» – итог четырехлетней работы художника. Частями это показывали на разных выставках, из которых «Белое море. Черная дыра» получила спецприз Французского института в рамках вручения Премии им. Курёхина. Нынешняя экспозиция – именно что история, отражающая разные смыслы этого слова. Сценарист и отчасти режиссер – история и время. Художник – тоже, конечно, режиссер, одновременно и оператор. Архивариус и выросший в Дзержинске Нижегородской области ребенок. Схема поражения ипритом кожи, справки о химических веществах, фотографии бывших рабочих поселков, где от домов не осталось даже фундаментов, документальный фильм с воспоминаниями родственников художника, цитаты из отцовской книги, переписка с пилотом люфтваффе, который был в плену в Восточной промзоне возле Дзержинска, с просьбой уточнить местоположение казарм (художник отправил ему снимок немецкого шпиона – тот «прислал схему, нарисованную поверх карты советского времени») перемежаются картинами Отдельнова, пустынными видами зон забвения и отчуждения, где работали и погибали в режиме секретности. Художник рассказывал в интервью, что когда ездил в эти места, там, где не удавалось получить пропуск, приходилось прятаться от охранников с собаками.

В «Промзону», рассказанную и показанную теперь на Петровке, вы попадаете через коридор с выкрашенными до середины серым стенами. Фонари выплевывают чахлый свет. Красные трафаретные надписи маркируют выставочные разделы, будто индустриальную топографию, только слова тут иногда другие – «Руины», «Доска почета», «Музей»... И какой-то гулкий, глухой звук издалека. Дело не в фильмах, которые там покажут, – кажется, так звучит пустота.

Отдельнов в этом проекте часто меняет оптику – приближаясь, слушает голоса свидетелей, отступая, пишет пустые цеха: в гулкой пустоте пейзажей, с выбитыми стеклами, с переходом, прежде соединявшим разные здания, а теперь обрывающимся и оседающим в снег. Иногда внутрь руин проливается снаружи мягкий живописный свет. Художник будто бы ничего не добавляет от себя, но лишь в том смысле, что здесь нет никакой отсебятины. Отстраненная интонация, отстранение и обобщение – наверное, самое правильное, что тут может быть. Холсты оказываются бок о бок с документами, говоря о том, что стало известно, – и о том, сколького еще мы не знаем. Об этом месте и о других. Об историях людей.

Это кажущаяся «пустота» индустриальных картин. Рядом с ней существуют, ее наполняя, воспоминания о том, как один рабочий прямо во вредных парах в цеху, прямо в противогазе ел колбасу, – и о том, как 31 декабря 1981 года погибла в душе вся смена в 12 человек. Люди здесь появляются в «Общем фото», что имитирует не выдерживающую увеличения – всматривания – газетную фотографию, где растр не дает разглядеть лица, они появляются в смазанных силуэтах на картине «Заседание» и в покорных лицах голосования «Единогласно». Такое обобщение, которое ко многим реалиям могло бы стать комментарием. Потом люди – это инсталляция «Доска почета», где вы перешагиваете через найденные на одном из заводов противогазы, чтобы вглядеться в лица рабочих, отмеченных заводскими газетами. Лица в прессе становились типажами, и Отдельнов пишет, что не сразу узнал даже бабушку. Это не только инсталляция – художник не отступает от исследования, попутно рассказывая о том, как менялась такая фотосъемка (и – приоритеты в том, что «высветить») с 1930-х по 1980-е годы.

Как еще, кроме живописи, работает обобщение в этой НЕ-пустоте? Вот три склянки с запахами из шламоотстойников – крышки, конечно, не разрешат открыть. Рядом – слова Павла Отдельнова о том, что на пиролизном производстве, в канцерогенных парах, долгие годы работала его родственница, что свело ее в могилу. Вот – стеклянный бокс с мутантом со стихийной свалки в промзоне. Вот – картина с трамвайными рельсами, занесенными песком: в 2015-м этот транспорт в Дзержинске перестал ходить. Вот – видео, где с высоты птичьего полета показано огромное кладбище, где хоронили целыми семьями. Эта выставка – о пространстве, которое (лишь) как будто бы остановилось, и о времени, которое нельзя стереть.