Знают ли в России Центральную Азию?

Збигнев Бжезинский: Америка слишком далека, чтобы доминировать в Центральной Азии, но слишком могущественна, чтобы не быть вовлеченной, а Россия слаба, чтобы доминировать в этом регионе, но слишком близка, чтобы ее не замечать. Фото со страницы министра обороны США в Flickr

Казалось бы, что за вопрос: нигде в мире, наверно, так хорошо не знают Центральную Азию, как в России. Со времен царских завоеваний и в годы советской власти этот регион был изучен, как говорится, вдоль и поперек. Но вот уже почти треть века прошло, как распался Советский Союз, и кажется, что российские эксперты, а вместе с ними и политики либо демонстрируют плохое, поверхностное знание стран Центральной Азии, либо намеренно искажают суть событий и процессов, происходящих в их взаимоотношениях. Искомые пять стран – это Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан.

Общеизвестно, что с первых лет независимости в мировой аналитической литературе, прессе и даже среди обычных людей, в том числе в самих странах Центральной Азии, бытует устойчивое представление о пресловутом неоимперском подходе в политике России по отношению к этим странам. До сих пор практически не было серьезных, так сказать, опровержений такого подхода со стороны российских экспертов и политиков. Напротив, можно привести немало заявлений официальных лиц РФ, материалов СМИ, научных и аналитических статей, проводящих и обосновывающих мысли, которые можно оценить как тенденциозные, или отражающие неоимперские амбиции.

Почему же так устойчивы представления о политике РФ в Центральной Азии? Что на самом деле думают в России о странах и народах этого региона? Оправдались ли почти за три десятка лет прогнозы, утверждения, ожидания российских аналитиков относительно характера и динамики развития Центральной Азии? Коротко на эти три вопроса я бы ответил следующим образом. На первый вопрос: потому что Россия сама дает повод для появления таких представлений о ее политике. На второй вопрос – что Центральная Азия как часть постсоветского и евразийского пространства находится в сфере исключительного российского влияния. На третий вопрос: нет, почти не оправдались.

Разберем лишь несколько примеров. Иллюстративный пример – риторика сферы влияния. Сравнение публикаций в российских аналитических и медийных изданиях с публикациями, например, в американских (европейских или китайских) официальных и экспертных источниках показывает, что утверждения в той или иной форме о нахождении Центральной Азии в сфере российского влияния заметно контрастируют с западными утверждениями о поддержке независимости и утверждениями об отсутствии намерений западных держав установить свою гегемонию в данном регионе. Но именно в этих намерениях чаще всего подозревают США в России.

Понятие «американское присутствие в регионе» стало некой мантрой российских СМИ и экспертов. Можем ли мы говорить о российском присутствии так же, как говорим об американском или другом? Должны ли мы российское присутствие воспринимать как само собою разумеющееся, а американское рассматривать как нечто неприемлемое или чуждое – с точки зрения независимости и суверенитета? На эти вопросы в России могут ответить в одном смысле, в Америке – в другом, а в странах Центральной Азии – даже в третьем.

Надо заметить, что риторика сферы влияния свойственна державам, но не малым странам. Мы не говорим о сфере влияния Узбекистана, Казахстана или Кыргызстана и т.д. Поэтому эта риторика не может не ставить малые страны в деликатное положение маневрирования или выбора между великими державами и поиска каких-то мифических формул балансирования. Державы редко присматриваются к интересам малых стран и чаще рассматривают их в контексте взаимного геополитического соперничества.

Уместно вспомнить выражение американского политолога Збигнева Бжезинского, выдвигавшего концепцию геополитического плюрализма. Он писал, что «Америка слишком далека, чтобы доминировать в этой части Евразии, но слишком могущественна, чтобы не быть вовлеченной… Россия слишком слаба, чтобы восстановить свое имперское доминирование над регионом либо исключить такое доминирование других держав, но она слишком близка и сильна, чтобы ее исключать». А как бы ответили в России на эту формулу?

О наличии пережитков советского или имперского прошлого в российских подходах к Центральной Азии говорит также интерпретация внутренних проблем в регионе. В российских экспертных и официальных кругах преобладают представление о конфликтогенности отношений между странами региона и убеждения о необходимости посредничества со стороны России в решении пограничных, водных и других проблем. Любой незначительный пограничный инцидент, например наподобие недавнего на кыргызско-таджикской границе, непременно находит отклик в России, вплоть до предложения посреднических услуг «конфликтующим сторонам». При этом почти никто не замечает одного важного фактора, а именно: на протяжении всего прошедшего периода с момента обретения независимости подобных инцидентов было немало, но они ни разу не востребовали державного посредничества именно в силу того, что были эпизодическими и малой интенсивности.

Возьмем вопрос о региональной интеграции в Центральной Азии. Если в западных аналитических и политических кругах преобладает представление о самоценности региона и важности его интеграционной перспективы, то в российских аналитических и политических кругах преобладает иное видение Центральной Азии как неотъемлемой части Евразии. В России больше привержены позиции, что если и говорить о центральноазиатской интеграции, то только вместе (или под эгидой) с Россией. Не случайно в настоящее время Кремль усердно проводит идею и модель евразийской интеграции в рамках Евразийского экономического союза (ЕАЭС). О самостоятельном региональном объединении центральноазиатских стран в России практически не говорят или рассуждают о нем со скептическими интонациями.

Важно также обратить внимание и на представления об угрозах безопасности, как часто в России артикулируют «угрозы с юга». Многие наблюдатели и эксперты (и не только в России) воспринимают Центральную Азию как какой-то очаг или источник религиозного экстремизма и терроризма. На протяжении прошедшего периода преобладали прогнозы, что страны региона не справятся сами с этими угрозами без помощи сильной державы. Однако опыт борьбы стран региона с этими угрозами показал, что они не только способны самостоятельно справиться с ними, но и могут наладить региональное сотрудничество (вплоть до создания совместного штаба по проведению контртеррористической операции).

Наконец, надо заметить, что в отношении региона Центральной Азии у РФ до последнего времени не была сформулирована четкая стратегия. Такая специальная стратегия имеется у Европейского союза, у США, но не у РФ, что также, возможно, отражает далеко не приоритетное значение данного региона в российской внешнеполитической концепции.

В этой небольшой статье лишь тезисно обозначены некоторые наиболее важные проблемы, которые побудили поставить тот вопрос, которым она озаглавлена. В заключение хотелось бы обратить внимание на некоторую стагнацию в исследованиях и представлениях о Центральной Азии в российских экспертных и политических кругах, которая становится причиной появления вышеупомянутых и других мифов о регионе, его странах и народах. Складывается такое впечатление, что российские эксперты создали для себя некую интеллектуальную комфортную зону, повторяя из года в год, из статьи в статью устаревшие, неподтвержденные, упрощенные и тенденциозные суждения в черно-белых тонах.

Поэтому я считаю, что некоторым российским аналитикам следует критически пересмотреть (или скорректировать) свои подходы по меньшей мере по трем позициям: 1) самостоятельная интеграция стран Центральной Азии – допущение, признание и неискажение внутрирегионального единства и общности стран; 2) миф о конфликтогенности региона – признание мирного характера региональных взаимоотношений и способности стран Центральной Азии самостоятельно решать региональные проблемы; 3) перманентный геополитический взгляд на регион – отказ от устаревшей риторики «Большой игры» и подозрений о наличии вызова России со стороны центральноазиатских государств.