Российско-китайское сближение: выгоды и вызовы

Владимир Путин и Си Цзиньпин называют себя старыми друзьями. Фото Reuters

В начале февраля президент РФ Владимир Путин отправится в Китай, где примет участие в церемонии открытия зимних Олимпийских игр. Этот визит будет крайне важным по целому ряду причин. Во-первых, лидеры двух стран в условиях пандемии коронавируса давно не встречались друг с другом офлайн и вообще не часто лично посещают международные мероприятия.

Что стало тому виной – собственно коронавирус или неблагоприятная международная обстановка, в которой лидеры Запада, да и не только Запада, не упускают любой возможности обрушиться с резкой критикой на Москву и Пекин, – сказать сложно. Скорее всего имеет место сочетание обеих причин. В последний раз Путин и Си Цзиньпин очно встречались в ноябре 2019 года на полях саммита БРИКС. С тех пор все встречи проходили в онлайн-формате, и, конечно, личные переговоры должны придать новую динамику двустороннему сотрудничеству.

Во-вторых, встреча двух лидеров незападного мира, которых западные оппоненты обвиняют в подрыве «международной системы, основанной на (западных) правилах», символизирует все более тесное сближение России и Китая и взаимную поддержку в противостоянии давлению со стороны Вашингтона и его союзников. В условиях «дипломатического бойкота» пекинской Олимпиады из всех гостей российский президент наверняка будет лидером крупнейшей и наиболее влиятельной страны мира. В Пекине, для которого, как это часто бывает у подобных режимов, спортивные достижения – важный элемент престижа и легитимации власти, это будет воспринято как серьезный акт поддержки, за который там будут благодарны. Но для Москвы встреча с лидером второй по значению страны мира, в то время как первая оказывает на нее беспрецедентное давление и фактически ведет дело к вооруженному конфликту, также означает поддержку в трудной ситуации, создание впечатления, что за Россией стоит Китай.

Но что же скрывается за этой символикой, что происходит в российско-китайских отношениях в реальности? Россия и Китай действительно сближаются, это сближение началось еще во второй половине прошлого века, и сегодня некоторые поговаривают уже о близости формального военного союза или по меньшей мере союза де-факто. Несколько лет назад, когда ситуация в мире была совершенно иной, я написал, что такой союз возможен только в случае, если политика США приведет к военному конфликту у границ России и Китая одновременно. К сожалению, сегодня международная ситуация вплотную подошла к этой черте. США открыто провоцируют вооруженный конфликт в Украине и фактически поощряют движение Тайваня в сторону независимости, из-за чего в Пекине вскоре могут решить, что мирные пути объединения с островом исчерпаны.

Конечно, на сегодняшний день до войны еще дело не дошло, но Москва и Пекин, безусловно, прорабатывают меры совместного реагирования на различные нестандартные ситуации, в том числе военные, а это, собственно, и есть «союз де-факто». Но политика Запада – не единственная и даже не основная причина роста уровня российско-китайского взаимодействия. Это две соседние страны с протяженной границей, крупными экономиками, и развитие политического, торгово-экономического и культурного сотрудничества между ними – процесс естественный. Он скорее исправляет ненормальную ситуацию, по идеологическим причинам сложившуюся после разрыва Москвы и Пекина в 60-е годы прошлого века. Хотя без мощного давления со стороны Запада этот процесс шел бы гораздо медленнее и с гораздо большими ограничениями.

Причина здесь в том, что Запад никак не может смириться с тем, что он, уверовав в собственные мифы о конце истории, упустил возможности, открывавшиеся для него «однополярным моментом» 1990-х. Пребывая в иллюзорной идеологической реальности, которая, по выражению Макса Вебера, выдает за сущее «долженствующее быть сущим», западные элиты проводят в жизнь внешнеполитический курс, казавшийся анафемой всем традиционным геополитикам – от Хэлфорда Маккиндера до Генри Киссинджера со Збигневом Бжезинским, – усматривавшим главную опасность для Запада в получении контроля над Евразией одним или союзом нескольких враждебных государств.

