Елена Кутловская
Сандрин Боннер: "Актерская профессия сделала меня спокойной и уравновешенной".
Кадр из фильма "Откровенное признани"
Сандрин Боннер – без оговорок звезда европейского кинематографа. Она сыграла в 42 фильмах. И ни разу не сделала это плохо, хотя снимается с шестнадцати лет. Кстати, за одну из первых ролей (фильм «За нашу любовь») и именно в 16 лет она получила высшую награду французской академии «Сезар». Двадцатого сентября Французский культурный центр в столичном кинотеатре «Художественный» представил документальный фильм «Ее зовут Сабина». Это режиссерский дебют Боннер в кинематографе. На протяжении 25 лет Сандрин снимала свою сестру, страдающую аутизмом. На следующий день после премьеры я взяла интервью у французской актрисы. Разговор начался с вопроса об аутизме, и Боннер сразу же закурила┘
-Сандрин, с вашей точки зрения аутизм – это болезнь или нет?
– Я бы сказала так: это какая-то разновидность инвалидности, но которую мы, вполне здоровые люди, субъективно определяем как инвалидность. Если же смотреть на ситуацию объективно, то аутисты – это люди, которые живут в своем мире, и их мир не совпадает с нашим.
– Почему мы пытаемся их лечить?
– Мне кажется, что единственная приемлемая форма лечения – если это можно назвать лечением – помочь аутистам приблизиться к нашему миру. Но именно мы, а не они, должны сделать это усилие. Именно мы должны пойти им навстречу, мы должны частично пожертвовать границами собственного устоявшегося миропорядка, расширить их и впустить туда таких, не похожих на нас людей. Никакого другого специального лечения им не нужно. Кроме случаев, когда у некоторых аутистов наблюдаются тенденции к саморазрушению, когда люди могут сами себе навредить. В целом же, я убеждена, главная проблема не в них, а в нас, в том, что мы хотим видеть их такими же, как мы, и сделать их такими же, как мы.
– Ну, это вообще самая глобальная проблема человеческого сообщества – испокон веков оно выбрасывает все «другое» на свалку. И, кажется, невозможно заставить здоровых, нормальных людей принимать все непохожее, непривычное, «другое».
– Надо начать с того, чтобы задать себе вопрос – а что есть «норма»? Что такое нормальный человек? Для меня лично «норма» – это не всеобъемлющее понятие, у так называемой «нормы» много градаций, бесчисленное количество отклонений, в связи с чем мне иногда кажется, что те же аутисты более нормальны, чем люди, которые считаются здоровыми.
– «Настоящее несчастье придает нашему лицу глубину», – так вы сказали в одном из интервью пару лет назад. Ваша точка зрения не изменилась?
– Я придерживаюсь мнения, что если в твоей жизни много чего происходит – много драм, много сложностей, это идет актеру только на пользу. Я, например, играю разных персонажей, с очень разной судьбой, и чем больше у меня в жизни разнопланового опыта, тем больше я могу рассказать. Эмоциональные знания формируют, строят нашу личность, благодаря им становишься глубже┘
 Сандрин Боннер и Жерар Депардье. Две личности. Две харизмы. Фото Reuters |
– Как правило, страдания не столько углубляют личность, сколько уродуют. Причем как внутренне, так и внешне. Вы не согласны со мной?
– Я совершенно не придерживаюсь мнения, что несчастья делают человека красивым, но вместе с тем я считаю, что если произошло несчастье и тебе удается побороть его – это делает тебя сильнее. Любое приобретенное знание помогает произвести внутреннюю ревизию своей жизни, всех ценностных ориентиров, которыми ты вооружен. Скажем, когда ты из своей благополучной страны выезжаешь в более бедную, например в Индию или, в частности, в Россию, начинаешь лучше понимать ценность вещей, которыми обладаешь, ценность всего, что у тебя есть┘ (Задумывается.)
В словах, которые вы процитировали из моего интервью, я скорее всего имела в виду профессиональные навыки актера и необходимость обогащать свой инструментарий благодаря наблюдательности. Наблюдение – это основной рабочий инструмент. Особенно когда существуешь в рамках реалистического жанра. Важно наблюдать за тем, что происходит вокруг. Причем не довольствоваться малым, а постигать жизнь во всех ее проявлениях. Если ты живешь, будучи полностью защищенным от воздействий внешнего мира, то у тебя сужены творческие возможности, скуден инструментарий для работы над ролью.
