Владимир Давыдов
Фото Gettyimages
По многим признакам ясно, что «большой двадцатке», собирающейся в Китае, необходимо вернуться к своему предназначению, стряхнув с себя «прах» политической конфронтации, политической игры и, прямо скажем, политических спекуляций.
G20 фактически родилась в 1999 году как совещание министров финансов и руководителей центральных банков, непосредственно вслед за «азиатским» кризисом и за серией дефолтов, прокатившихся по другим весям, включая Россию. Предполагалось, что собрание высоких должностных лиц, принимающих стратегические решения в государствах, охватывающих две трети населения и почти 90% глобальной экономики, позволит обрести механизм превентивных действий во избежание катастрофических перепадов и перекосов на мировом рынке. Но вскоре стало понятно, что как минимум для этого нужно поднять статус представительства, с тем чтобы в полной мере задействовать политическую волю участников G20. Так она была переформатирована в форум высшего государственного уровня.
Но в чем все же главные ориентиры данного формата? В изначальных документах «двадцатки» говорилось, что она призвана создать механизм неформального диалога в рамках институтов Бреттон-Вудса, расширить диапазон дискуссий по ключевым вопросам экономической и финансовой политики, наладить международное сотрудничество с целью обеспечения стабильного роста мировой экономики.
Мы часто сетуем на отсутствие механизма имплементации. В случае G20 это, казалось бы, имеет свои «но». Ведь она изначально апеллировала к институционализированной бреттон-вудской системе. Но та сегодня сама находится в болезненном состоянии. Вопрос поставлен о ее капитальном ремонте либо о замене более эффективным механизмом – в радикальном варианте. Но будем реалистами, в близкой перспективе ни то ни другое не просматривается.
И все же отдадим должное «двадцатке». Она сыграла определенную роль в осмыслении уроков последнего глобального экономического кризиса. Ей удалось выдвинуть немало инициатив в целях исправления дефектов прежней системы глобального, регионального и национального регулирования. Предыдущие саммиты продвигали идею реформы МВФ и Всемирного банка на предмет увеличения и диверсификации их активов, учитывая роль восходящих экономик. Форум финансовой стабильности преобразован в Бюро финансовой безопасности, которое начало разработку и внедрение новых стандартов. Учрежден Глобальный форум транспарентности и автоматического обмена информацией в целях налогообложения.
Но с какой реальностью и с какими императивами будет иметь дело саммит в Ханчжоу? Нет, разумеется, оснований говорить о том, что нынешнее состояние мировой экономики остается таким, как в кризисный период. Однако за редким исключением циклический подъем остается рахитичным. Посткризисная рецессия приняла затяжной характер. Статистика мирового ВВП свидетельствует о заторможенной динамике, выходящей на самый низкий уровень по среднегодовому показателю пятилетнего интервала. Доминируют минимальный рост производства и сокращение масштабов сбыта на мировом рынке при избытке предложения заемных ресурсов по низкой цене для первоклассных заемщиков и высоких для дебиторов с малыми кредитными рейтингами.
Капитал все больше оседает в финансовой сфере. Значит, разрыв между реальной экономикой и этой сферой усугубляется. Соответственно, усугубляются и диспропорции, обусловленные этим разрывом, – как раз те, которые спровоцировали последний мировой экономический кризис. Получается, что теперь кризис исходит не столько от перепроизводства товаров, сколько от перепроизводства финансовых услуг.
Мы до сих пор недооцениваем волатильность валютного рынка. А это одна из важнейших причин дестабилизации мировой экономики. Все более явной становится неоправданность сохранения преобладающего резервного статуса американского доллара. По мнению Хосе Антонио Окампо, авторитетного латиноамериканского экономиста, бывшего заместителя генсека ООН, пора вернуться к идее диверсификации специальных прав заимствования (СДР) – коллективной резервной валюты, эмитируемой МВФ. Первый шаг уже сделан, принято решение о включении китайской валюты в расчетную «корзину» СДР.
Ключевым словом мировой экономической проблематики становится усугубляющееся неравенство. Причем в разных его проявлениях: между передовыми и отстающими экономиками, по качеству жизни в разных странах, в динамике роста различных отраслей экономики, отдельных территорий одной и той же страны и, разумеется, социальное неравенство в его классическом понимании – как расслоение по доходам, имущественному положению на разных этажах социальной пирамиды.
Кривые традиционного измерителя социального неравенства (коэффициента Джини) поползли вверх даже в ранее благополучных странах с высокоразвитой экономикой. Началась эрозия в средних слоях. Это, наверное, одно из объяснений феномена Берни Сандерса во время электорального марафона в США. Правы и те, кто за эффектом брекзита видит также общее недовольство, спровоцированное усугубляющимся неравенством, мощной миграционной волной, накрывшей пространство ЕС.
Кризисы в мировой экономике, как учат учебники, имеют циклическую природу. И в этом смысле они нормальны. Но кризисы бывают ординарные и экстраординарные. Экстраординарными они становятся, когда субъекты мировой хозяйственной практики не в состоянии извлечь уроки из прошлого и найти решения, нейтрализующие основные дисбалансы современной экономики. Можно ли сказать, что после последнего экономического кризиса, справедливо названного глобальным, сильные мира сего извлекли должные уроки, приняли адекватные согласованные решения и, главное, добились их имплементации? Думаю, сегодня на подобное утверждение вряд ли кто-то отважится.
Китай, как председательствующая в G20 сторона, обозначил амбициозный ориентир – продвижение к новой мировой экономике – инновационной, взаимосвязанной, сбалансированной, инклюзивной, устойчивой. Мы далеки от иллюзий быстрого претворения в жизнь благих намерений. Хотелось бы верить в то, что лидеры найдут в себе силы для освобождения от плена геополитических трений и пододвинутся к консенсусу, позволяющему минимизировать препятствия и максимизировать возможности. Практика последнего времени – Парижское соглашение по климату, одобрение Генассамблеей ООН 17 приоритетов устойчивого развития – свидетельствует о возможности достижения консенсуса и в условиях геополитических трений. Другой вопрос – превращение консенсуса в программу конкретных действий с солидарным исполнением.
