Протестантские скрепы новой России

В Мюльхаузенской кирхе похоронена дочь Мартина Лютера. Фото Павла Дунюшкина

Евангелическо-лютеранская церковь европейской части России (ЕЛЦЕР) несет на себе бремя (а может быть, это как раз привилегия) выполнять роль своеобразного моста между российской цивилизацией и Западом. Имея истоки в европейской Реформации, отечественные лютеране в то же время на протяжении всей истории империи Романовых (и даже ранее) представляли собой неотъемлемую часть российского духовного ландшафта. Каждый раз, когда в российской политической атмосфере распространяются флюиды протестантской практичности, хочется обратиться за толкованиями исторического момента к духовным лидерам последователей Реформации и порожденной ею этики труда. Почувствовав, что такой момент настал, ответственный редактор «НГР» Андрей МЕЛЬНИКОВ решил побеседовать с духовным главой ЕЛЦЕР архиепископом Дитрихом БРАУЭРОМ.

– Ваше высокопреосвященство, в конце минувшего года в беседах с молодежью президент Владимир Путин внушал аудитории, что необходимо изменить негативные стереотипы о предпринимательстве, что следует надеяться на собственные силы, а не на помощь государства, в новогоднем обращении тоже говорил об опоре на собственные силы и пользе созидательного труда. Вам не слышится здесь перекличка с ценностями трудовой этики протестантизма?

– Возможно. В условиях глобализации возникает потребность найти свой собственный путь, и, мне кажется, идея Реформации, протестантская этика помогает понять, что твоя жизнь, доверенная тебе Богом, – в твоих руках. Служение Богу начинается на литургии, а продолжается на рабочем месте. Так что здесь есть аналогия с тем, во что мы веруем и стараемся вложить в сердца молодых людей.

– Возможно, что-то происходит с Россией, если президент православной страны заговорил в духе протестантского проповедника?

– Наверное, есть на то причины. Мы наблюдаем усугубление социальных проблем, и появляются все новые проблемы. Жителям России до сих пор трудно взять свою судьбу в свои руки. Мы это видим даже на примере протестантских общин в маленьких городках. Эти общины остаются преимущественно женскими. Реформация показала, что вдохновляющие слова дают толчок развитию как личности, так и общества. Мы видим, что в обществах, где состоялась Реформация – причем не только церковная, но и в сознании, в образовании, – многие социальные механизмы работают надежно. Президент страны вправе находить вдохновляющие слова, которые, возможно, повторяют идеи Реформации.

– Из ваших слов можно сделать вывод, что Россия стоит на пороге Реформации…

– Реформация для нас не только историческое событие и не только церковное преобразование. Реформация стала вехой, которая всех нас поменяла – независимо от места проживания и даже религии, которую мы исповедуем. Гораздо важнее, чтобы реформация происходила с человеком.

– Вместе с тем Путин все чаще говорит о духовности, посещает известные православные святыни. Казалось бы, он мог погрузиться в православный мистицизм, в исихазм. Но нет – он «проповедует» рациональное отношение к жизни. Что это значит?

– Есть вещи, которые должны быть сказаны, и человек, находящийся на высшем посту государства, это понимает. Кому-то важно, чтобы президент посещал православные святыни, чтобы он был с людьми в определенные праздники. Тут не нужно слов, это часть ритуала. А когда необходимо, он обращается к молодежи и говорит им о том, что их по-настоящему волнует. Мы видим, что молодых людей многое волнует и они часто чувствуют себя потерянными.

– Но большинство христиан в нашей стране совершенно по-другому представляют себе духовные ценности. Так много говорили про особый путь Святой Руси, что подобный мировоззренческий «поворот на Запад» многих может испугать.

