Осмоловский требует!

Анатолий Осмоловский: "Премия Кандинского не учитывает прежние заслуги художника".
Фото Алексея Калужских (НГ-фото)

Анатолий Осмоловский родился в 1969 году в Москве. Писал стихи, учился в Высшем техническом училище ЗИЛа. Был редактором журнала «Радек», координатором революционной конкурирующей программы «Нецезиудик» (совместно с Александром Бренером, Олегом Мавроматти, Дмитрием Пименовым, Александром Ревизоровым, Алексом Зубаржуком). Стипендиат Сената Берлина и Kunstlerhaus Bethanien.

В прошлом году Анатолий Осмоловский получил престижную Премию Кандинского в номинации «Художник года».

– Анатолий, вы обладатель Премии Кандинского. Как себя чувствуете в среде коллег?

– Ну не как нобелевский лауреат, конечно. Премия Кандинского дается за успехи в изобразительных искусствах, и в уставе премии сказано, что все прежние заслуги художника не учитываются. Оцениваются только работы, представленные на конкурс. А Нобелевская премия учитывает и все совокупные заслуги кандидата.

– А как вам изменения собственного статуса? Скажем, идете мимо коллег и думаете: «Ну какой же я молодец!»

– Ну да┘ (ухмыляется). Ведь эта премия отчасти является адекватной Премии Тернера и вручается художникам, которые проявили себя, сделав успешные проекты. Я не думал, что ее выиграю, честно вам скажу. Меня спросили – не хочешь принять участие в этом конкурсе? Я согласился, но был уверен, что на жюри будет давить какая-то лоббистская галерейная структура┘ и коммерческое влияние будет важнее творческого результата. Моими конкурентами были художники группы «Аес плюс ф», раскручивающие себя как коммерческих художников, что на самом деле является блефом, но об этом знают только профессионалы. И не я один был уверен, что все пройдет как обычно в России. То есть под знаком борьбы мощных лоббистских структур. За «Аес плюс ф» стоят крупнейшие галереи, заинтересованные в укреплении этого бренда, и с помощью Премии Кандинского в том числе. Но оказалось, что все не так, очевидно, в силу того, что в составе жюри были ровно половина западных кураторов.

Но посмотрим, кто получит премию в этом году. Кто через год. Насколько она сумеет остаться свободной от коммерческих интересов, возможно, ей суждено войти в пантеон крупных премий. Нобелевская премия хороша не тем, что она дает лауреату миллион долларов, а тем, что ее вручают достойным людям, благодаря чему она и имеет такой статус.

– Что волнует вас больше всего?

– Отсутствие в России академических институций. Недавно прошла молодежная биеннале. На ней известные художники представляли молодых авторов. И я как один из участников кураторского коллектива представил трех художников. Найти их было не просто. Молодых художников в России практически нет! Это чудовищная проблема. К тому же она репрезентативна – нет художников, чьи работы могли бы достойно представлять страну на международных арт-форумах. Показывать некого, что сильно бьет по имиджу России. Недавно приезжал к нам куратор музея современного искусства Нью-Йорка и был в шоке, что художников мало, проекты очень слабые, непроработанные.

Наш ура-патриотический угар, который происходит в связи с победой сборной на Евро-2008, – некий абсурд. То есть я, безусловно, рад, что наконец-то достойно заиграла сборная России. Но наши спортивные победы не подкрепляются интеллектуальными. Современное изобразительное искусство во всем мире считается одной из самых интеллектуальных сфер деятельности. У нас наоборот.

Главная проблема антиинтеллектуализма в России – отсутствие академических институций. Есть давние заведения, вроде институтов искусствознания и философии┘ Но что там делают мне совершено не понятно. Они должны выпускать 1000 монографий в год, но, кажется, не выпускают больше одной.

– Вы сейчас говорите о кризисе в области искусствоведческой мысли или о подготовке художников?

– Что такое искусствоведческая мысль – аналитическая база, важный элемент процесса осмысления того, что есть, и того, что будет. Что касается Строгановки, например. Разве это институт? Это ПТУ! Там учат ремеслу и практически не учат истории искусств. Я не говорю об отсутствии курса лекций с таким названием. Но эти лекции – условность, потому что не дают реальных знаний и уж тем более знаний о том, что происходило в искусстве за последние 150 лет. Плюс там не учат занимать позицию, не учат тебя ориентироваться в этой истории искусства. Чему учат? Тупо одному: перспективной живописи. Я ничего против перспективной живописи не имею, хорошо, когда художник этим владеет, но этого явно недостаточно. Я настаиваю на введении в художественных вузах дополнительных теоретических курсов, позволяющих выпускать людей, достойных статуса человека, окончившего интеллектуальное учебное заведение. Иначе художественный вуз перестает соответствовать своему прямому назначению.

