Дарья Курдюкова
Выставка проходит в Инженерном корпусе до 11 августа.
Фото РИА Новости
Выставка «Москва-Ереван-Москва. Музей русского искусства. Коллекция А.Я. Абрамяна», идущая в Инженерном корпусе Третьяковки, приурочена к 125-летию известного уролога и не менее известного коллекционера Арама Абрамяна (1898–1990). Бóльшую часть собрания он подарил Еревану, где в 1984-м открылся Музей русского искусства. Объединенные сейчас 60 работ из этого музея и из семьи Абрамяна – самый крупный московский показ собрания. О коллекционерском темпераменте Абрамяна, о том, почему историю собрания трудно реконструировать и что в этом направлении удалось сделать, и о том, как наряду с ожидаемыми хрестоматийными именами там появились не столь очевидные, сокуратора Екатерину Евсееву (проект они готовили с Татьяной Карповой) спросила корреспондент «НГ» Дарья Курдюкова.
– Абрамян на удивление легко расставался с вещами, мог за вечер выменять 10–15 работ и, похоже, не держался даже за любимого им Павла Кузнецова. Это так?
– В интенсивных обменах и продажах есть и финансовая сторона: не всегда имеются средства на покупку новых работ. Кроме того, обмены были распространены в собирательстве второй половины XX века. Но большого количества произведений одного художника, остававшихся у Абрамяна в один период, не найти. Что касается его любимцев, по свидетельству людей из его окружения, с Кузнецовым он был знаком и приобретал его работы не менее 25 раз (в основном уже после его смерти). Но все эти произведения находились у Абрамяна в разное время.
– В ставшей музеем коллекции больше 350 произведений. Абрамян увлекался Коровиным, мирискусниками, авангардом и даже суровым стилем. Понятно, что за неимением архивов точнее понять его вкус трудно. По выставке сложилось впечатление, что для Абрамяна коллекционирование – не профессиональная страсть, не знаточество или денежное вложение – а азартное хобби.
– Не люблю слово «хобби». Но коллекционировал он для себя. Как уролог он написал около 140 научных работ – вряд ли у него было время глубоко исследовать каждую из картин. На поверхности лежит тезис о том, что Абрамян любил красочное искусство и собирал работы наследников двух культур, армянской и российской. Он не принимал крайних форм авангарда, и даже когда покупал «Бубновый валет», там нет кубофутуристических картин. Скорее он тяготел к классическим формам. На выставке это, например, входивший в общество «Маковец» Николай Синезубов. В представленных у нас двух вещах видно, что он искал стержень нового искусства в классической вдумчивости самого письма. Формируя первую экспозицию в музее, Абрамян избегал жесткой хронологии. Этот принцип сохранен и на нашей выставке.
Как и большинство коллекционеров, Абрамян был человеком азартным и мог «уводить» картины. Мы не привезли «Желтые цветы» Сарьяна, поскольку недавно их показывали в Музее русского импрессионизма на выставке «Выбор Добычиной», но в каталоге воспроизвели. Судьба работы прослеживается с выставки мирискусников 1915 года, потом ею владел искусствовед Рубен Дрампян и в 1960-х опубликовал в монографии. Позже она попала к кардиологу Александру Мясникову. Директор Музея Сарьяна в Ереване Шаэн Хачатрян хотел приобрести картину, но договориться не удавалось – а через какое-то время она обнаружилась в собрании Абрамяна.
– На вкус Абрамяна влияли знакомые коллекционеры, посещение выставок, после которых у него иногда оказывались если не сами работы, то их авторские копии. Кто или что еще определяло его приобретения?
– На покупки Абрамяна влияли выставки и интересы окружения: это круг врачей-коллекционеров, петербургская и московская интеллигенция. Абрамян нередко собирал то же, что и его партнеры-коллекционеры агрофизик Абрам Чудновский, чье собрание в Петербурге считалось третьим по значимости после Русского музея и Эрмитажа, или патологоанатом Анатолий Смольянников. Впрочем, на последнего Абрамян и сам влиял. Видимо, после знакомства со Смольянниковым Абрамян, сначала покупавший Коровина, Серова и поздних передвижников, повернулся к объединению «Мир искусства», с которым был почти ровесником. Но приехавшего в Москву в 1920 году Абрамяна питала и художественная среда 1920-х: однажды он сказал, что это самый искренний период искусства. Что касается выставок, он, по-видимому, копил впечатления годами. Не менее 10 работ из его коллекции когда-то были на экспозиции 1957 года «Русское искусство конца XIX и начала XX века» в ЦДРИ, где было показано более 300 работ из частных собраний. Мне удалось найти в архивных документах точные сведения о владельцах конкретных картин на период экспонирования и фотографии залов, позволившие идентифицировать работы, позже оказавшиеся у Абрамяна. В том числе и те, провенанс которых прежде не был известен.
