Черные береты в Веденском ущелье

Разведчики морской пехоты в боевом рейде.    Фото Павла Герасимова

КРУГОВАЯ ОБОРОНА

Подразделения 876-го отдельного десантно-штурмового батальона (ОДШБ) морской пехоты СФ располагались, подобно островкам во враждебном море, вокруг небольшого поселка Беной у входа во Веденское ущелье. Там морпехи держали своеобразную линию фронта, хотя ее как таковой не было. Не было потому, что боевики находились везде: в горах, прилегающих к Беною, в поселках – обрив бороды и спрятав оружие в тайниках.

Черные береты были обречены воевать как бы в круговой обороне. Отовсюду морским пехотинцам грозила смерть. Чтобы побывать во взводах и ротах 876-го ОДШБ, мне приходилось передвигаться где на бронетранспортере, а где и на своих двоих.

В штабе батальона на карте посмотрел: высота, на которую предстояло взойти вместе с «караваном», 1126 м. Казалось бы, всего-то... Однако в моей памяти то восхождение всегда будет ассоциироваться с изнуряющей бесконечностью.

Честно говоря, взбирался по узкой, обледенелой, заковыристой тропке в 3-й парашютно-десантный взвод, оседлавший одну из вершин Веденского ущелья, лишь на желании увидеть легендарную личность – отважно воевавшего старшего лейтенанта Александра Абаджерова. Мы были знакомы еще со Спутника, заполярного гарнизона морпехов. На взводном опорном пункте «Зимы» (позывной офицера в радиоэфире) я провел двое суток…

Ранним утром Саше по рации сообщили, что «гостя», то есть меня, уже заждались в штабе батальона. Тем более был звонок с Севера: там беспокоятся. Делать нечего, спорить бесполезно: приказ есть приказ. Быстро собрав журналистские пожитки и забросив автомат за спину, я и Абаджеров крепко пожали друг другу руки: «До скорой встречи внизу, в Беное».

Обратная дорога оказалась не столь утомительной, как давешний подъем. Шли цепочкой: с горы вместе со мной сходил очередной Сашин «караван», который к вечеру доставит на поднебесное взводное становище очередную партию боеприпасов и продовольствия.

С ВЫСОТЫ НА ВЫСОТУ

У горной реки Хулхулау, где оканчивалась караванная тропа, наш отряд встретил командир парашютно-десантной роты капитан Сергей Лобанов. На берегу стояли «под парами» два бронетранспортера.

– Вечером пойдешь со мной на «Карусель»? – сразу спросил Лобанов, имея в виду командно-наблюдательный пункт (КНП) своей роты, расположившийся на такой же, как и «Зима», вершине на входе в ущелье.

– Не вопрос, – с ходу ответил я.

Лобанов, вскарабкавшись на броню, посмотрел, все ли «караванщики» разместились по бэтээрам, и дал отмашку своему водителю: «Поехали!» Боевые машины медленно вошли в мелководную, но достаточно бурную Хулхулау…

– Серега, влево не ходи – там гранатные «растяжки». Забирай вправо, по лучу. – Лобанов, опередивший нашу группу на подъеме, негромко командовал с очередного горного «карниза», украдкой подсвечивая карманным фонариком нам путь в непроглядной тьме позднего вечера.

Идти было тяжко: склон, согретый за день уже почти весенним солнцем, превратился в грязевое месиво. Мы скользили, оступались, падали. Выручало, что на руках были перчатки, и на отдельных участках подъема мы без стеснения переходили на «четыре кости», погружая руки в вязкую массу, отдававшую прелой листвой.

Собрались на выступе, ротный посчитал нас и вновь ушел вперед. Чувствовалось, что дорога на «Карусель» ему знакома, как говорится, от и до. А мы осторожно, пробуя на прочность каждый следующий шаг, медленно шли за Лобановым на высоту с отметкой 593,4 м. Грязь налипала на нас кусками. «Ничего, – подбадривал себя, то и дело забрасывая за спину сползавший вперед автомат, – после войны отмоемся…»

На КНП нас встретил рыжеволосый крепыш – командир 1-го парашютно-десантного взвода старший лейтенант Алексей Федотов. На достаточно вместительном горном плато под вековыми буками его подразделение выполняло одновременно функции взводного опорного пункта и командно-наблюдательного пункта парашютно-десантной роты. И все это вместе именовалось «Каруселью».

– Ну что – тихо? – спросил Лобанов взводного.

– Вроде бы да, – как-то, на мой взгляд, чересчур буднично ответил Федотов. Но уверенность в голосе офицера давала понять: все бойцы на постах, мышь не проскочит.

– Тогда отбой, – скомандовал ротный, – завтра в пять утра все взводы спускаются в Беной. Здесь нас меняют каспийцы. А батальону поставлена очередная задача: уходим на Агишты…

Бойцы старшего лейтенанта Александра Абаджерова. Веденское ущелье, февраль 2000 года.  Фото автора

События, которые развернулись на «Карусели» чуть позже, зафиксировались в моей памяти с хронологической точностью.