– Во время интервью известные актеры довольно часто жалуются, что их профессия губительно сказывается на психике, изнашивает ее. Если это так, почему никто не бросает работу, которая буквально сводит с ума?
– Я придерживаюсь противоположной точки зрения. Меня актерская профессия сделала спокойной и уравновешенной. Я более здраво стала смотреть на жизнь, стала относиться ко многим событиям без истеричного ажиотажа; я научилась не шарахаться от страшного и сложного.Поэтому я не люблю, когда актеры – причем именно успешные и знаменитые – начинают жаловаться на жизнь и говорить, что актерская судьба их ужасно разрушает, подкашивает и так далее.
У нас, успешных актеров, есть все! Есть признание, деньги. Мы можем говорить «да» или «нет», выбирая роли. У нас есть возможность самовыражения, и через то, что мы делаем в профессии, и через интервью, которые мы даем┘ И еще, мы можем наблюдать за развитием своей актерской работы и за развитием своей личности. Поэтому наша профессия, с моей точки зрения, дает возможности человеку быть более устойчивым и сильным в социальном пространстве, в отношениях с людьми. Хотя, возможно, мне просто повезло... (Закуривает.)
– Кем из партнеров по съемочной площадке вы действительно восхищались?
– Я, пожалуй, назову только двух людей. Это Марчелло Мастроянни и Жак Дютрон. Они восхищали меня своим удивительным талантом, своим актерским мастерством и своими человеческими качествами. Это были очень щедрые люди и вместе с тем совершенно ненаивные┘ напротив, они умели дистанцироваться от реальности и смотреть на вещи трезво. Это были крепкие и сильные люди.
– Играли ли вы в театре? И не кажется ли вам, что театральные актеры в кино сильно отличаются от своих коллег, которые никогда не выходили на сцену?
– У меня был один театральный опыт: я играла в пьесе Брехта. Конечно, игра на сцене резко отличается от того, что ты делаешь в кино. И, честно говоря, в театральной работе меня смущает излишняя экспансивность, несколько вычурная, неестественная манера говорить и двигаться. Я, как в театре, так и в кино, сторонница минимализма. И мне не близка свойственная миру театра глубокая аналитическая работа над ролью. Мне не кажется, что актер должен углубляться в анализ. Я начинала свою карьеру у Мориса Пиала и до сих пор использую в работе многое из того, чему он меня учил. Пиала считал, что актеру требуется больше жить и меньше думать. Актер обязан приносить с собой жизнь в кадр. И я по сей день убеждена, что актер прежде всего должен играть своим телом, лицом. А ум четко следует за действием. Когда ты слишком много анализируешь, ты пытаешься слишком много контролировать, и это нехорошо.
– Почему нехорошо?
– Потому что когда ты слишком много контролируешь – твое «эго» выходит на первый план и берет верх над ролью┘
– Можете ли вы сыграть то, что не испытали, то чувство, которое вам совсем не знакомо?
– Работа актера состоит не в том, чтобы воспроизводить то, что знаешь. Скорее в том, чтобы воспроизводить то, чего ты не знаешь. Что тебе совсем не близко. Когда я играю какой-то персонаж – я себе его представляю. Я знаю, что это не моя история, не моя жизнь, но я представляю себя на его месте и говорю себе, что «он» – это «я». Моя работа – это смесь фантазии и реальности. И слава богу, что человеку неизвестны все ощущения, все эмоции, все духовно-душевные хитросплетения, потому что это было бы слишком скучно. Какой ужас, если бы я знала все чувства на свете?! Но воображение помогает мне сыграть все или многое. Например, я себя совершенно не считаю ревнивым человеком, но могла бы сыграть ревность, и для меня это не очень сложно (улыбается).
– Чувствуется ли во Франции экономический кризис и не падает ли в связи с возникшими проблемами интерес общества к культуре?
– Интерес к культуре во Франции, да и в других странах уже давно понижается. Посмотрите, к примеру, на профессию писателя. Еще в начале двадцатого века писатель был уважаемой фигурой, его социальный статус был необыкновенно высок. А сегодня? За исключением двух-трех имен в литературе – ни писатели, ни их книги никого не интересуют. Но такое положение дел сегодня – некий социокультурный факт, с которым нужно считаться. И это очень печально.
Перевод Татьяны Карасевой.