– Кто изучал абрамяновское собрание?
– О коллекции Абрамяна как музейном материале, части истории русского искусства, писал Дмитрий Владимирович Сарабьянов, автор предисловий к изданиям 1981 и 1989 годов, посвященным собранию. В отношении сведений о коллекции было немного источников. Один – научное описание части картин в книге 1981 года, которое подготовила искусствовед Нонна Степанян, специально приехав к Абрамяну в Москву и описывая работы, по-видимому, с его слов. В отдельных случаях свидетельства коллекционера Валерия Дудакова помогли восстановить провенанс. Отдельно стоит назвать первую статью о коллекции Абрамяна в журнале «Художник» 1968 года, позволяющую установить, что уже до этого времени Абрамян приобрел «Зоопарк» Григорьева и коровинский «Натюрморт». Но в целом собрание остается недостаточно изученным. Пришлось погрузиться и в судьбы художников, и в историю экспонирования и бытования конкретных работ.
– Были вещи, которые он не менял и не продавал?
– Да, например, экспонируемый у нас «Зоопарк» Григорьева, по которому, уже передав его в Музей русского искусства, Абрамян особенно тосковал. Григорьев очень любил посещать зоопарки и однажды объяснял Рериху, что в мордах животных ему видятся люди, в том числе его знакомые, как добрые, так и лукавые, хищные, но в целом измененные революцией. Сюжет работы Дмитрий Владимирович Сарабьянов описывал как курьезный мир. Я выяснила, что картина происходит из собрания Владимира Ясного, издателя знаменитой григорьевской «Расеи». Затем «Зоопарк», как я предполагаю (архивных документов нет), перешел к его родственнику, эндокринологу Виктору Когану, который, как и Абрамян, работал в МОНИКИ.
– Он сам определял лицо коллекции или его определяли дары – какая пропорция того и другого?
– Даров было не менее 20, но, учитывая подвижность коллекции и ее недостаточную документированность, это условная цифра, точно подсчитать невозможно. Абрамян не афишировал свои контакты и связи, поскольку всю жизнь был напуган «делом врачей» и считал, что чудом его избежал.
– На пресс-конференции сказали, что он лечил и очень высокопоставленных пациентов.
– Больше всего он известен как врач Брежнева, но мы помним, что Абрамян был урологом Главуправления Минздрава. Высокопоставленные врачи тоже подвергались репрессиям. Что касается темы репрессий, на мой взгляд, самая интересная часть коллекции, и ее не объяснить влиянием Смольянникова, связана с Древиным и Удальцовой. В конце 1930–1940-х, уже после расстрела Древина, Удальцова написала портрет Абрамяна, который хранился в семье художников. Естественно, Удальцова скрывала работы репрессированного мужа. Позднее Абрамян собирал произведения обоих, поддерживая контакты с их сыном, скульптором Андреем Древиным.
– Насколько я поняла, Абрамян по возможности стремился помогать. В каталоге упомянуто, как, будучи врачом Щелокова и Брежнева, он способствовал возвращению украденных у коллекционера Чудновского картин. И, возможно, Абрамян помог художнику сурового стиля Андронову, которого после Манежной выставки 1962-го исключили из Союза художников, получить госзаказ на оформление некоторых помещений НИИ урологии в 1980-х. Известны подробности этой кражи? И известны ли другие случаи его помощи?
