Между эпохой и собой

Вышивка Александры Бычковой «Амур и сатиры». Фото агентства «Москва»

Семейную пару художников Александры Бычковой (1892–1985) и Сергея Кольцова (1892–1951) современники, знавшие, скажем, Ларионова и Гончарову или Родченко и Степанову, как тандем не воспринимали – так их стали видеть скорее в Париже, куда их в 1928-м командировал Наркомпрос. Они в целом и остались в тени, хотя неизвестными эти имена никак не назвать – Кольцова, например, больше воспринимают советским скульптором. Давно закрывшаяся московская галерея «Улей» устроила сперва его, следом ее показы в далеких 2007–2008 годах (см. «НГ» от 17.02.08). В прошлом году Кольцова-Бычкова была среди представлявших эпоху в проекте «Москвичка. Женщины советской столицы 1920–1930-х» (см. «НГ» от 14.05.24). Куратор Ксения Гусева, занимающаяся этими художниками уже лет десять, решила собрать их полноценную совместную ретроспективу «Между Парижем и Москвой», вещи для которой – архивные документы, графику, живопись, скульптуру и текстиль – предоставили наследники художников, коллекционеры и 20 музеев.

Познакомившись в Строгановке еще в 1910-х, они поженились только в 1924-м. Парижская командировка конца 1920-х (его – чтобы представить капиталистическую жизнь, ее – по словам куратора, чтобы посмотреть, как добиваются баланса ремесленного и индустриального в моде), кажется, обоим помогла выкристаллизовать свое искусство, а по возвращении – определиться с местом в советской реальности.

Кольцов после триумфальной московской отчетной выставки (из 140 произведений куратору удалось отыскать 92–89, которые экспонируют в Музее Москвы) станет членом Всекохудожника, председателем скульптурной секции МОСХ, на него посыплются заказы (Ксения Гусева рассказывает, что кольцовские проекты порой выигрывали даже у Мухиной). Он взялся ваять пятиметрового красноармейца для наземного вестибюля метро «Арбатская», руководил исполнением и установкой скульптур на крыше Ленинки, занимался разработкой памятника Марксу на Театральной площади (усовершенствования длились годами, и в итоге этот монумент не был осуществлен), восстанавливал некоторые разрушенные в войну скульптуры с фасада Большого театра. Но, будучи часто или нереализованными, или утраченными, его монументальные работы известны плохо. Сейчас тот этап представлен камерными моделями и работами, выполненными для себя.

Бычкова же, зарядившись яркостью жизни парижского модернизма, что бросается в глаза и в авангардных контрастах текстильных панно (одно из таких купил Поль Синьяк), и в зарисовках парижской богемы вообще и Жозефины Бейкер в частности, в Москве отказалась покорять карьерные вершины. Сюжетам советской жизни она предпочла дачный сад, букеты и – воспоминания о французском искусстве, которые то и дело всплывали в каких-нибудь купальщицах, грезивших себя героями Матисса. Но видно, что как художник она свои дальнейшие поиски прекратила. А после смерти Кольцова в 1951-м сосредоточилась на памяти о его наследии, но с этой разлукой, видимо, так и не смирилась. Ее поздние вещи – виды на Москву из окна знаменитого дома Перцовой, дачные виды, натюрморты – производят впечатление скорее «самотерапевтического» письма.

«Между Парижем и Москвой» Ксения Гусева и сценограф Анна Румянцева выстроили как закольцованную семейную сагу в главах, где перемежаются большие, Москва и Париж, и малые, вроде Строгановки или дачи, географии, плотные отрезки творческой наэлектризованности и периоды затишья, даже опустошенности. «Байопик» не заслоняет, а дополняет размышления о том, почему работы Кольцова с Бычковой трудно вписать в показы искусства того времени. Против строя не выступали, но идти исключительно с ним в ногу тоже не слишком стремились, особенно она. К объединениям не примыкали, манифестов не оставили. Не вполне понятно, куда в удобных иерархиях их поместить. И если Кольцова просто во многом от искусства самоустранилась, оставив творчество как частную сторону жизни, то Кольцов попал между двух эпох. 1951-й, когда он умер, ассоциируется со сталинизмом, и в оттепель о скульпторе предпочли позабыть. Всекохудожник, в частности, его наследие законсервировал и на люди не выпускал. Кольцов ведь должен был ваять и вождей, и здесь показывают два профильных изображения Ленина и Сталина. Второго он успел сделать эскизно, а Ленина доделал, и Бычкова вручила бронзу Брежневу, откликнувшемуся благодарностью. Она же пробивала его выставку в Союзе художников, хотя та состоялась только в 1974-м.

В проекте много не только понятной нежности (экспонируют и письма, и «перекрестные» (авто)портреты, но и рифм, и юмора. Самыми концентрированными вышли студенчество и Париж. Пока Бычкова собиралась с силами оторваться от сентиментальных роз на эскизах для текстиля, пока она то придумывала яркие шляпки и нашивки для перелицованной одежды, то по заказу Союза горнорабочих – занавесы и знамена к 10-й годовщине Октября, Кольцов от одного из главных своих учителей по Строгановке, скульптора Николая Андреева, впитал не только мастерство, но и умение играючи жонглировать эпохами. Как на одном наброске без удивления соседствуют античные фигуры с крестьянами, так на другом сатир обхаживает менаду, оба с уморительно томными, неприступными физиономиями, но поза и пластика менады отправляют привет микеланджеловской фигуре «Утра» из капеллы Медичи. Или вот одним из маргинальных, но любимых в ту пору героев Кольцова были жовиальные пути, и рядом с его рисунками экспонируют бычковскую вышивку с рассудительным амуром и дразнящими, дующими ему что-то в уши сатирами.

Парижские будни – сколь длинным бы ни был кольцовский отчет с парадом ветеранов, с угольщиками, входом на завод «Ситроен», ставшей ненужной старинной актрисой, «Дипломатической работой», где мсье с пенсне застыл перед одалиской на диване, – врываются сюда в первую очередь совершенно новым для этих художников ритмом, пластикой, вообще новой выразительностью (парижская графика Бычковой – из лучшего у нее) и новой энергией, в которой стало много «стаккато». И на единственной известной их совместной картинке, гуашевых «Березах в предместье Парижа», даже прилив меланхолии по родине шутлив. Тем более что березы эти стоят в окружении двух портретов: Кольцов пишет будто бы вообще пару, идущую под сводами деревьев, опираясь друг на друга, куда-то вдаль, Бычкова рисует почти шарж с куда-то нарядившейся невероятно довольной четой. История художников, рассказанная человеческим языком.