Революция ведет к упрощению

Марк Липовецкий (слева) даже в кулуарах продолжал дискуссию. Фото автора

В Центре русистики Университета Нью-Йорка (NYU) прошла встреча, посвященная творчеству Владимира Шарова. «Пока Владимир Шаров был жив, его связанные с историей книги порождали горячие дискуссии и никогда не относились к литературному мейнстриму, – говорится в релизе события. – Однако же, когда его не стало в 2018 году, многие литературные авторитеты заговорили о его историко-философских фантасмагориях как о самом мощном и оригинальном достижении литературы последних десятилетий».

Лекцию, которая называлась «Теология террора» и была посвящена разгадкам главных шаровских головоломок, прочитал российско-американский литературовед, профессор Колумбийского университета Марк Липовецкий. (На книжной ярмарке Non/Fiction он получил премию Андрея Белого «За заслуги перед русской литературой».) Он же (вместе с Анастасией де ла Фортель, профессором из Лозанны) является редактором-составителем мемориального сборника, посвященного Шарову. По плану сборник должен выйти к 68-му дню рождения писателя. Книга состоит из двух перекликающихся частей: собственно воспоминаний о писателе и исследований разных аспектов его творчества. Среди авторов кроме упомянутых писатели Михаил Шишкин и Евгений Водолазкин, философ Михаил Эпштейн, режиссер Владимир Мирзоев, культуролог Александр Эткинд, американский литературовед Кэрил Эмерсон, переводчик текстов Шарова на английский язык Оливер Реди и многие другие: исследователи, коллеги, друзья.

На встрече в основном – студенты, аспиранты, преподаватели Колумбийского университета и NYU, но есть и специально приехавшие ученые и литературоведы: Кэрил Эмерсон, Анна Бродски и др.

«Один из постоянных упреков в адрес романов Шарова, – говорит Липовецкий, – связан с их сложностью... Шаров строит повествование, как лабиринт, со многими ответвлениями, часто тупиковыми или нужными лишь для того, чтобы ввести важную метафору, относящуюся, впрочем, не столько к сюжету, сколько к метаописанию самого романа». Однако в этой, казалось бы, гиперусложненной форме исследователь видит «множество внутренних причин и семантических задач», обращая внимание слушателей на важнейшую: «Русская революция, как показывает Шаров, была нацелена на радикальное упрощение жизни». Отвечая на вопрос Георгия Борисова, болгарского издателя его романов, Шаров говорил:

«Культура перед революцией максимально сложна, и люди поначалу думают, что это хорошо. Жизнь очень коротка, и в сложном мире ты просто не успеешь найти правду. Единственный выход – все и разом упростить. Вот это – наше, а это – врагов, это – правда, а это – ложь и зло; и революция, любая революция мне кажется попыткой радикально, в том числе через неслыханные жестокости, кровопролития, упростить жизнь, сделать ее совсем детской, чтобы за короткую человеческую жизнь пройти весь путь от греха к спасению, путь блудного сына – и вернуться к Богу… В 17-м году люди действительно повернули и ушли из сложной взрослой жизни в жизнь детскую. Чуть ли не все, чей век совпал с правлением Сталина, говорят о счастье, о восторге, об энтузиазме, о бесконечно радостном чувстве правоты. Вокруг арестовывались и гибли миллионы людей, они и сами висели на волоске, но будто ничего не видели – играли и играли в коммунизм и в мировую революцию». Пародия в романах Владимира Шарова, убежден Липовецкий, «восстанавливает то, что насилие убивает».

Дискуссия после лекции была долгой и оживленной.

Нью-Йорк