В 21.15 южнее КНП упали две минометные мины. Матрос Дмитрий Диков, находившийся в секрете у склона горы, доложил, что «гостинцы» ухнули в лощине рядом с неразорвавшейся авиабомбой, метрах в 150 от нас. Артиллерийский корректировщик старший лейтенант Сергей Челкин связался по радиостанции со штабом, запросил: кто-то из наших минометчиков «работает»? По ночам они вели так называемый беспокоящий огонь по близлежащим горам, где потенциально могли находиться боевики.

Нам ответили, что в направлении «Карусели» никакой «работы» нет. Тогда – противник? Так близко? Откуда? Ведь морпехи блокировали его на противоположном хребте ущелья?

Из Беноя запросили расстояние, на котором мины легли от КНП, и сообщили, что 10–12 боевиков пытались прорваться через 1-ю десантно-штурмовую роту на равнину – в Сержень-Юрт, однако черные береты отбились.

«Поползли, как тараканы после зимы, упадки конченые», – сплюнул в сердцах заместитель Лобанова по воспитательной работе капитан Олег Левченко.

Мы подождали полчаса, час – тихо. В командирской палатке начали устраиваться на ночлег. Мне выделили «спальник» и место на краю укутанного брезентом «лежака» из досок и веток. Сбросив резиновые сапоги, забрался в «спальник», не снимая камуфляжа. Теплую куртку, сумку с блокнотом и диктофоном положил у изголовья, автомат – по правую руку. Спать так спать.

Вместе с усталостью сон нагоняла и тишина, изредка нарушаемая лишь потрескиванием дров в печке-буржуйке. Как говорят в Спутнике, «мохнатый» смежил веки. И вдруг…

Фьють – бум, фьють – бум, фьють – бум!..

– Мины!!! – Лобанов выскочил из своего «спальника», будто чертик из табакерки, схватил автомат и вырвался из палатки. За ним на выход и мы посыпались горохом. «Гаси печь и фонарь», – крикнул Левченко матросу-истопнику.

Я замешкался буквально на мгновение, решая, хватать с собой сумку с корреспондентскими пожитками или нет: жаль было бы похоронить двухнедельный журналистский труд под останками палатки. «Дурак! – вдруг разозлился на себя. – Если, не дай бог, что, то он тебе и так уже не пригодится». Схватил «калашников» и юркнул вслед за морпехами…

Господи, какой же все-таки противный звук у падающей мины! Какой-то металлический, неестественный, неодушевленный. Хотя о какой душе можно говорить применительно к железу, несущему смерть?

ПОД ОГНЕМ И СНЕГОПАДОМ

Мы, вжавшись спинами в деревья, под звездным чеченским небом насчитали около десятка разрывов. Метрах в семидесяти от «Карусели» мины кучно вонзились в склон горы, на вершине которой находился ротный КНП. Повезло. Будь вражеские минометчики поудачливей, тысячи осколков огненным смерчем смели бы нас с горного плато.

Однако, видимо, не только судьба хранила меня: в нагрудном кармане камуфляжа, у самого сердца, я носил маленькую иконку с образом святой княгини Ольги – тезки-покровительницы моей жены. Когда улетал в командировку на Северный Кавказ, взял ее в самый последний момент…

Сергей Челкин прокричал в гарнитуру рации: «Подверглись минометному обстрелу!..» Из Беноя вновь запросили расстояние от КНП до разрывов. «Да боевики же слушают нас в эфире, – кого-то осенила мысль связать падение двух первых мин и теперешний обстрел. – Они и огонь скорректировали по нашему предыдущему докладу».

Арткорректировщик тут же выдал в эфир: «Доложить дистанцию не могу. Есть вероятность, что нас слышат чужие…»

В это время меж вековых деревьев по-волчьи взвыл ветер, резко – до озноба в костях – упала температура и с черного неба повалил неистовый снегопад. Ядреный, плотный, укутавший своей пеленой «Карусель» настолько, что в двух шагах мы едва различали друг друга. Конечно, в хищном завывании ветра нечего было и пытаться расслышать свистящий звук от летящей по крутой траектории мины. Но, может быть, уже позже размышлял я, именно метель, свалившаяся на головы морпехов, и спасла наш КНП от дальнейшего расстрела.

На «Карусели» свой пост матрос Дмитрий Диков оборудовал в небольшой «пещере», образовавшейся в выгоревшем корневище векового бука. Веденское ущелье, февраль 2000 года.  Фото автора

В 01.35 на периметре обороны «Карусели» сработала гранатная «растяжка». Как по возвращении прокомментировал Федотов, ходивший провентилировать ситуацию, с дерева сорвало ветку, она придавила тросик, вот «растяжка» и бумкнула… После этого инцидента на «Карусель» уже окончательно пришли мир и покой. Хотя той ночью в надрывный вой вьюги еще долго вплетались отголоски отдаленных взрывов и пулеметных очередей.

