Беседовал Евгений Всеволод Емелин – персона нон-грата современной «актуальной» поэзии, современной «традиционной» поэзии, современной «интеллектуальной» поэзии и проч. и проч. Поэтому его любят читать и слушать. Поэтому против него недавно чуть было не возбудили дело, поэтому его не печатают традиционные «толстяки». Странное положение, странное место в литературе. Вот с него, с места в литературе, мы и начали наш разговор.
– Всеволод Олегович, как вы определяете свое место в литературе?
– Нет такого места. Там все места и без меня давно заняты. По известности подозреваю, что вхожу в десятку самых популярных стихослагателей. А может быть, и не вхожу. Пес их (нас) там разберет.
– Какие задачи сегодня решает поэзия? Какие мотивы у пишущих стихи, на ваш взгляд?
– Да никаких задач она сегодня не решает, кроме разжигания межнациональной розни. Шучу.
Поэзия начинает решать задачи, глаголом жечь, чувства добрые лирой пробуждать и так далее, только когда на нее обращает внимание власть. А наша власть, слава Богу, отраслями, где вертятся меньше сотен миллионов долларов, не интересуется. Вот и нет у нас ни общенародно любимых поэтов-лауреатов типа Державина или Евтушенко, ни наоборот, поэтов-мучеников, как эстетических типа Бродского, так и политических типа Галича. Копошится в полумраке дешевых кабаков с претензиями сотня-другая неудачников. Хвалят друг друга, ругают. Как только кто-то вырывается из тусовки на простор популярности, либо через эстраду, либо как текстовик песен, тусовка проклинает его. Объявляет попсой, куплетистом для быдла и так далее. Нормальная поэтическая жизнь, короче.
А мотивация уже столетиями не менялась. Привлечь внимание девушки (юноши), премию получить (еще Гомер объедками со столов вождей питался), искупаться в аплодисментах, провести личную психотерапию, остаться в веках, сделать свою земную жизнь чуть интересней┘
– Насколько вам важна реакция читателя-слушателя?
– Чрезвычайно важна.
– Что для вас актуально в сегодняшней поэзии?
– Чтобы она вызывала хоть малейшую реакцию читателя-слушателя.
– Вообще есть ли сегодня для вас в поэзии понятия «мода», «звезда», нечто, мимо чего литературный человек не должен пройти?
– Звезды есть – Родионов, Витухновская, Шиш Брянский (пока писал), Фанайлова, может быть┘ Насчет моды не в курсе. Я вообще слабо разбираюсь в современной поэзии.
– А что, кстати, сегодня важнее поэту – публичные выступления, вообще непосредственное обращение к аудитории или все-таки...
– Или все-таки.
– Вас читают сегодня в основном в интернете. Какую роль он в вашем творчестве играет – или это только коммуникационная среда, не создающая какого-то дополнительного «измерения» литературы?
– Сеть играет для меня огромную роль. Во-первых, независимость от всякой редакторской мрази. На кой мне унижаться перед ними ради книжки тиражом 500 экземпляров, если меня в интернете прочтет тысяча?
Во-вторых, возникает обратная связь. Например, текст который кажется очень удачным, проходит незамеченным, а то, что казалось проходным – вызывает взрыв комментариев. Можно отслеживать, как растет (или сокращается) число читателей. Короче, масса необычных возможностей.
– Кто-то говорил мне, что у вас есть (или была) «поэтическая» мечта – напечататься в толстом журнале. Сбылось?
– Мечта – это сильно сказано. Бегал в юности по приемным, совал дрожащими руками пачки смятых листов, прекрасно понимая, что их не то что печатать, читать никто не будет. Прямая дорога в «журчащий водоворот клозета» (термин Набокова). Тьфу! Противно вспомнить. Так что толстые журналы я люблю даже больше, чем остальную современную литературу. Кроме того, вы таки будете смеяться, но я и вправду – один из самых запрещенных стихослагателей нашего времени. Не потянут меня, любимого, толстые журналы.
Пусть уж своих персональных пенсионеров республиканского масштаба публикуют, да «подающих надежды молодых авторов». Тоже мне I have a dream.
– В стихах у вас всегда почти есть какая-то история. Сюжет важен для вас?
– Очень. Самое трудное – как раз придумать сюжет. Типа как у Гоголя.
– А как вы относитесь к сегодняшнему времени? Сравниваете с советским, с 80-ми, например, годами?
– Гораздо веселее сейчас. Жаль, я стал старше. А то бы┘
– А то бы что? Есть такой «традиционный» вопрос. Будь у вас машина времени, в какое время вы отправились бы, с кем – не обязательно литератором – захотели бы пообщаться? Одному, наверно, Чингисхан интересен, другому – Спиноза, а один мой знакомый ответил просто: вернуться в 1972 год и набить морду учителю математики. Как у вас?
– У меня еще проще. Вернулся бы во времена моей молодости и трахнул бы всех девушек, которых хотел, но не знал, как, а теперь знаю.
– Вы политический поэт? Социальный? Или лирик, а политическое вам приписывают?
– Я социально-политический лирик. Политика вполне может быть темой для лирики
– Кого вы считаете своими учителями, кто из ныне живущих авторов вам наиболее интересен?
– Маяковский, Багрицкий, Тихонов. Про нынешних уже сказал. Это прежде всего Родионов, Шиш Брянский, Витухновская, Фанайлова.
– Что в современной литературе и литпроцессе раздражает вас больше всего?
– Его прямо-таки циклопическая бездарность в забавном сочетании с местечковым снобизмом и демонизмом.
– Должен ли поэт быть голодным и злым? Зарабатываете ли вы себе на жизнь литературой?
– Я в последнее время сытый и злой. Литературой на жизнь не зарабатываю.
Никто не зарабатывает. В поэзии и интересно то, что она абсолютно чистая ярмарка тщеславия. Без всяких примесей типа деньги, власть┘
Гордыня в ее дистиллированной форме.
– Что вы делаете, когда вам плохо?
– Стараюсь испортить настроение тем, кому хорошо.
– Вот у Ерофеева было: «Скрыт, замкнут, газет не читаю, политикой партии и правительства не интересуюсь, способен на любое преступление». А вы? Газеты читаете? Телевизор смотрите? Политикой интересуетесь? И как там с преступлением?
– Газеты читаю, телевизор смотрю, политикой партии и правительства интересуюсь. Пьяный способен на любое преступление, трезвый – не на любое.