– Мне кажется, что не так все однородно. У нашей церкви есть примеры взаимодействия с православными общинами, которые демонстрируют другое отношение к жизни, они отнюдь не закрыты от окружающего мира. Но, бесспорно, Русская православная церковь очень консервативна. У нее наверняка много своих трудностей на пути возрождения. Что касается особого пути, я только надеюсь, что не будет какой-то новой самоизоляции – страны ли, церкви ли. Русская православная церковь и так оказалась в очень тяжелом положении, прервав евхаристическое общение с Константинопольской церковью. Мы всегда рассчитывали на сближение традиционных церквей, но последние события в православном мире расстраивают эти планы. Мышление вне идеологических и политических границ всегда спасало церковь. Когда государство оказывалось враждебно к организованной религии, это мышление вне границ государств помогало нам. Сегодня христианам в России и Украине очень важно не потерять это чувство причастности всему миру. Когда церковь самоустранялась от усовершенствования мира, происходили катастрофы – 1914 и 1939 годов, скажем.

<< ОКОНЧАНИЕ НАЧАЛО НА СТР. 9

– Разговоры об опоре на собственные силы накладываются на некоторые скандальные высказывания чиновников вроде «государство вам ничего не должно», «вас не просили рожать». Эти высказывания вызывают большое неприятие общественности. Одновременно пенсионная реформа вызвала у людей чувство «оставленности». Возможно, в западной стране это не вызвало бы такого неприятия, но, учитывая наши культурные особенности, россияне остро переживают подобные совпадения. Приживется ли у нас идея опоры на труд и собственные силы?

– Все эти установки на ценности труда и личной инициативы не отменяют крепкого государства. Государство – это мы, делегирующие свои полномочия властям. Но нужно избежать повторения старых ошибок – сакрализации власти. Хотя мы как христиане верим в два царства, верим, что и в этом мире Бог дает нам свой закон и помогает устанавливать порядок, но каждый чиновник на своем посту должен выполнять свою работу. Естественно, должны действовать общественные институты, которые эту работу контролируют. Это прямое следствие христианских установлений. Отношение к выборам, допустим, в стиле «от меня ничего не зависит», противоречит вышесказанному. Мой голос – это моя свобода, которой я должен пользоваться. А злоупотребления надо выводить на чистую воду. Любыми способами, в том числе журналистскими. Иногда спрашивают: почему сегодня нет пророков наподобие библейских? Главная миссия пророка – говорить неудобную правду. Но и сегодня кто-то находит в себе мужество произнести эту правду. Я считаю, что в современном мире журналисты – среди тех, кто может исполнять пророческую функцию. Общественное исцеление далеко не всегда безболезненно. Это как работа хирурга: что-то нужно все-таки иногда удалять.

– Вы упомянули о замкнутости российского общества и церкви. Вспоминается недавнее высказывание одного вице-адмирала в Калининграде о том, что России не нужен Иммануил Кант. Это и есть пресловутое отторжение всего западного?

– На этот случай есть универсальная отговорка, что не все нужно оценивать с глубоких, скажем, богословских позиций. Бывает простая человеческая некомпетентность, незнание, глупость. Этот эпизод – глубочайшее невежество. Я вспоминаю, что одно из первых сооружений, которое сразу после войны было восстановлено тогда еще в Кенигсберге – мавзолей Канта. Еще все было в руинах. Даже тогда считали, что Кант – великий философ, вне национальных различий. Это вопрос чести. Была задача показать не триумф русского народа над немецким, а уважение к человеку великого ума, который оказал влияние в том числе на идеи социализма, марксизма. Память надо сохранять, знать историю своей страны. А это уже наша страна. Калининградская область – это земля, с которой связано много исторических событий, в том числе Реформация. В 1525 году там образовалось первое государство нового типа, основанное на идеях Реформации. Магистр Тевтонского ордена Альбрехт познакомился с Лютером и его сподвижником Меланхтоном, и в Кенигсбергском соборе прозвучала первая протестантская проповедь. С этого момента прекратил свое существование Тевтонский орден, и образовалось светское государство. Одна из вершин этого процесса – создание университета, где затем свой значимый след оставил Кант.

– Чтобы оставить Калининград в культурной орбите России, нужно ли нивелировать это историческое прошлое города, связанное с германской культурой?

