О "синтезе" православной идеи

ХОТЯ СЕРЬЕЗНЫЙ разговор о православной идеологии и не может вместиться в рамки статьи, тем не менее он может звучать в качестве реплики по поводу известных рассуждений о похолодании идейного климата православия, о том, что в Церкви современный человек становится часто жестче, мрачнее и агрессивнее, чем до воцерковления, и т.п. Прямым поводом для данной статьи послужил материал Александра Морозова "Возможна ли церковная журналистика?" ("НГР" от 09.02.2000), в котором на примере судьбы агентства "Метафрасис" доказывается тезис, что "времена все хуже и хуже" и в церковном сознании побеждает "примитивная" идейная тенденция.

О "МЕТАФРАСИСЕ" И "РАДОНЕЖЕ"

В начале 90-х годов, рассказывает Александр Морозов, все было хорошо: православные были разными и терпимыми к инакомыслящим. Но к концу 90-х доминирует односторонняя тенденция "православия как идеологии". Любопытно, что в той же статье сам Морозов как будто упрекает русское общество в неспособности "найти новую национальную идеологию". Более того, целью проекта "Метафрасис", оказывается, и было создать и продемонстрировать эту новую идеологию - светскую по своему стилю, православную по содержанию, плюралистическую в принципе ("деликатно" уклоняющуюся от однозначности либеральных и консервативных точек зрения). Морозов формулирует эту идеологию как проект "консервативно-либерального синтеза".

В чем же проблема? У "Метафрасиса" не получилось создать и отстоять идеологию, востребованную в Церкви и в обществе. У общества "Радонеж" это получается лучше - неудивительно, что идеология здесь не совсем такая, что "синтез" здесь протекает иначе. Почему же одна и та же задача создания продуктивной идеологии оценивается в двух этих случаях столь тенденциозно?

Вообще история второй половины 90-х показывает, что в спонтанно складывающемся новом типе русского общественного сознания православная идеология кристаллизуется именно по модели "Радонежа" и, начнем добавлять и домысливать, по моделям компании "Русский дом", газеты "Русский вестник", журнала "Москва", таким образом, постепенно складывается "конкретный идеологический пакет". Идеология, позвольте заметить, не может быть неконкретной и туманной. Естественно, идеология как специфическая форма мировоззрения неспособна вместить истины веры, их "полноту", однако она может послужить той плоскостью, на которую будет спроецирован духовный опыт Церкви. Именно такими проекторами и служат перечисленные издания, более или менее удачно начавшие осуществлять культурный и стилевой синтез, приемлемый для нецерковного народа.

МИРОВОЗЗРЕНИЕ ПЕРЕХОДНОЕ И КОМПРОМИССНОЕ

Не широкая перспектива "свободного выбора", но только узкая тропа истины может действительно освободить человека. Творчество в культуре тем и отличается от духовной практики, что творчество не указывает и не вырабатывает единых путей к стяжанию благодати. Культура сама по себе всегда рассыпается, как бусины разорванного ожерелья, ее откровения вне священного купола - это "бисер" под ногами бессмысленных тварей. Проблема для того мироощущения, которое заявляет Морозов, заключается в нежелании отступаться от иллюзий начала 90-х годов.

То, что мы видим в "Радонеже", "Русском вестнике", "Русском доме", тем более в изданиях типа "Русь православная", - это не последняя правда православия. Последнюю правду вообще не ищут в газетах и журналах, а если кто ищет, то никогда не найдет. Но православная журналистика готовит общество к тому, чтобы принять православное мировоззрение во всей его неисчерпаемости, чтобы оно не воспринималось как нечто чужеродное. Когда первоначальные выкладки этого мировоззрения станут доступными обыденному сознанию, мировоззрение это будет инкорпорированной идеологической системой, защищенной от копыта свободного выбора.

"И среди авторов "Радонежа", - пишет Морозов, - немало людей грамотных и тонких. Их мировоззрение гораздо сложнее, чем та примитивная тенденция, которая катится, как ком с горы... Идеология, которая обозначается сегодня словом "Радонеж", надежно забила достаточно сложную и потому хрупкую перспективу участия православия в консервативно-либеральном синтезе. Такая идеология навязывает православию образ маргинального, обороняющегося мировоззрения".

