Конфуций, выйди из класса!

Первую часть повестей Ольга Калашникова читала, выбрав красное. Фото Ирины Горшковой

В самом по себе перформансе, где свет, музыка и текст плюс исполнитель существуют (условно) на равных (абсолютного равенства, увы, не добиться), нет ничего нового и необычного уже более полувека. В Москве сравнительно много поэтических театров, довольно известных и в провинции, у каждого есть своя тема и свои исполнители (Андрей Родинов, Дмитрий Данилов, Елена Дорогавцева). Тут же все дело было в неожиданном совпадении сразу нескольких идей: книги микроповестей живущего в Лондоне поэта, фотохудожника и прозаика Лидии Григорьевой «Термитник. Микроповести», психодрамы Ольги Калашниковой, ей же самой поставленной и с чистой одержимостью разыгранной, и таинственного искусства Лады Раскольниковой. За свет, то проясняющий мысли, то тревожный, отдельная благодарность Денису Калашникову, который вызывал мятущуюся фигуру исполнительницы из небытия. Все вместе создало ощущение как при заборе крови. Зритель увидел вынутый из себя тревожный мир, в котором он беспомощен и вдобавок влюблен, и этот мир кружился, ловил зрителя в свои сети, принимая образы то клочков бумаги, то звуков, то всплесков света, то бегущего на экране изображения.

Сюжет, состоящий из 27 повестей, был о том, как человек пытается подняться на некую вершину, достичь некоей цели, как трудно ему, когда его намерения пресекаются внезапными обстоятельствами. Первую часть повестей Калашникова читала, выбрав красное: одержимость, надежда, энергия. К 20-й микроповести героиня достигла вершины и коснулась заветных свитков, как бы льющихся с небес. Нужно очень любить и глубоко понимать текст, не просто выучить наизусть небольшие фрагменты, чтобы понять внутренний сюжет и суметь его раскрыть так, как это сделала актриса. Ее фактурная внешность, низковатый тембр голоса, нервная и легкая манера двигаться, даже серебристые сапоги гоу-гоу, любимые в 60-х, – все работало на действо, на развитие драмы и сюжета полностью, а такую отдачу увидишь нечасто.

«Нет такого карпа, который бы плыл против течения к истокам реки и не мечтал бы стать драконом!» А теперь, дети, переведите это на древнекитайский, ханьский язык. А ты, Конфуций, выйди из класса! И не подсказывай!»

Но вот вершина якобы достигнута, свидание с Конфуцием состоялось. Внезапно в ало-китайское строгое великолепие врывается ночная венецианская волна, и начинается крушение надежд. С 20-й по 27-ю (из 35) напряжение падало, но каждый его скачок ощущался чем-то похожим на обморок. «Термитник» все же удивительная книга! Читаешь ее – и будто слышишь сразу нескольких, причем незнакомых, людей одновременно. Наверно, потому и «Термитник». Калашниковой удалось передать этот полилог незнакомых людей, оказавшихся по вдохновению автора вместе. Они смогли встретиться. Они смогли поговорить о том, что их тревожит. Они создали островок доверия в мире, где не на что опереться.

Зрителей было достаточно, чтобы свободных мест не осталось.

«Термитник стоял на пути каравана, и бедуины в ущерб всему разумному обходили его стороной, теряя время, столь драгоценное в жаркой пустыне. Зачем и почему строились эти города, эти башни, эти улицы и проспекты, никто из караванщиков не знал. Это были простые торговцы и погонщики верблюдов. Но вечерами у костра, когда над их головами всходили ночные светила, они возносили свои молитвы Всевышнему, создавшему множество непостижимых миров, из которых и состоит теперь мироздание. То есть здание мира, где идет постоянная и неустанная работа над чем-то бессмысленным и бесполезным, как некое произведение искусства, как этот термитник, от которого никому никакой пользы не предвидится».