"Русские дикие" – выставка о прививке цветом, обновившей оптику авангарда

Лейтмотивом экспозиции стала клетка. Фото агентства «Москва»

Открывшийся в Музее русского импрессионизма совместный с Пушкинским музеем проект «Русские дикие» заглавием адресует к статье Давида Бурлюка для альманаха «Синий всадник», а нутром показывает, как через цвет французские фовисты (fauves — «дикие») дали русскому искусству импульс к освобождению зрения. Из «клетки для диких», как в 1905-м критик Луи Воксель окрестил зал Матисса, Дерена, Вламинка, Марке и иже с ними на Осеннем салоне, — сейчас на свободу выпущено 113 работ из 51 музея и частного собрания.

«Он направил нас не по правильному пути, но мимо каких-либо путей. Он вывел нас из состояния самоуспокоенности», — благодарность Матисса учителю Гюставу Моро трудно переоценить, как трудно найти живописное сходство между наставником-символистом и будущим фовистом. Новаторству, даже чтившему классическое искусство, как было с Матиссом, импульс дороже копирования.

Первое и самое краткосрочное явление модернизма, французский фовизм (который стал сходить на нет уже в 1908-м) выдвинул на главную роль интерпретацию натуры взамен ее копирования, подключив к этому делу субъективность художника, выраженную радикальным обновлением оптики через палитру. Та, в свою очередь, преобразила форму, свет, отринула тени, зато привязалась, например, к резким контурам. Вышедшие на арт-сцену следом немецкие экспрессионисты тоже за основу переформатирования всего-всего приняли цвет и темперамент, но если более гармоничному «Синему всаднику» и, в частности, любимым Францем Марком животным можно отыскать рифмы и среди «русских диких», то группа «Мост» сделала из гегемонии колорита другие выводы, вытащив на авансцену внутреннюю истерзанность. Со словами Матисса, что «важнее всего — выразительность», что «точность не есть правда» согласились бы и художники «Моста», чего не сказать о матиссовских мечтах об «искусстве уравновешенности… чем-то вроде удобного кресла».

Курс новейших «-измов», символизма-импрессионизма-постимпрессионизма (и отдельно, само собой, отца современного искусства Сезанна)-фовизма и затем кубизма-футуризма, русское искусство впитало в экспресс-режиме. Разграничить влияния часто почти невозможно. Одно тянуло за собой другое, французское искусство интенсивно менялось, ветер этих перемен доносился до российских рубежей (и ощущался во время европейских поездок самих художников) нередко в виде микса. Кураторы — замдиректора Пушкинского музея по научной работе Илья Доронченков, директор Музея русского импрессионизма Юлия Петрова и специалист его выставочного отдела Вера Рябинина — представили, как фовизм, не исключавший иных «-измов», интерпретировался через «Дикий импрессионизм» с разъятием формы на цветные штрихи-пунктиры. Через «Дикий символизм» с цветом как эмоциональным камертоном. Через «Примитивизм» — с поправкой на то, что если европейцы увлеклись традиционным африканским искусством и японской гравюрой, то здесь источником было скорее народное искусство, хотя и Восток порой тоже — как в графичной, колористически пряной Японии у Николая Русакова (сейчас в Новой Третьяковке идет выставка «Путь на Восток» (см. «НГ» от 18.05.2025), а в Новом Иерусалиме — «Свет между мирами» (см. «НГ» от 03.06.2025), и там видно, как палитру меняла другая география — Средняя Азия). Фовизм трактуется через «Дикий сезаннизм» с переформатированием натуры через геометрию и цвет. К ним теперь примыкают «Парижачьи», штудировавшие французскость in situ. В каталожной статье Илья Доронченков рассказывает об особенностях и перипетиях восприятия фовизма в России, который критика, в общем, проморгала: «Сравнительно краткий период широко понимаемого фовизма, не отрефлексированный русской критикой той поры как поворотный этап в живописи XX века, сыграл важнейшую роль в изменении траектории отечественного искусства». Логично, что высвобождение «русских диких» из оков академического гипса проведено сквозь несколько «фильтров»-направлений: это маршрут разбирания и собирания по новой форм, известных столетиями.

Стараниями архитектурно-художественного агентства «Послезавтра» (Дима Барьюдин, Егор Ларичев) лейтмотивом экспозиции стала клетка с первыми фовистскими холстами, включая дереновскую коллиуровскую «Просушку парусов». Клетка эта открыта, и на разомкнутых ее частях возникают все новые «дикие». Вот привычные сиренево-зеленые степные мотивы голуборозовца Павла Кузнецова, а вот его куда менее ожидаемый бордово-алый холст «В кошаре». Вот «бубновые балеты» Кончаловский, Лентулов, Машков (с лежащей натурщицей, будто отпросившейся сюда отдохнуть с огромной ретроспективы в Третьяковке), Василий Рождественский с «Бильярдом», навеянным вангоговским «Ночным кафе» (его показывали на выставке «Золотого руна» в 1908-м). Вот быстро порвавшие с «валетами» Ларионов и Гончарова, одни из самых смелых живописцев и лучших колористов, утвердившие моду на примитивизм. Вот парижский период Давида Штеренберга, чей натюрморт напоминает скорее матиссовские, чем предвосхищает его собственный будущий фирменный стиль. Но вокруг ожидаемых имен — сегодня уже неочевидные, снова и снова показывающие масштаб французского влияния.

От сгинувшего в Первую мировую Иллариона Скуйе, как и от расстрелянного в 1938-м за «антисоветскую пропаганду» Бориса Царнаха мало что сохранилось, тем важнее в нынешней панораме их мужичок в синей шляпе да пастозная «Прогулка». Жена скульптора Матвеева осталась в тени мужа, и показанная теперь «Роща с розовыми стволами» дает Зое Матвеевой-Мостовой автономное место в художественном процессе. Сергей Лобанов после революции хранил в Государственном музее нового западного искусства национализированные коллекции Щукина и Морозова, но до того водился с бубнововалетцами и сам опробовал колористические акценты новой живописи.

Нынешний проект вышел и многосоставным, и удерживающим разные линии. Он — энергичный: темой, материалом, ритмом экспозиции, яркостью красок, опрокинувшихся и в каталог, с заразительной лихостью жонглирующий разноцветными фонами и шрифтами. Кроме того, экспозиционно «Русские дикие» удачно взяты в скобки современного искусства. С одной стороны, тут холст Баския и Уорхола, призванный помочь «очистить» сегодняшнее зрение, чтобы попытаться представить шок зрителей, увидевших сто с лишним лет назад фовистов и русских авангардистов. С другой — традиционный спецпроект на третьем этаже, в этот раз очень органично сюда вписавшийся. В Matisse Remix (куратор — Анна Петрова) современные художники, не копируя, развивают темы и вариации Матисса, которые выплескиваются и в керамике Кати Бочавар и Кирилла Манчунского, и в ироничных панно последнего с отсылками к фовисту.

Экспозиция прошита цитатами художников, «я был варваром — нежным и полным насилия» Вламинка — из их числа. Ведь в конце концов про «диких» можно сказать, что живописные рефлексы, ткавшие, к примеру, «таку-у-ю» кожу на картинах старых мастеров вроде Рубенса, в начале XX века оказались утрированы до крайней точки, когда все цвета разом вдруг запели главные партии. Освобождение зрения — это и попытка освобождения вообще. А нежность, так история искусства видела ее всякой, и страдальческой, и трепетной, и даже сентиментальной. Здесь — ироническая.