Непосвященный читатель может даже подумать, что идеал либерально-консервативного уклада есть для православных нечто естественное и решенное, спорить с чем бессмысленно. Вообще апелляция к либеральному консерватизму сейчас в среде политологов весьма популярна - это своего рода риторическая "мода". Безотносительно церковной проблематики либеральный консерватизм называют перспективным направлением российской политики. Профессор Поляков в "Независимой газете" (статья "Либеральный консерватор" - "НГ" от 02.02.2000) видит в путинском варианте развития России именно такой, либерально-консервативный сценарий, консерватизм в духе Хантингтона. Странным образом Поляков противопоставляет отцов-основателей западного консерватизма русским классическим консерваторам - Леонтьеву, Победоносцеву, Тихомирову.

Русский либеральный консерватизм имеет свою историю, хотя и нельзя сказать, что он органически вписывается в ход русского общественного становления. Петр Струве (фигура центральная в русском либеральном консерватизме) признавал в статье о Чичерине, что либеральный консерватизм есть трудный путь российского общественного сознания. Струве понимает его как срединную линию социальной мысли, избегающую "экстремистских" форм общественного сознания. В "Индивидуализме и социализме" Струве во многом предвосхищает Карла Поппера, когда говорит, что в современных антииндивидуалистических и органицистских идеологиях воскресла античная идея государства, того государства, которое есть само в себе цель и в котором личность играет роль служебного органа.

Другой крупный идеолог русского либерального консерватизма Франк утверждал, что на почве консерватизма происходит размежевание по существу несовместимых общественных сил - "поборников свободы и культуры", т.е. либеральных консерваторов и "приверженцев принуждения", черносотенцев и реакционеров. Либеральный консерватизм оказывается тем единственно возможным компромиссом, который созидателен, в то время как либеральный радикализм и "черный" традиционализм одинаково разрушительны и антикультурны.

Либеральный консерватизм - это своего рода "дуализм" источников общественного становления, он предполагает наличие двух разных "божеств" социума: с одной стороны, "традиционных ценностей", с другой - завоеваний революционного времени, которые сами постепенно переходят в разряд традиционных. Компромиссный социально-философский идеал Франка формулирует "дуалистическую" задачу общественной и культурной политики как необходимость "уступки" с обеих сторон.

1. Охранение должно не задерживать становления социально-культурных отношений, но, потихоньку уступая новациям, блюсти при этом непрерывность и устойчивость "творческого развития";

2. Активизм и новаторство также не должны игнорировать прочности общественной непрерывности, должны как бы уступать место старшим. Все, что не вписывается в компромиссный социальный идеал Франка, он отказывается считать "подлинным консерватизмом".

В начале 90-х годов идеи русского либерального консерватизма стали популярны, ему придавалось неоправданно расширительное толкование. К либеральным консерваторам относили и Алексеева, и Карсавина, и Ивана Ильина. Между тем расширительное понимание либерального консерватизма не отвечает исторической специфике русского общественного осознания.

Дело в том, что в русском религиозном и социально-философском наследии последнего столетия мало настоящих либеральных консерваторов - превалирует другая тенденция: широко распространено убеждение в глубинном тождестве церковной и мирской традиции, в том, что Священное Предание коренным образом связано с традициями светской культуры и социальным наследованием, неотделимо от него и, несмотря на разделяющий их исторический разрыв, представляет собой его сокровенное внутреннее измерение. Русский религиозный и социально-философский идеал может определяться в этой связи как динамический консерватизм, т.е. бесконечная способность и готовность традиции, имеющей единый источник своего происхождения (Бога), к обновлению своих манифестаций.

Либеральные консерваторы стоят как бы посередине между консервативным и модернистским направлениями социальной философии. С их точки зрения, общество обязано блюсти не только сохранение старых, но и становление принципиально новых форм семьи, церковных, национально-государственных институтов, обеспечивать их "взаимопроникновение", прогрессивный "синтез" и т.д. Если в русской жизни идеология либерального консерватизма знаменует, как правило, переходный этап, является "промежуточным" мировоззрением постреволюционных эпох, то на Западе либеральный консерватизм в XX веке стал господствующей идеологией, придя на смену радикальным течениям и выработав новую формулу "современного общества", которую можно обозначить как общество постмодерна или общество постиндустриальной цивилизации.