– На мой взгляд, для этого региона всегда был проблемой дефицит внимания. В свое время он входил в состав огромного Советского Союза и не играл роли особого приграничного региона, потому что по ту сторону границы были дружественные социалистические страны. Все, что там оставалось исторического, использовалось для восстановления Прибалтики, Петербурга либо просто снесено. Большой идеи для этого региона не было. Когда я там служил в церкви, чувствовалось, что все ждут какого-то импульса, каких-то решений. В последнее время опять возобновилась потребность в региональной идее. Многие местные люди неплохо знают историю этой земли, их возмущает то, что монумент Канту недавно был осквернен. Но есть и те, кто хочет стереть из памяти то, что было до 1945 года. Это, конечно, неправильно. В последнее время было кое-что сделано для восстановления исторического наследия: Рыбная деревня, кафедральный собор. Остается актуальной идея восстановления острова Канта, каким он был когда-то. Было бы хорошо, если бы как можно больше людей ездили в область. Там есть что посмотреть. Я, например, служил в церкви, которая называется Зальцбургская – она связана с судьбами зальцбургских эмигрантов. Эта история сродни, например, истории гугенотов. Печально, что лютеранская память там тоже стирается. С одной стороны, люди хотят узнать больше, а с другой – нет ни программ, ни желания со стороны властей что-то масштабное в этом направлении предпринимать. В соборе у нас есть часовня, напротив – православная часовня, но больше 90% наших исторических храмов переданы Русской православной церкви. Некоторые неплохо восстанавливаются. Но мы бы хотели, чтобы какая-то часть нашего наследия была там достойно представлена. Даже если нет полноценной общины, чтобы хотя бы табличка была и уважительное отношение сохранялось. Не как к чему-то немецкому, а как к старине, историческому наследию. В Восточной Пруссии ведь не только немцы проживали.

– Какие еще значимые для истории лютеран памятники и места есть на территории области?

– Кроме кафедрального собора есть, например, поселок Гвардейское, бывший Мюльхаузен. Там одна из старейших церквей, 1380 года постройки. Помимо архитектурной ценности она значима для нас тем, что там похоронена дочь Мартина Лютера – Маргарита Лютер. Он ее очень любил, она была у него младшей. В честь дочери Лютер сочинил рождественский хорал. Но с этим храмом тоже произошла печальная история. Кладбище заасфальтировали, а саму церковь превратили в зернохранилище. Благодаря этому здание, конечно, сохранилось, но все эпитафии, захоронения не подлежат восстановлению.

– Какова судьба самой церкви?

– Ее силами общины удалось восстановить. Это большое здание. Кроме того, сохранившимися фресками заинтересовались специалисты Русского музея, и они до сих пор продолжают трудиться над реставрацией этих фресок. Но сегодня это село, и силами местных властей и жителей мало что можно сделать. А ведь это мог быть прекрасный туристический маршрут. Есть еще и другие здания, но мы предлагаем областной администрации сконцентрироваться хотя бы на восстановлении этих двух памятников истории. Во время визита президента Путина в Калининград говорилось о развитии здесь культурного кластера, и восстановление храмов могло бы стать частью этой программы. Хорошо бы еще придать Калининградскому собору статус кафедрального, потому что сейчас это светское пространство, за исключением двух часовен, которые арендуются религиозными организациями. Одно время была идея восстановить там духовное пространство, разделив его между православными, католиками и лютеранами, но Русская православная церковь заявила свой особый интерес к зданию, и решили, что тогда лучше оставить его светским во избежание конфликтов.

– Сколько в регионе исторических лютеранских объектов?

– Три в собственности. Есть еще новые постройки, например, в Калининграде, потому что исторических зданий в городе нам не возвращали. Когда шла речь о передаче церкви Луизы, нам ставили условие построить новый театр кукол. Но потом ситуация поменялась: появился закон 327 – о передаче церковного имущества религиозным организациям, и по этому закону здание получила в собственность Русская православная церковь.

– То есть закон сработал не в вашу пользу? А вы что-то получили по этому закону – в целом по России?