– То есть вы увязываете появление креативно мыслящего художника с академической школой и качеством преподавания?

– Да. Хочу сказать, что связь непрямая. Ясно, что в институте гения не приготовят, Гений – это самоучка. Возьмем, Малевича или Шагала – это самоучки. Для того чтобы возникли талантливые художники или гении, необходимо иметь хороший средний уровень современного искусства.

Институт дает базу, и если у художника нет амбиций, то он может довольствоваться тем, чему его научили в высококлассном институте. Но если у него есть амбиции, он должен от среднего уровня стартовать.

У нас есть хорошие художники-самоучки. Но нет среднего уровня. А ведь это огромная пропаганда творчества. Известные художники стоят дорого, а средний уровень – подъемная цена для обывателя. Это важный социальный аспект, которого мы лишены. Без «прослойки» какая может быть элита? Хотя наивысшие достижения в живописи, конечно, зависят от таланта живописца и ни от кого другого.

Если говорить про мою биографию – я самоучка, и мне никогда в голову не приходило при советской власти поступать в гуманитарный вуз. Все, что тогда творилось в стране и в высшей школе, мне идеологически было чуждо.

Кстати, в 90-е годы был провал в нашем изобразительном искусстве, в культуре вообще, сейчас мы пожинаем плоды этого провала. Я имею в виду отвратительное телевидение, сложную страну. Хотя у нас есть множество достижений – иконописная школа, музеи. Это все самобытно и интересно. Но культуры у нас недостаточно. И когда политики говорят о духовности, я вообще не понимаю – о чем они? Какая в России духовность? В России есть душевность, когда люди относятся друг к другу с определенным теплым настроем, могут помочь, а могут по морде дать. И все душевно (усмехается). Но духовность??? У нас абсолютно бездуховная страна. Самая варварская по общекультурному развитию в Европе.

– Что вы вкладываете в понятие «духовность»?

– Знание, толерантность, уважение, любопытство, поощрительное отношение к креативному человеку, который придумывает что-то необычное, рискует. А что можно еще вкладывать в слово «духовность»? Уж явно не то, что люди в храм ходят. И молятся. Кстати, если говорить о религиозности – она в России напускная. Нет у нас верующих людей, и смешно говорить, что мы православная страна! Мы давно забыли о существовании Бога и вдруг за пару лет вспомнили. И истово поверили в него. Бред. Как говорит мой знакомый писатель Дмитрий Пименов – если хотите узнать, что Бога нет, спросите у священников.

– Мы переживаем кризис печатных изданий, пластических искусств, театральной и кинокультуры┘

– (Перебивает.) Я оптимист и считаю, что в мире медленно происходят улучшения. По полшага в год. Появляются новые художники. Правда, с большим трудом. Другое дело, что до ситуации интеллектуального серьезного процесса в России мы не дошли. И никто не может гарантировать, что когда этот процесс начнется – не разразится кризис и все вновь не рухнет! Рухнут личные денежные сбережения, и это будет полной катастрофой. Ведь картины художников в смысле покупок и продаж значатся в сознании людей на самом последнем месте. Искусство – это избыток. Когда люди купили автомобиль, квартиру и не одну, а пять, перепробовали все, только тогда они пришли к изобразительному искусству. Но тянутся они к скандалу, то есть трэшу. И к кичу, то есть чему-то якобы красивому. Хотелось бы, чтобы они ценили интеллектуальное, не понятное, то, над чем надо думать.

– Говорят, что скоро искусство переместится в интернет, а то за его пределами умрет. А кто-то говорит, что и интернет уже прошедший этап. Ваше мнение.

– Если говорить про изобразительное искусство, то оно обладает специфической особенностью. Она отличает его от литературы, театра, кинематографа и интернета. Изобразительное искусство – это работа с единичными вещами. Картина – это создание уникальной вещи. Другие виды искусства любят тиражировать себя – чем больше копий фильма, тем лучше, чем больше кликов в интернете на той или иной страничке – тем лучше. В живописи наоборот. Тираж свидетельствует о посредственном качестве. Скажем, плакат задумывается как тиражированное произведение – и стоит не дорого, и отношение к нему соответствующее. Картина сегодня – это символ частной собственности, символ права обладания. Теперь ты обладаешь чем-то, чем никто не обладает. Так что изобразительное искусство вряд ли ожидает скорая кончина.

