В окопах МХТ. Сергей Женовач поставил спектакль по роману Виктора Некрасова

Островок радости есть даже на войне. Фото Александра Иванишина/МХТ им. Чехова

В МХТ имени Чехова состоялась премьера спектакля по роману Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». Сюжет здесь не так важен, как может показаться при взгляде на афишу. Нам нужно знать место, время и действующих лиц, потому что режиссера интересуют отнюдь не перипетии военного эпоса. Сергей Женовач затеял эксперимент, решив превратить произведение, которое развивается во времени, в произведение пространственное: из романа он сделал статичную картину с несколькими смысловыми акцентами.

Вместе с художником Александром Боровским и композитором Григорием Гоберником Женовач пишет свое полотно резкими беспорядочными мазками. В зале мигает свет, зрителей оглушает звук стрельбы и рвущихся снарядов, слышатся крики, с грохотом вниз летят софиты. За несколько секунд занавес с чайкой оказывается простреленным насквозь, одна его половина царственно падает, а другая – косо повисает над сценой.

В мнимом хаосе вдруг вырисовывается продуманная композиция. Воздушная драпировка, на фоне которой одиноко сидит главный герой, металлические руины на заднем плане, длинный стол из грубых досок. Художник по свету Дамир Исмагилов делит это полотно на две части: слева от нас, в теплых красках, – мир живых, справа, в потусторонней синеве, – элизиум. Лейтенант Юрий Керженцев (Артем Быстров) еле слышным голосом спрашивает: «Почему?» И это главный вопрос, волнующий не только рассказчика, но и самого режиссера. Почему кто-то остался в живых, почему другие погибли, почему война? Ответа не получить, и Женовач вместо бесконечной рефлексии, пафосных ура-патриотических речей и захватывающих баталий предлагает нам созерцание.

Жанр спектакля-картины позволяет сосредоточенно всматриваться в лица, фигуры, складки на одежде. И сгорбленная спина задумчивого солдата скажет о нем больше, чем развернутое книжное описание. Картина оживает, герои встают, с обыденной интонацией произносят короткие монологи, но и этого хватает, чтобы понять характеры. Керженцев долго вспоминает своих сослуживцев, мысленно с ними разговаривает, иногда поворачивается спиной к залу, обхватывает руками голову. Но общая композиция остается прежней. И о чем бы ни рассказывали эти юноши, о чем бы ни спорили, что бы ни доказывали друг другу – все слова кажутся лишними. Есть поза, есть жест, есть поджатые губы и складка между бровей, именно в них прочитываются боль и страх перед неизвестностью, тоска по дому.

Ближе к финалу лейтенант вспоминает, как он встречал Новый год вместе с теперь уже погибшими товарищами. Среди разрухи они ставили высокую пушистую ель и, дурачась, как дети, пытались надеть на нее красную звезду. Это второй динамичный момент с самого начала спектакля – попытка построить мир после его крушения, попытка радоваться и верить в то, что в следующем году все вернутся к родным. Но у многих будущего нет, и тем больше трагизма придают постановке простые детали. И елка, и нежный вальс из Пятой симфонии Чайковского в военном аду не менее страшны, чем дымящийся окурок в губах убитого солдата.