– Нам передавали здания и раньше, еще до принятия закона 327 в 2010 году. Было несколько таких случаев. Но для нас этот закон – в первую очередь большая надежда, большое упование, что мы имеем какую-то зацепку, какое-то право, что ли... Мы мечтаем, конечно, о какой-то форме реституции. Но реституция не должна быть тотальная. Есть какие-то базовые вещи, которые надо сделать, чтобы показать осознание того, что в XX веке была допущена трагическая ошибка, если не преступление, в отношении верующих и организованной религии. Наверное, у нас есть моральное право этого ждать, на это надеяться – если не требовать этого. Сегодня у нас есть закон 327, но реализация его идет непросто, потому что находится масса трудностей, отговорок. Возникает много коллизий, как, например, в Москве. Есть храмовый комплекс, но он разделен на множество строений, которые принадлежат разным организациям. Когда заходит речь даже о зданиях, которыми мы пользуемся, оказывается, что одно было не окончательно передано из муниципальной в федеральную собственность… В прошлом году мы привлекли внимание к 500-летию Реформации и добились того, что сам храм и капелла были возвращены церкви, но другие строения до сих пор не возвращены.

– В Москве еще есть какие-то здания, ранее принадлежавшие лютеранской церкви?

– Конечно, множество. Но все считают, что если мы на них будем претендовать, то либо получим отказы, либо у нас будут какие-то проблемы. Но мы и дальше будем этим заниматься, хотя это и трудно, и создает конфликтные ситуации. Нам важны эти здания. Без них нас воспринимают неправильно: почти как сектантов, которые ютятся в каких-то помещениях. А когда возвращаем храм – можем наладить нормальную литургическую жизнь, воскресную школу, благотворительность. Незадолго до Рождества в Ярославле приняли решение передать церковь, но перед этим звучали вопросы: а не лучше ли отдать православной церкви, а не Свидетели ли они Иеговы? Люди демонстрируют тотальное незнание нашей конфессии. Не знают, что ярославский храм построила Ольденбургская династия, его патронировали Романовы. Некоторые считают, что, если на эту церковь давал деньги император, значит, его надо вернуть православной церкви. С такого рода проблемами мы сталкиваемся.

– Между тем храмы гибнут, как, например, в Ельце, где историческое здание в готическом стиле переделали в обычный кирпичный барак. Что там произошло с кирхой?

– Маленьким общинам приходится очень трудно. Надо сказать, что даже баптисты, католики и тем более православные верующие в советское время уже получали какие-то храмы. А лютеране ассоциировались с войной, фашистами, неблагонадежными элементами. Если что-то и позволялось, то в республиках Прибалтики. Во всей остальной стране, как считалось, лютеран нет вообще. Общины вели замкнутый образ жизни, а после распада СССР три миллиона наших верующих уехали за границу. В Ельце была когда-то община, но без постоянного помещения. То, что произошло в Ельце, – это, я бы сказал, курьез. Но это не единичный случай, подобных примеров много в сельской местности в Поволжье. Хотя некоторые памятники в забытых поселках и деревнях восстанавливаются силами прихожан и меценатов, как, например, церковь в Зоркино. Сегодня, после восстановления храма, село ожило. Там сотня или две жителей, и многие из них посещают лютеранскую церковь, крестятся, проходят конфирмацию, дети ходят в воскресную школу. Хотя там нет немцев, исторических лютеран. Подобное происходит в городе Маркс. Когда открыта церковь, звучит орган, люди интересуются.

– Боюсь, некоторых ревнителей православия насторожат ваши слова…

– Мы этого не скрываем, ведь мы никого не заставляем стать лютеранами. Человек может стать христианином только добровольно. Указать ему на эту христианскую свободу – вот что главное. Открыть свои двери и свои сердца – к этому нас призывает Священное Писание. И гарантирует Конституция.

– Позвольте вернуться к той теме, с которой мы начали эту беседу: часто вам приходится обращаться за помощью к президенту страны?

– В 2016 году во время встречи в День народного единства Владимир Владимирович обещал оказать свое содействие в возвращении московского собора. Он знал об этой ситуации. И содействие было оказано.

– Путин знает о лютеранстве?

– Он знает о Лютеранской церкви. Мне было очень приятно в этом убедиться. Думаю, тут сыграла роль его биография. Он находился на ответственной службе в Дрездене, городе, который богат наследием Реформации. Он не понаслышке знает, что такое Фрауэнкирхе, памятник Лютеру перед ней. Другое дело, что все в себя один человек вместить не может, и я думаю, это миф, что все у нас происходит в ручном управлении. Думаю, все, что от него зависело, он сделал.