Татьяна Матанцева
Бегбедер исследует новые незримые формы власти.
Фото предоставлено издательством Grasset.
– Понравилась ли вам экранизация «99 франков»?
– Фильм получился откровенный, прямо-таки неистовый в своей иронии; в нем много удивительных зрительных эффектов, его язвительный юмор весьма точный. Он «заряжен таким же сильным негодованием, что и мой роман. На мой взгляд, экранизация удалась; по содержанию она очень близка к книге, за исключением порнографических сцен – в противном случае фильм был бы запрещен для просмотра несовершеннолетним.
– Вы говорили, что хотите сами снять фильм по другому вашему роману – «Любовь живет три года».
– Вот уже несколько месяцев я работаю над сценарием. Это будет комедия: мне нравится рассказывать о важном в юмористических нотах. Работать довольно сложно: суметь раскрыть трудноуловимые тонкости такой, в сущности, статичной и банальной истории, как утрата иллюзий в любви, и не дать зрителю соскучиться; как сценаристу, мне нужно постоянно создавать новые события.
– Любите ли вы русское кино?
– Я не очень хорошо его знаю. Мне понравился «Такси блюз» Лунгина, а недавно я видел удивительную ленту Сокурова «Александра». Но особенно меня поразил фильм Михалкова «Утомленные солнцем», где так четко показана затаившаяся «освещенная солнцем» жестокость.
– Вы говорите о себе как о сатирике, но при этом во многом идентифицируетесь с главным героем, Октавом Паранго, который, в сущности, является отрицательным персонажем. Вы не ощущаете, что происходит у вас как бы некое раздвоение? Ведь границы авторской оценки добра и зла напрочь размыты.
– Жанр моих романов – автосатира, я сам себя высмеиваю. Мои герои подобны мне: это, несмотря на их материальное благополучие, потерявшиеся в жизни люди; я также исследую новые незримые формы власти: засилье рекламы, телевидения.
Если в классической литературе даже весьма мрачные персонажи, будь то Раскольников у Достоевского или Бардамю у Селина, находили так или иначе путь к добру, к внутреннему воскрешению, то в современной литературе все гораздо сложнее. В наше время большинство людей утратило нравственные ценности: нет больше ни идеалов, ни социальных утопий, ни веры в Бога. Нашими ориентирами стали чувственные удовольствия: роскошь, наркотики, секс. Люди сами не знают, чего они хотят.
– Вы часто говорите о вашей любви к Достоевскому. Чем он вам так близок?
– Многие его герои смело противостоят своим бедам и одновременно сами их создают. Меня также восхищает точность и скрупулезность в описаниях этого писателя. Или это необыкновенная игра ритмом в изложении событий, с которым описано первое появление Сонечки. В «Идеаль» я также попытался играть ритмом: пространные описания домов, городских пейзажей и интерьеров сменяются событиями-вспышками; этому я научился у Достоевского.
– Какие страницы в «Идеаль» наиболее удались?
– Мне особенно нравятся те куски, где я говорю устами женщин: там и бывшая супруга Октава, и его мама. Но поскольку я описываю здесь близких мне людей, я часто выдаю себя. А еще мне было очень интересно представить себя четырнадцатилетней девушкой Леной и писать ее блог. Но и тут я немного пишу от себя.
– И критики, и читатели упрекают вас в повторяемости сюжетов ваших романов. Что вы на это скажете?
– Мою фамилию можно было бы перевести как «заика»; может, я просто оправдываю свою фамилию?
Многие писатели просто-напросто одержимы одним и тем же сюжетом. Вот у Уельбека одна постоянная тема: персонаж, который старается, чтобы его полюбили. Я считаю, что интересный сюжет достоин многократного изучения. Каждый последующий роман – это более глубокое погружение в ту же наболевшую тематику. Как если бы один и тот же гвоздь забивали все глубже и глубже. Но в «Идеаль» развиваются и новые темы: отцовство, мистическая проблематика, что такое принадлежность к мужскому полу.
– Почему ваши романы так страшно заканчиваются?
– Я просто не знаю, как закончить. Конечно же, я иду по пути наименьшего сопротивления, когда присобачиваю этакие апокалиптические концовки, но что поделать?
– Почему вас так любят в России?
– Меня самого это удивляет: наверное, здесь какое-то недоразумение. Я думаю, что главная причина – это совпадение по времени: в 2001 году, когда вышли мои «99 франков», с падения режима прошло 10 лет, и русские осознали сполна, насколько трудно жить при капитализме, иначе говоря, как трудно быть свободным. Они стали понимать, что чтобы преуспеть, необходимо бороться; чтобы заполучить самую шикарную машину, придется раздавить своих соседей. Кроме того, мне кажется, что русским нравится черный юмор, с каким я описываю гнусный мир олигархов.