При этом нынешние западные страхи относительно того, что Россия или Китай стремятся чуть ли не захватить весь мир, подорвать всю мировую систему, вредить США и их интересам в любой точке земного шара, сильно преувеличены и напоминают состояние знаменитого министра обороны США Джеймса Форрестола, выбросившегося в 1949 году из окна психиатрической больницы, где в бреду постоянно повторял: «Русские идут!»

В действительности режимы типа российского или китайского обеспокоены в основном собственной стабильностью. Военные авантюры для них так же опасны, как и внутренние катаклизмы, так как могут вести к крупным расходам и дестабилизации. Они могут применять силу лишь в крайнем случае, будучи припертыми к стене, когда сдача позиций кажется более опасной, чем активные действия. И в этом смысле с ними вполне можно договориться, если только отказаться от безумного плана перестроить все общества мира по европейскому или американскому образцу.

Между тем в мире растет влияние незападных центров силы, которые довольно резонно считают рассказы о «международном порядке, основанном на принципах», идеологическим прикрытием для превращения всего земного шара в сферу влияния США. Как все крупные державы, они пытаются обозначить собственную сферу безопасности вокруг своих границ. Китай и Россия, относясь к этой группе стран и подвергаясь агрессивному давлению со стороны США и их союзников в этой ситуации, естественно, все теснее координируют свои усилия.

Сближение с Китаем, ставшее реальностью и одной из главных тенденций внешней политики, несет России как очевидные преимущества, так и определенные вызовы. Преимущества тут ясны. В геополитическом плане Россия получает мощного партнера в своем противостоянии западному давлению, стремлении сохранить суверенитет, территориальную целостность и хотя бы региональное влияние. Наконец, вместе с Китаем Россия может с бòльшим основанием выступать за реформу международных институтов с тем, чтобы они учитывали интересы незападных государств, решать острые международные проблемы (например, проблемы Афганистана, Сирии, Корейского полуострова и др.), плодотворно работать в международных организациях и группах, таких как ООН, ШОС, «Группа двадцати», БРИКС, РИК. В экономическом плане Россия в лице Китая получила главного (с 2010 года) торгово-экономического партнера, товарооборот с которым в прошлом году даже в условиях пандемии вырос на 35,8% и составил рекордные 146,9 млрд долл. при сохранении положительного баланса.

Что касается вызовов, то тут надо учитывать, что всякое сближение позиций основано на некоторых компромиссах. При этом компромисс необязательно наносит ущерб одной из сторон. Бывает, что для учета озабоченностей другой стороны необходимо просто что-то изменить в своей политике или поведении для того, чтобы другая сторона пошла навстречу в нужном вам вопросе. Например, в одной из статей базового российско-китайского Договора о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве, вступившего в силу в феврале 2002 года, признается отсутствие взаимных территориальных претензий. На этом пункте настаивала Москва, а Пекин согласился не сразу и после долгих размышлений. В то же время в другой статье говорится о том, что стороны не должны допускать «создания и деятельности на своей территории организаций и групп, наносящих ущерб суверенитету, безопасности и территориальной целостности» друг друга. На этом настаивал Китай, так как именно в России действовали запрещенные в КНР организации типа «Фалуньгун» или уйгурских сепаратистов, не нарушавшие российское законодательство того времени.

По мере сближения, однако, подобные компромиссы накапливаются, что происходит на фоне роста разрыва экономической мощи Китая и России. Так, за прошедшие 20 лет Китай увеличил свое преимущество по ВВП с приблизительно четырех раз до почти десяти, и этот разрыв продолжает расти. Хотя огромные ресурсы мобилизованы на борьбу с пандемией, в 2021 году китайская экономика показала более чем 8-процентный рост, а российская – около 4%. Растет китайский бюджет и его расходы на самые различные отрасли. Например, официальный военный бюджет КНР в 2021 году приблизился к 209 млрд долл., причем его рост в последнее время составляет 6–7% в год, а российский – 51 млрд при ежегодном росте менее 3%. На исследования и развитие в 2018 году Китай тратил больше 2% бюджета, а Россия – менее 1%, по абсолютным цифрам Китай превзошел ЕС и почти догнал США. По данным МВФ, в 2020 году Китай обошел Россию по ВВП на душу населения (58-е и 60-е места в мире соответственно). В Китае население, которое и так почти в 10 раз больше, хоть и медленнее, чем раньше, но растет, а в России сокращается. И не будем ли мы скоро, по примеру черногорцев, говорить: «С китайцами нас полтора миллиарда, а без них – два грузовика»?