ИДЕОЛОГИЯ ПОСТМОДЕРНА И ПРАВОСЛАВИЕ

Православие не связано с "либеральным" проектом, который был порождением другого духовного опыта в другой религиозно-культурной ситуации. Тем более оно не связано и вряд ли совместимо с современной идеологией "политики свободы" в отношении традиционных обществ. Постмодернистское истолкование традиции означало принятие и поощрение своеобразия иных народов и культур до тех пределов, пока это своеобразие не оформляется в некий целостный идеологический комплекс, противоположный модернистскому проекту. "Искусство политики свободы, - писал известный американский социолог и идеолог Шилз в 1958 г., - частично заключается в ослаблении, сокращении и уменьшении интенсивности Священной Традиции до такой степени, когда для свободы создаются наиболее благоприятные условия, но при этом форма традиционного мировоззрения остается неподорванной. Религия в либерально-консервативной (постмодернистской) форме должна стать "земной" и "ручной" - "небесное" в ней, "Небесная Церковь" выносится за квадратные скобки".

Постепенно западноевропейский неоконсерватизм трансформировался в тип исторической идеологии, который оказывается, по существу, одной из форм модернизма, стоит ближе к концепции Вебера и Парсонса, нежели к идеологии консервативных романтиков. Тот смысл, который вкладывал в понятие консерватизма автор термина Шатобриан, полностью выветрился. Актуальный идеологический консерватизм второй половины века является иллюстрацией к так называемому ситуационному пониманию консерватизма Хантингтона, т.е. просто выполняет функцию стабилизации социальной системы, не связывая себя с определенным идейным содержанием.

Современная либерально-консервативная "традиция" - это именно сдерживание высоких темпов социокультурной энтропии, гарант медленного и упорядоченного нарастания хаоса. Суть проблемы свелась теперь к борьбе сил отвлеченно понимаемого равновесия с теми новациями, которые не укладываются в существующую систему и нарушают ее в принципе мягкие и терпимые правила. Если Священная Традиция была неприступной крепостью на страже Истины, то современная "традиция" стала либеральной таможней для сохранения компромиссного равновесия между враждебными интересами. Для западных идеологов традиционализм, враждебный либеральной идее и всякой гражданственности, враждебен и "неопределенной, подвижной, терпимой традиции", которая, притормаживая, обеспечивает упорядоченность развития и эволюционную модернизацию мира. И эту постмодернистскую идеологию во многом предвосхитили старые русские либеральные консерваторы Струве и Франк.

Попытка втянуть православие в либерально-консервативный mix, уже десять лет происходящий в российском государстве и обществе, чрезвычайно двусмысленна. Дело в том, что христианская религиозная истина по природе своей не раскладывается в системе двоичных оппозиций этой мирской идеологии. Исторически Церковь преодолевает такие оппозиции: ведь, правда же, невозможно заключить компромисс с еретиками, притворяясь, что они еретики только "отчасти", нельзя быть "немножко" содомитом, решительно нет никакой возможности "слегка" канонизировать святого. Двусмысленность в Церкви возможна только как временное состояние нераскаянного греха - нельзя жить в Церкви с такого рода двусмысленностью.

Поэтому консервативная православная идеология как конкретная мировоззренческая система неизбежна. Для православных модернизм - это не столько идеология, сколько технология современного общества. Поэтому для Церкви актуально не приспособление к требованиям современных институтов, но приспособление современных средств и методов к своим внутренним духовным требованиям. Православие должно вооружиться всем арсеналом орудий современной либеральной цивилизации, поставить себе на службу ее мощную и эффективную технологию.

Мы очень долго отступали. Пора наконец-то упереться и создать действительно консервативную идеологию. Нельзя вместе с заимствованием техники и средств подменять саму свою личность, становиться "другим человеком", с другим "богом". Это старая русская проблема, о которой говорили еще со времен славянофилов. "Если бы продолжали существовать старинные формы быта, - писал более ста лет назад русский консерватор Данилевский, - мы были бы как бы старообрядцами, но вооруженными всеми техническими средствами, которыми владеет западное искусство, и поэтому из этого старого произошло бы что-нибудь действительно новое".