Ирина Кознова Пелагея Васильевна М., Пензенская область
22 июня 1941 года в нашем селе были выборы. День был хорошим, настроение было хорошее. Мы собрались гулять - я и другие женщины. Стояли мы на улице. Помню, песни еще пели. Подошел один мужчина и говорит: "Играйте, играйте! Война началась!" Батюшки! Где, чего, с кем? Стали узнавать. А у меня муж в Чите действительную служил, думаю, ну далеко, не попадет может быть. А муж осенью должен прийти! Ну попал сразу. Убили его.
Все плакать стали. А тут к вечеру стали повестки разносить. По селу вой стоял, плач не знай какой. В общем, все носы повесили, и село вдруг погрузилось в какую-то темноту и всем стало страшно, и не знали, чего еще ждать. Там кричат, там плачут, у кого повестки уже на руках. Ну горе, горе! Всю войну проработала я в колхозе и на окопах, и дрова пилила, и на аэродроме работала, и бригадиром полеводческой бригады.
В семье было 6 человек. Минимум трудодней надо было выработать 280 трудодня, а тогда и не учитывали, работали и работали, без выходных, работали за так. Да мы и не знали, сколько надо чего выработать, ничего нам не говорили. Мы и не подсчитывали, может, в правлении подсчитывали, а мы нет. На трудодни давали когда 100-200 граммов, а то и ничего. 100 граммов риса. С января месяца по август авансировали, шла молотьба, а остальное, - говорят, дадим, когда уберем урожай, осенью дадим, после нового года будем делить остатки. Выходило в среднем килограммов 30 зерна. И это все на год, и больше от колхоза ничего не получишь. Как хочешь, так и живи. Никакого поощрения больше не было, ни морально, ни материально, ну, правда, только на колхозных собраниях иногда похвалят да и все. Конечно, были случаи, когда просят у меня: ребенок болен, разреши после обеда выйти. Я - к председателю, а тот ни в какую - пусть идет работать, ничего с ее детьми не сделается.
А так могут и в правление вызвать и так такой нагоняй устроят, побежишь как миленькая! Время, наверное, такое было. Нельзя было иначе. Война. Или так было: пришлют похоронку, мужа убили или сына, а иди все равно на работу. У меня в бригаде 3 таких случая было. Вроде жалеешь, ну ладно. А председатель мне: "Иди, Мерстнева, гони на работу" - народу-то не хватало. Придешь, а они катаются в слезах, у кого убили-то! Делать нечего, идут. Я как бригадир вставала в 4 часа утра, и хозяйство-то не знала свое, вечером мне давали наряд, а утром я по порядку улицы всех обойду, скажу, кому куда идти работать, а ведь в бригаде человек 60 было, а приходила летом, как ничего не видно, ну зимой - это пораньше. А пахали-то и ребятишки тоже. Уставали они быстрее. Ну и стоишь дотемна с ними, пока они пашут пашню, ведь уйдешь и они уйдут, мы домой - и они за нами. Комбайны не комбайны - горе одно, на себе их возили. Тракторов помню всего 2 или 3 на всю округу. Это из МТС, из Городища, пахали они. 1 колесный, 1 гусеничный и маленький "Форузон". На них работали две женщины, наверное, обучались в МТС, но они не здешние, из нашего села трактористок не было. А наших девчонок тоже много молодых забрали в армию. Дети начинали работать в колхозе с 12 лет. Они и пахали, и за сеном ездили. Работали дети, как и взрослые, - с 7 до того, как видно ничего не будет. Из города на помощь никто не приезжал, только помню, солдат пригоняли в 1943-1944 годах, ближе к концу войны. Они косили, убирали хлеб. Им косы давали. Жили они по неделям. Неделю - одни, потом других пригоняли. Из Селикса, Чаадаевки, Городища. В колхозе было 3 полеводческие бригады, ферма маленькая с 10 коровами и тремя доярками. Во время войны и другие дополнительные работы были: дорогу строили, каждый трудоспособный должен отработать на дороге 15 дней, на дровах и бревнах тоже две недели, а на окопах я была 4 месяца, с октября 1941 по январь 1942 года. Как дрова - на дровах работали. Пришел председатель сельсовета: "Собирайся",- да еще матом, и идти-то в ночь. Собралось нас человек 7, и ночью пошли. До нового Ишима пешком ночью шли. А уж осень. И вот по колено в воде и идем, все мокрое, а мы идем в лаптях. Пришли, передохнули немножко, пошли до Канаевки, а уж оттуда нужно было на поезде до Никонова. Пришли в Канаевку, переночевали, а утром встали почти все с температурой. Все простудились. Ох, уж плачем идем, господи, за что ты нас так? В поезде чего ж, полно голодных. Кто на свои мешочки с едой сел, у того осталось, а у кого на плечах было, у тех порезали веревки-то, да и были таковы вместе с едой. Приехали в Никоново, ни у кого и поесть-то нет.
Ну разделили кое-как всем из тех харчей, у кого осталось чего-то.
Ну и начали дрова пилить в бору. На окопы точно так же. Никаких причин не признавали. У моей тетки муж умирал, а ей идти, она пришла к председателю: "Он ведь умирает, не может он один-то". Какое там! Не разрешили. Так и уехала. Через две ночи приехали к ней: езжай, умер муж, хорони.
В колхозе в основном выращивали пшеницу, рожь, овес, горох. Сеяли, убирали и все подчистую сдавали. Урожаи, конечно, плохие были, да и откуда хорошим быть-то, ребятишки пахали да сеяли: лошади плохие были, ведь от качества вспашки тоже урожай зависел. В общем, горе было, а не пахота!
