В Москве замешкался рассвет

Стихи Емельяна Маркова звучат сквозь дождь арфовых струн…  Фото автора

Путь в «Дальнюю комнату» и для читателей-слушателей начался поистине издалека. После риторического вопроса: «Почему она вышла так поздно?» – Марков перечислил вехи 1990-х: октябрь-1993, гибель отца, учеба в Литинституте и спасительное для юноши перечитывание Венедикта Ерофеева, Андрея Платонова, чуть позже – Леонида Губанова (у него Емельян учился содержанию стиха). От этих отправных точек Марков перекинул мостик к стихам: «Я ушел от тебя в метафору, / Бил в пространстве вялый сквозняк, / Пил я кофе с тобой без сахара, / Видел страшный и глупый знак», «Ты мной выстрелила из Царь-пушки / И попала в Царь-колокол…», «Твой соболиный рвется стих, / Проходит настом колким, ломким, / И отражает красный крик / Вода в твоем Коломенском». Это строки из стихотворения памяти Губанова.

Водный, речной мотив является у Маркова сквозным, его «героини» – Волга и Москва-река. Отметив, что эпитет «дальний» есть не только в заглавии, но и во многих стихах книги, ведущий Сергей Нещеретов отметил: «Эти два понятия – дальнее и давнее – во многом питают поэтику книги Емельяна Маркова. Это, конечно, очень рефлексирующий автор…» Экспертами выступили еще два опытных знатока. Не сумев прийти, прозаик Евгений Попов прислал видеореплику: Маркова он назвал вполне индивидуальной литературной персоной, похвалив отдельно Маркова-поэта как настоящего, а в конце процитировал стихотворение, которое позже прозвучало целиком: «Москва, мой друг, безлюдный город, / В Москве замешкался рассвет. / Ты вспомни Воробьевы горы, / И сам собой придет ответ / На твой вопрос ко мне: «А как же?..» / Я не теряюсь, я молчу; / И в нашем девственном коллаже / Я выделяю каланчу / В Хамовниках. И я не брежу, / Я просто-напросто лечу, / И чайка ножницами режет / Картон небес. Мне по плечу, / Как и тебе, московский говор, / Его бегущая строка. / И, как деревню, держит город / В охапке вещая река». Вторя Попову, приехавший ненадолго из Брянска филолог Виталий Гавриков говорил больше о прочитанной им «сложной, интеллектуальной» марковской прозе (полуфантастический роман «Астра») и бегло высказался об услышанных сегодня стихах, различив в них и авангардность, и «биение эмоционально-ассоциативное», влекущее «взрыв ассоциаций».

Маркову пришлось ответить и на вопрос Нещеретова о судьбе их литературного поколения: оно видится писателю разобщенным, но все же объединенным уникальностью каждого одиночества. Вечер, отчасти обретший тон ретроспективно-исповедальный, увенчался строчками: «В пределах выписанной кисточкой молельни / Я слышу вежливый снаружи стук…»