Обезвредить театрального критика

Оказалось, что Магдой может быть не просто мужчина, но и не актер. Фото Сергея Красноухова предоставлено литературной частью Чехов-центра

Показ по пьесе английского драматурга Майкла Ардитти «Магда» начался с того, что под арию из баховской кантаты появились двое: женщина в мужском костюме и доверительно державшийся за нее мужчина в черном платье, дамском пальтеце, шляпке с вуалью. Они представились: «Я – актриса Наталья Красилова, исполняю роль Йозефа Геббельса... А я – театральный критик Евгений Авраменко, но сейчас примеряю образ Магды Геббельс». Под то же божественно красивое барочное пение они прошли вдоль зрительских рядов. Геббельс снял с жены пальто, принял от нее шляпку. Пауза. Они испытующе посмотрели на зрителей: кто эти наблюдающие, эти сегодняшние судьи?..

Идея вывести меня в заглавной роли родилась из шутки. За завтраком в гостинице мы говорили с Шерешевским о предстоящем эскизе, и я шутя спросил, не займет ли он меня. «Чем я не Магда Геббельс», смайл-смайл. На что Петр Юрьевич ответил серьезно, что и планирует отдать эту роль мужчине, актеру Чехов-центра. Это заинтриговало, тем более что на Пушкинском театральном фестивале во Пскове я посмотрел румынскую «Женитьбу» Шерешевского, где Агафью Тихоновну играл актер, а женихов – актрисы, что совсем не выглядело вульгарной данью моде, а резонировало с Гоголем. В этих героях чувствовались лиричность и ранимость. Заинтересовавшись работой Шерешевского над «Магдой», я стал ходить на репетиции, делился с ним своим видением этой пьесы. И в какой-то момент Петр Юрьевич счел возможным откликнуться тому моему спонтанному предложению.

Думаю, моя профессиональная принадлежность оказалась для Шерешевского весомее травестии. Его увлекло, что Магдой может быть не просто мужчина, но и не актер, театровед. Ведь героиня и должна быть иной природы, чем окружающие ее персонажи, и человеком рациональным. Надо сказать, чем больше вгрызался в пьесу, тем более к ней охладевал и возможности довести эскиз до премьеры уже вроде и не видел. Тем более почему бы не расслабиться и позволить себе эксперимент и творческое хулиганство? Не каждый день театровед выходит в главной роли.

Уже после показа, на обсуждении эскиза со зрителями, один из них добродушно поинтересовался, могу ли я как критик объективно оценить эту работу. Пришлось признать, что нет, настолько изнутри сближаешься со всем. На что зритель ответил: вот на наших глазах режиссер и убил критика, обезвредил его. Тем не менее взгляну на этот опыт не только изнутри, но и снаружи, не оценивая его, конечно, а скорее спрашивая себя, на чем бы я заострил внимание, если бы был частью публики.

Прежде всего кросс-кастинг. В «Магде» он может сработать в широком диапазоне: от капустника до возведенной в степень трагедии, это если вспомнить, что в античном театре играли мужчины. Показательны варианты названия, предложенные читателю переводчиками пьесы Ольгой Варшавер и Татьяной Тульчинской: «Медея 1945», «Медея Третьего рейха» и так далее. (Если мифологическую героиню изображали с двумя детками, то Магда убила шестерых своих с Геббельсом детей.) Шерешевский отказался от этих крайностей, уводил как от варианта «Здравствуйте, я ваша тетя!», так и от возможности сыграть масштаб и объем монстрилл рейха (Геббельсов, Евы Браун, Мартина Бормана и Людвига Штумпфеггера, Гитлер же – внесценический персонаж), собравшихся в бункере весной 1945 года. Кстати, моя знакомая, увидев фото в Facebook, удивилась: «Я думала, что вы-то в женском платье будете красивы, как трансвеститы у Альмодовара, а увидела отталкивающую, толстую и почему-то немолодую тетку». С другой стороны, драматург Ольга Погодина-Кузмина, смотревшая эскиз вживую, отметила отрицательное, зловещее обаяние образа, присущее нацистской эстетике.

Отдавая мужчине роль Магды, режиссер избегал психологического подхода к ней и эмпатии, но и лобовой карикатурой на нацистов эскиз не был. Хотя, казалось бы, к этому располагало хотя бы присутствие меня – такого корпулентного, неидеальной фигуры, в нелепом платье (уж что нашлось в костюмерном цехе) – в образе матери нации, как называют Магду в пьесе. Конечно, я ощущал абсурдность происходящего, когда патетично произносил: «Когда-то фюрер наградил меня Почетным крестом матери. Я всю жизнь рожала детей...» Или когда мы с танцевали под «Лили Марлен» с Петром Нестеренко, исполнявшим роль Штумпфеггера, и он расточал мне – Магде комплименты. Но мне показалось, что примерять образ Магды нужно серьезно и искренне, хотя и не оправдывая ее душевных движений и как бы постоянно держа героиню на расстоянии вытянутой руки.

Неспроста Шерешевский позволил мне на показе держать блокнот, куда я от руки переписал роль, и подглядывать в него. В эскизах актеры часто читают с листа, поскольку времени выучить роль почти нет, но привилегия держать блокнот была только у меня, и это, видимо, усиливало тот смысл, что Магда держится над ситуацией. Мое «обмундирование» ограничилось платьем и туфлями, не было ни парика, ни косметики, то есть я был в Магде только как бы одной ногой, без претензий на перевоплощение. Я, мол, обозначаю режиссерское намерение. Порой я скорее просто читал реплики, вслушиваясь в них, порой же пробовал подобраться к героине через игру, театрально, словно схватив манеру какой-то примадонны. Прямая спина, плавность движений, уютно-деловитый голос и ласковая интонация помогали ощутить себя матроной Третьего рейха – не лишенной позерства.

Действие пьесы происходит в бункере и начинается с диалога Евы Браун и Магды, спустившейся сюда из покореженного Берлина. Режиссер решил разыграть все в трюме, под сценой. Голые стены, элементы машинерии, решетки, «колонна» с каким-то механизмом внутри в центре пространства (в контексте эскиза напоминающая о крематории) – все это создавало нужную атмосферу. На репетициях казалось, мы – без естественного света – в самом деле находимся в бункере. А в тот момент, когда Магда и Ева слышат взрывы наверху (это русские!), рабочий сцены приводил в движение какой-то механизм, и казалось, что потолок тронулся с места.

Пьеса была представлена зрителям не вся, фрагментарно. В финале композиции каждый из исполнителей обращался к зрителям с монологом, выражающим «эссенцию» своего персонажа, причем под музыку Вагнера, патетично и декларативно. Чтобы слова звучали убежденно, но вызывали неприязнь. А потом на ту самую «колонну», напоминающую о фабрике смерти, проецировалось «хоум-видео» Геббельса. Откровенно театральное действо завершал документ, и думаю, что смотреть на ангелоподобных детей, словно живущих в кукольном доме, и Магду, хранительницу очага, было жутковато. В искусстве неоднократно делались попытки взглянуть на Вторую мировую глазами не победивших, но проигравших. Что совершенно не предполагает оправдание зла, наоборот, часто это и демифологизирует его, гасит притягательность. Идеологи нацизма внешне не были отмечены инфернальной метой. Они были в том числе и заботливыми родителями. Самыми обычными на вид, которых можно встретить в театре, на улице, в магазине. Это и страшно.