– Наследники Абрамяна с особым теплом в голосе говорят, что он очень любил людей. Подробности про кражу мне неизвестны. Еще до истории с кражей Абрамян провел сложную операцию Чудновскому, и именно это обстоятельство вызывало большую симпатию у вдовы Фалька, Ангелины Васильевны Щекин-Кротовой, ведь Чудновский был ее другом. Таковы записи в ее бумагах, мне повезло найти хотя бы такое упоминание имени Абрамяна. Уже позднее Щекин-Кротова подарит Абрамяну свой портрет «В черной шали» 1948 года, присовокупив, что дарит его на память о первой посмертной выставке Фалька в Ереване. Не очень понятно, что именно сделал Абрамян, по-видимому, съездив на эту выставку. Возможно, он помог с ее организацией или продажей работ по достойной цене, подключив свои связи. Любопытно, что в 1970-е годы как раз к Щекин-Кротовой обращался ереванский искусствовед, желая познакомиться с Абрамяном.
– А как у него оказались Никритин и Синезубов? В сравнении с набором в целом скорее предсказуемых имен это неожиданный выбор. Для него вообще были характерны такие непредсказуемые жесты или это случайность? Помимо Никритина и Лабаса других проекционистов у Абрамяна, кажется, не было.
– С одной стороны, тут снова момент наслаждения коллекционированием. Однажды, в годы молодости, Абрамян, выйдя после тяжелой операции в одном из провинциальных городков, купил вычурную пепельницу эпохи модерн – по преданию, с нее началось собирательство. Мы, кстати, еще не привезли на выставку ни мебель, ни скульптуру, в том числе европейскую. С другой стороны, Абрамян хотел идти в ногу со временем и открывать новые явления. Никритина собирал Костаки, возможно, тут его влияние. У Абрамяна были и ранние никритинские вещи 1920-х, но привезенный на выставку «Ночной пейзаж» 1950–1960-х поступил из семьи художника. С семьей Лабаса Абрамян дружил. Синезубова, который эмигрировал и потому в советское время искусствоведов не интересовал, ввел в научный оборот известный собиратель Яков Рубинштейн. «Девушка у дома (Женщина в красном)», впоследствии полученная от него Абрамяном, упоминается в каталогах выставок собрания Рубинштейна 1960-х годов. А синезубовскую картину «У мольберта. Портрет жены» Дудаков купил у свояченицы художника, а от него она попала к Абрамяну.
– У Абрамяна появился и «бубновый валет» Герман Федоров, чье имя сегодня не на слуху.
– Как один из основателей объединения, Федоров участвовал в первых выставках. И потом активно выставлялся в 1920-х, когда Абрамян переехал в Москву. У Абрамяна было две его работы. Предположу, что иногда при покупке работ «бубнововалетцев» могли играть роль какие-то связи, разговоры со знакомыми художников. Например, дочь Лентулова Марианна вплоть до 1980-х передавала Абрамяну картины, она же знала среду художников «Бубнового валета» – думаю, встречи с ней подогревали интерес к ним коллекционера. Но вообще Абрамян увлекался редкими явлениями и «малыми» именами. Например, в Музее русского искусства в Ереване хранятся два натюрморта забытого Василия Остроухова. Другие его работы не выявлены. Я видела документы, подтверждающие, что он учился у Лентулова, но в 1920-х его следы теряются, как, кстати, и у еще одного героя коллекции Вениамина Гальвича.
– Готовя выставку, сделали ли вы какие-то уточнения по произведениям?
– На рисунке Бенуа «Версаль. Бассейн» изображен фонтан Флоры. В монографии Сергея Эрнста 1921 года фигурирует несколько аналогичных работ с видами уголков Версаля 1905–1906 годов, в том числе вид фонтана Флоры. Сейчас он хранится в Русском музее, и абрамяновскую работу можно считать в каком-то смысле парной к нему. В дневнике Бенуа есть запись от 28 мая 1906 года: «Утром на этюды. Флора при солнце», что вполне соответствует освещению на акварели из собрания Абрамяна. Еще теперь мы можем точнее датировать «Пейзаж» Тархова с сиреневым кустом. Предположительно он написан в предместьях Парижа или на юге Франции не позднее 1902-го, когда художник прислал в Россию картину «Сирень». Я нашла упоминание о ней критиков, недовольных смелой манерой живописи Тархова, навеянной импрессионизмом. Потом стало известно, что картина экспонировалась в 1957-м на выставке в ЦДРИ и в то время принадлежала коллекционеру Якову Ачаркану (несколько работ из его собрания в 1920-х поступили в Третьяковскую галерею, в том числе этюд «Боярышня в синей шубке» к «Боярыне Морозовой»). Сарабьянов отмечал, что Абрамяну как собирателю Тархова повезло – его пейзажи в советских собраниях редки.