– В таком случае рукописи или личные вещи звезд – синоним картин.

– Что такое вещь звезды? Джинсы Джона Леннона носил Леннон, но такую марку носили миллионы. Уникальность в поте, который хранят эти штаны. Впрочем, визуально установить это сложно (смеется). А вот рукопись – это то, что литератор пытается скрыть от посторонних глаз, и в этом обладании есть что-то неприличное. Читать дневники или интимные записи без ведома автора, по-моему, ужасно. Другое дело живопись. Картина изначально делается для публичного просмотра.

– А как вы относитесь к тому, что крупные музеи выставляют наброски к картинам?

– По-разному бывает. Эскизы Александра Иванова к картине «Явление Христа народу» считаются большим достижением, чем сама картина. Художник долго шел к результату, но процесс оказался мощнее.

Я не морализирую, говоря о рукописях, не призываю не покупать черновики, дневники. Я высказываю свою точку зрения.

– Но понятие «эксклюзив», введенное коллекционерами, игнорирует этическую составляющую. Эксклюзивом может быть все! И «все» может быть продано и куплено.

– Я бы не хотел углубляться, но первоначальная мысль – а именно она важна: я хотел подчеркнуть ценность изобразительного искусства в целом, и отличие ее от прочих видов искусств.

Сейчас в российском и западном искусстве идет тенденция возврата к произведениям искусства. ХХ век был веком удаления их из поля мышления художников, и закончилось это концептуализмом. Когда Малевич нарисовал «Черный квадрат», он отказался от перспективной выразительности.. Он предложил плоскость┘

– А по-моему, он предложил понятие «обратной перспективы».

– Нет, это чистая плоскость и больше ничего. В дальнейшем искусство развивалось в сторону отказа от видов выразительности, и закончилось все концептуализмом, когда произведение искусства могло быть написано только концептом. Потом пришло время постмодернизма, который реабилитировал виды выразительности, но не само произведение искусства. Ценность постмодернистских объектов не заложена в них самих – она условна, это ироничные объекты, которые издеваются над традицией. Сейчас другая проблема – возврат произведения; возврат как к некоему объекту, прошедшему пертурбацию за последние 150 лет.

– К вам многие искусствоведы и коллеги относятся скептически. Вы болезненно реагируете на неприятие вашего творчества?

– Я спокойно к этому отношусь. Я уверен в себе, и потом – я был одним из самых молодых художников, принявших участие в Венецианской биеннале. Мне было 23 года, и я даже попал по этому поводу в Книгу рекордов Гиннесса. Снобизм в художественной среде – правильное чувство. Оно необходимо, чтобы не было пройдох. Молодого художника нужно испытывать на прочность. Что же касается меня – пусть критики как угодно ко мне относятся. Я буду сохранять молодость и агрессивность!

– Вы агрессивны?

– В интеллектуальном смысле слова┘

– Как вы сегодня относитесь к московскому концептуализму?

– Это серьезное художественное движение, в нем есть ряд выдающихся художников, например, Андрей Монастырский. Я воспитывался под влиянием московского концептуализма, несмотря на то что в 90-е годы был в полемике с ним. Что, кстати, говорит о том, что московский концептуализм – великий оппонент, с которым стоило полемизировать и от которого стоило отталкиваться, чтобы сделать нечто свое┘

– В 70–90-е годы в России существовали мощные художественные движения, развивающие то или иное направление. Были и московские концептуалисты. И бумажные архитекторы. Сейчас, по-моему, нет ни одного движения, почему?

– В 90-е годы было движение «московский акционизм», и я пытался сорганизовать авторов, работающих в этой эстетике, в единое направление. И постоянно испытывал фрустрацию, потому что художники – люди, которые неохотно организуются. Они независимы. Но я понимал, если бы мы сорганизовались, то могли бы ярче выступить.

А сейчас есть наметки эстетических движений. Например, «гламурное искусство». Я отношусь к нему скептически, но оно есть. Классические представители: Мамышев-Монро, Виноградов и Дубоссарский. Но это не значит, что внутри гламурного искусства не может быть серьезных достижений. Были же мощные достижения в соцреализме? Скажем, Дейнека, который «сидел под Сталиным», но великие картины рисовал.

Я представитель тенденции, отличной от гламура. Это движение еще не очень проявилось, но уже есть ряд художников, скажем, Алимпиев, Корина. Это попытка создать новый авангард. То есть наметки возникновения новых движений есть.