ПУТЬ В КАСПИЙСК

На следующий день уже в Беное мы узнали причину столь активной в последние сутки боевой жизни: полторы-две тысячи боевиков под предводительством бесноватого Хаттаба планируют атаковать Ведено. Если же нападение сорвется, то намереваются просто вырваться на равнину, вот и нащупывают возможные варианты прорыва.

Всю следующую ночь парашютно-десантная рота капитана Лобанова ночевала прямо в бронетранспортерах. Колонна выстроилась на дороге, чтобы в случае штурма поселка быстро прийти на помощь пермским омоновцам и отряду местной самообороны, который состоял из горцев, скажем так, наиболее продвинутых после первой чеченской кампании.

Однако ночь на 29 февраля 2000 года прошла относительно спокойно. Где-то в начале четвертого утра батальон начал сворачиваться, а уже в шесть часов колонна ОДШБ двинулась в сторону Ведено. После него – на Агишты.

Мой же путь лежал в обратную сторону – в Дагестан. В девять утра на командирском УАЗе вместе с заместителем комбата по воспитательной работе майором Олегом Валиевым и лейтенантом из бригадной службы ГСМ мы выехали в направлении Каспийска. Через недавно освобожденные от боевиков и только начинавшие возвращаться к мирной жизни Сержень-Юрт, Шали, Гудермес…

На многочисленных блокпостах, когда Олег, открыв дверцу, бросал коротко: «Майор Валиев, морская пехота», – омоновцы и эмвэдэшники только удивлялись: «Ну, вы, мужики, даете! По Чечне – одни, на уазике…»

Но Бог миловал. На всем пути. И где-то к полудню мы уже добрались до дагестанской столицы – Махачкалы. А там и до Каспийска, где дислоцировалась бригада морской пехоты Каспийской флотилии, рукой подать – восемь километров.

Через сутки в штабе оперативной группировки морской пехоты на Северном Кавказе от приехавших черноморских разведчиков, входивших в состав ОДШБ, я узнал, что наш десантно-штурмовой батальон в целом успешно совершил многокилометровый марш к новому месту дислокации. А в Шали на той самой дороге, по которой мы проехали днем раньше, на вражеском фугасе подорвался морпеховский МТЛБ (многоцелевой транспортер (тягач) легкий бронированный).

Услышал я и то, о чем вся Россия узнала только спустя недели полторы: о героической гибели 6-й парашютно-десантной роты псковской 76-й гвардейской десантно-штурмовой дивизии ВДВ. Та смертельная схватка «голубых беретов» с двухтысячным полчищем боевиков произошла практически за спиной у североморцев.

ВОЙНА ВЕЗДЕ ДОГОНИТ

…Когда пассажирский самолет взлетел из аэропорта Махачкалы и начал набирать высоту, под его серебристыми крыльями медленно и величаво проплывали горные вершины и хребты, седые от векового, сколько уже столетий не таявшего снега.

«Прощайте, горы, вам видней, кем были мы в краю далеком», – на память пришли слова из старой «афганской» песни. Я улетал домой, оставляя внизу воюющую Чечню, друзей и товарищей из 876-го отдельного десантно-штурмового батальона морской пехоты. Тогда верил, что уже через две-три недели, а не три с половиной месяца, я встречу их в Кольском Заполярье. И обязательно с газетными статьями о них, мужественных морпехах-североморцах, и фотографиями…

– Для тебя, Серега, война закончилась, – улыбаясь, сказал мне двумя днями ранее майор Олег Валиев, когда наш уазик пересек Герзельский мост на административной границе Чечни с Дагестаном. – Теперь твоим оружием станет не автомат, а журналистское перо…

Только война все же догнала меня уже в Мурманске.

6 марта 2000 года я сошел с московского поезда, и встретившие меня сослуживцы ошеломили: в Чечне умер начальник береговых войск Северного флота генерал-майор Александр Отраковский. Глубокой ночью на командном пункте ОДШБ на 54-м году жизни перестало биться сердце отважного морского пехотинца, боевого генерала, Героя России. Он умер во сне...

Я тогда даже до конца не поверил в это. Потому что ровно за неделю до его смерти разговаривал с Александром Ивановичем в Беное, откуда батальон готовился к маршу на новые позиции рядом с Аргунским ущельем. У меня заканчивалась командировка, и я договорился с Отраковским об интервью уже после войны, в Североморске…

Позже морпехи, вернувшиеся с Северного Кавказа, говорили, что скорее всего изношенное двумя чеченскими войнами сердце генерала не выдержало сильных переживаний из-за запрета вышестоящего командования оказать помощь десантникам псковской дивизии, погибавшим на высоте 776,0.

А тогда в шестой день весны за какие-то полчаса посткоровский уазик покрыл 27 снежных километров, отделяющих Мурманск от Североморска – главной военно-морской базы Северного флота. Еще через десять минут, сделав телефонный звонок в родильный дом флотской столицы, я узнал, что этой же ночью у меня родилась дочь.