Мунк пограничных состояний

В Третьяковскую галерею привезли карандашную версию «Крика» – визитной карточки художника. Фото агентства «Москва»

Выставка «Эдвард Мунк» в Третьяковке заняла оба экспозиционных этажа Инженерного корпуса – самая большая из показанных в России. В аранжировке скандинавского минимализма с дощатыми стенами (архитектура – Сергей Чобан, Агния Стерлигова) показывают 64 картины, 37 графических работ и 14 фотографий из собрания Музея Мунка в Осло, а 2 – из Пушкинского музея, это единственный российский Мунк. Директор ГТГ Зельфира Трегулова говорит, что теперешний показ – самый репрезентативный из виденных ею за последние годы в мире. Руководитель Музея Мунка Стейн Улаф Хенриксен «отвечает», что ежегодно они получают порядка 60 предложений сделать выставку Мунка, на этот раз выбрали Третьяковку. И даже если оставить в стороне дипломатические реверансы, экспозиция получилась представительной – не без «Крика», конечно, но и не криком единым. Третьяковка уже возила в Осло свою выставку русского искусства и повезет еще.

Две трети созданного Эдвардом Мунком (1863–1944) хранилось у него – по словам Хенриксена, это около 28 тыс. произведений. Еще за четыре года до смерти художник составил завещание, согласно которому все работы передавались муниципалитету Осло. Жизнь самого известного в мире норвежского художника после его физической кончины сопровождается известиями о пропажах и кражах работ, и это такой «побочный эффект» славы. В Третьяковке, к слову, досмотр на входе стал более тщательным, а на выставке можно было услышать, как инструктируют охрану.

«Крик» (в Москву привезли карандашный вариант, поскольку главная из версий этой визитной карточки Мунка хранится в Осло не в Музее Мунка, а в Национальной галерее) – часть «Фриза жизни», растянувшейся больше чем на 30 лет живописной мунковской эпопеи. Там влюбленность и отторжение, страсть и ревность, поцелуй и предсмертная агония, Голгофа и тот самый «Крик» («Я почувствовал, будто природу пронзил крик»), конкретные герои жизни художника и обобщения связаны в узел жизни то извилистой линией Осло-фьорда, то резкой диагональю дороги, что затягивает вас, стоящих по эту сторону картинной плоскости, внутрь. В 1902-м 22 работы из этого «фриза» Мунк выставил на Берлинском сецессионе, где ему дали отдельный зал. Сецессион буквально означает «раскол», и этот раскол – нерв что в биографии Мунка, что в его произведениях, что в его месте между символизмом и экспрессионизмом, который он предчувствовал раньше официального его утверждения в Германии.

Мунк – про искусство состояний: «Агония», «Ревность», «Запах смерти», «Меланхолия», «Крик»... И «Голгофа», и «Танец жизни», и даже просто «Красный плющ» – все не совсем то, и не религия, и не танец, и не тлеющий пейзаж, а борьба между одной и другой любовью, боязнь тисков и духота. Даже когда на мунковских работах появляются конкретные люди, что бывало часто, они – одновременно символические обобщения, включенные во фриз жизни, или, по названию картины с Адамом и Евой – в «Метаболизм. Жизнь и смерть». Пограничные состояния. Отсюда – лица-маски, которых отнюдь не только в «Крике» художник придвигает почти вплотную к нам, смотрящим. Отсюда и то, что он описал как «цвета кричали», с зеленой ревностью, красной духотой и, в частности, с активным фиолетовым цветом, не так часто используемым художниками. Даже гмиишная картина «Белая ночь. Осгардстран (Девушки на мосту)» звучит не идиллической сценкой, а застывшим напряжением, будто на этот самый мост того гляди придет «Крик». (К слову, вещь эта – из собрания Михаила Морозова – в 1913–1917 годах находилась в Третьяковке, и летом она отправится в Эрмитаж на выставку о коллекционерах Морозовых, так что с мунковского показа ее снимут).

Граница между жизнью и смертью, страстью и страданием – такая же зыбкая, как между формой и ее активным утрированием, остранением, даже развоплощением (в этом он тоже предвосхищал модернизм). Когда Мунку едва исполнилось 5 лет, он потерял мать, в 13 – сестру, обе умерли от туберкулеза (Мунк «унаследовал» слабые легкие и мог бы просто не успеть создать то, что создал), в 25 – отца, в 1902-м другая его сестра, страдавшая нервным расстройством, попадает в госпиталь, и в том же году одна из его возлюбленных Тулла Ларсен пытается свести счеты с жизнью. Сам Мунк окажется на лечении в конце 1900-х после нервного срыва. «Запах смерти» для него – не одна из картин, а константа жизни. Когда Мунк будет умирать, на прикроватном столике останутся «Бесы» Достоевского, который наряду с Ибсеном был любимым мунковским писателем. В отдельной витрине и показывают мунковские томики Достоевского, хотя одной из выставочных линий это влияние все-таки не стало (зато в каталоге есть статья Петера Норманна Воге о Мунке и Достоевском).

Куратор Татьяна Карпова разделила выставочные этажи: на третьем - ранние и зрелые работы (за исключением периода становления, эти вещи в Москву решили не привозить), живопись и графика, по силе воздействия ничуть не уступающая картинам (здесь же показывают Мунка-фотографа, изучающего себя), на втором - картины, написанные преимущественно после лечения в 1908–1909 годах. Портрет невропатолога Даниэля Якобсона, решительно уперевшего руки в боки на фоне «кричащей» ярко-желтой стены, написан в те самые 1908–1909 годы. Вообще в поздних вещах у колорита как будто бы сменилась тональность, яркость осталась, ужас словно бы затих. Но прежнего нерва в этой живописи не чувствуешь.

Но еще здесь выстраиваешь себе виртуальный маршрут. К примеру, глядя на «Поцелуй» 1897-го, думаешь о климтовском «Поцелуе» 1907-го: у Климта две головы почти с общей орнаментальной плотью, у Мунка – два тела о единой голове. Без черт лица. Страшная вещь.