– Ваши романы обличают общество потребления и диктатуру консюмеризма, а сами вы недавно работали манекенщиком для рекламной кампании французского универмага Галери Лафает (Galeries Lafayette). Не противоречива ли такая позиция?
– Многое, о чем я пишу, происходит потом со мной в реальности. Сочинил роман о манекенщицах – и сам стал манекенщиком. А если бы написал о торговцах наркотиками – то, кто знает, наверное, и сам бы им заделался. Заметьте, на этом рекламном плакате мужского отдела Галери Лафает меня сняли с обнаженным торсом, сильно заретушированным (на самом деле я совсем не мускулист). Но в руках я держу книгу французского философа Бодрийяра, который был главным обличителем цивилизации консюмеризма. Таким образом, это одновременно и реклама, и ее обличение. Кстати, большую часть денег за эту работу я отдал ассоциации по борьбе с засильем рекламы. Эта история раскрывается, как русская многоликая матрешка.
– Поскольку в ваших романах так много личного, позволю себе несколько нескромный вопрос: в «Идеаль» есть очень реалистическое и подробное описание косметической операции по «приклеиванию ушей», которую перенес герой. Вы рассказываете о вашем личном опыте?
– Да, когда я был маленьким, у меня торчали уши, меня дразнили и я очень от этого мучился. Я долго уговаривал маму, чтобы мне сделали операцию. Мне было тогда 13 лет. И я рассказал об этом, чтобы показать, что от тирании красоты сегодня страдают не только женщины, но и мужчины.
– Какие ваши предпочтения в одежде?
– Я очень часто одеваюсь во все черное, сам не знаю, почему; наверное, у меня просто-напросто не достает воображения. Хотя недавно я стал иногда носить и галстук – с возрастом я постепенно начинаю превращаться в буржуазного обывателя.
Я уделяю мало внимания своей одежде и не люблю ходить по магазинам; я нашел выход из положения, покупая одежду класса люкс: она всегда удобна и элегантна. Вот сейчас на мне пиджак от Dior и ботинки от Gucci. Кроме того, добротная дорогая одежда служит мне как бы прибежищем, когда у меня тревожные настроения. Или вот мой кашемировый свитер, если я его поглажу, он действует на меня прямо как средство против депрессии.
– Какие духи вы предпочитаете?
– Envie for man от Gucci. Я ничего не понимаю в их составе, но знаю одно: если нанесу эти духи, я пользуюсь большим успехом у женщин. Может, и не на сто процентов, как мсье Гренуй у Зюскинда, но всякий раз кто-нибудь из девушек да скажет: «Как ты хорошо пахнешь, так и хочется тебя обнять».
– А какие женские духи вас привлекают?
– Мне нравится Chance от Chanel, его особенно любят москвички. А еще Obsession от Calvin Klein. На женщинах мне особенно нравятся сильные, опьяняющие духи, они особенно хороши в холодную зимнюю погоду. А сами женщины их не любят, находят эти запахи слишком терпкими.
– Вы – отец восьмилетней Хлои и, как все, озабочены ее воспитанием. Сознаете ли вы, что ваша довольно-таки скандальная репутация может тлетворно отразиться на воспитании Хлои?
– Моя репутация повесы и прожигателя жизни вряд ли скажется негативно на ее воспитании, поскольку я ее как могу подготавливаю к реальной жизни и учу распознавать, что хорошо, а что плохо. Недавно мы праздновали день рождения моей подружки, дело происходило на дискотеке, и я взял с собой туда Хлою. Ей там очень понравилось: она танцевала в зале со взрослыми, потом был именинный пирог со свечами. Но она, конечно же, не осталась на празднике всю ночь – через несколько часов я отвез ее домой спать. По-моему, самое важное в воспитании детей – это привить им правила вежливости, научить их жить, уважая окружающих.
– Как вы думаете, откуда получаются такие девушки, как Пэрис Хилтон и Ксения Собчак?
– Ксению я совсем не знаю, но хорошо знаком с Пэрис Хилтон. Она вовсе не такова, какой ее представляет попсовая пресса. Она умна, у нее тонкое чувство юмора. В американском реалити-шоу Simple life, где участвовали знаменитости, живущие на ферме без водопровода, Пэрис очень хорошо проявила себя, и вовсе не как надменная эгоистка.
– Но все же что формирует таких людей: семья или общество?
– Без сомнения, семья. Мне довелось ужинать с родителями Пэрис, они до сих пор ее слепо обожают. Сразу видно, что они ни в чем ей никогда не отказывали и поэтому она выросла такой избалованной. Но почему вы меня так настойчиво о ней спрашиваете?
– Потому что многие ваши читательницы стараются походить на Пэрис Хилтон.
– Да? Вот никогда бы не подумал.
Париж