Между тем уже сегодня ради китайской поддержки Россия закрывает глаза на многие неравномерности в отношениях. Например, в России свободно распространяются китайские СМИ, а в Китае издание и распространение всех иностранных СМИ (кроме специально отведенных мест) запрещено законом. Практически во всех городах Северо-Восточного Китая памятники советским воинам перенесены за пределы центральных районов, где они находились ранее. В России действует музей 6-го съезда КПК – филиал Китайского культурного центра в Москве, подчиняющегося Министерству культуры КНР, а в Китае в некоторые музеи, связанные с историей двусторонних отношений, россиян, как и других иностранцев, вообще не пускают.

В последнее время наблюдается и такое явление – проникновение китайской терминологии в двусторонние документы. Новейший пример – опубликованное в декабре прошлого года совместное письмо российского и китайского послов в США по поводу проведенного Вашингтоном так называемого Саммита за демократию. Панегирик китайской демократии, перенесенный на его страницы, кажется, прямо из резолюций пленумов ЦК КПК, может вызвать только усмешку. И это притом что даже в самой китайской Конституции политическая система страны определяется как «демократическая диктатура народа», являющаяся формой «диктатуры пролетариата», то есть не совсем демократией.

Отдельно следует сказать и о том, что новый, самоуверенный стиль китайской дипломатии начинает распространяться и на Россию. Китайские дипломаты зачастую выступают грубо, дают указание российским ученым и журналистам, что и как им следует говорить и писать о Китае (об этом в «НГ» знают не понаслышке), китайские студенты срывают занятия, если их однокурсники из других стран говорят что-то «неправильное» про их страну. Китай на международной арене начинает вести себя так, как обычная сверхдержава: строить базы за рубежом, ускоренно развивать армию и флот, в том числе ядерные силы, количественные и качественные характеристики которых отказывается сообщить мировому сообществу.

Российские власти на поверхности стараются не замечать этих явлений, вероятно, потому что они не относятся к сфере, которую они считают проблемной или создающей угрозу. Некоторые из них, например, запрет деятельности антипекинских общественных организаций, по их мнению, скорее укрепляют, а не подрывают внутреннюю стабильность и в принципе соответствуют общему внутриполитическому курсу. Вероятно, в связи с этим некоторая ползучая псевдокитаизация российского общества сводится к тому, что из китайского опыта (а у Китая есть чему поучиться!) порой берутся негативные, а не позитивные элементы. Например, Россия сближается с Китаем по уровню централизации политической системы, но в КНР она сочетается с большой финансовой самостоятельностью регионов, а в России, наоборот, сопровождается перераспределением бюджета в пользу центра. В России, как и в Китае, создана система мощных госкомпаний. Но при этом в Китае вклад малого бизнеса в ВВП страны составляет около 60%, в налоговых поступлениях – более 50%, он дает 75% рабочих мест и 68% экспорта. В России же доля малого бизнеса в экономике составляет около 20%. Китайский интернет жестко цензурируется, но взамен зарубежных сервисов там активно развиваются собственные, даже более удобные. В Китае ужесточение авторитаризма компенсируется ростом ВВП на душу населения, в России же этот показатель в зависимости от года падает либо растет гораздо более низкими темпами.

Таким образом, во многом нынешняя псевдокитаизация происходит так же, как и псевдовестернизация 1990-х годов: из зарубежного опыта берется не лучшее, а худшее. Обсуждать то, какие последствия это может иметь для развития России в целом, – не цель данной статьи. Но нас, специалистов по Китаю, очень волнует, не скажется ли это на будущих отношениях с нашим великим соседом. Перемены, которые неизбежно рано или поздно наступят в российском обществе, приведут к переосмыслению и внешнеполитического опыта. Но не будет ли оно происходить, как и после распада СССР, по принципу отрицания отрицания, превращения бывших врагов в друзей, а друзей во врагов? Не произойдет ли резкого отторжения усиленно и навязчиво пропагандируемого сегодня псевдокитайского опыта, которое будет сопровождаться бессмысленным ухудшением отношений с этой великой страной? Нам бы этого очень не хотелось.