На линии ускользания

Фото Vladimir Nesterenko\wikipedia.org

Новоиерусалимский Воскресенский монастырь постоянно притягивает к себе туристов и паломников. Золотые купола храмов, ротонды и колокольни сияют над «Иорданом» – студеной речкой Истрой. А если пройти обитель насквозь, выйти за стены и спуститься в долину, то можно дойти до кельи патриарха Никона, воплотившего на деле духовную связь Святой Руси и Палестины.

От кельи рукой подать до музейного комплекса, построенного уже в постсоветское время. Здесь выставлены замечательные собрания икон, церковной утвари и картин. Туда ведет дорожка, кое-где просто протоптанная посетителями. Никаких указателей, впрочем, нет, хотя поставить их и несколько скамеек в придачу по пути следования особого труда, кажется, не представляет. Поэтому создается впечатление, что монастырю нет дела до музея, и наоборот.

Эта дорожка в каком-то смысле символизирует современное взаимодействие церкви и культуры: связь вроде остается, но она хрупка. И как здесь не вспомнить одного из настоятелей Воскресенского ставропигиального монастыря архимандрита Леонида (Кавелина) (1822–1891), занимавшегося вопросами сохранения памятников старины и создавшего в Новом Иерусалиме церковный музей.

Подобные музеи существуют и сегодня, но не похоже, что РПЦ особенно печется о своем культурном наследии. Если бы дело обстояло иначе, то не стала бы она подвергать опасностям рублевский шедевр, не стала бы переносить его в Троице-Сергиеву лавру, где, кроме всего прочего, его увидят гораздо меньше людей, чем в Первопрестольной.

Хорошо. О «Троице» Рублева позаботятся, она в фокусе общественного внимания. А что происходит с другими старинными иконами, отданными для богослужебной эксплуатации? Что-то давно ничего не слышно о домонгольской Торопецкой иконе Божией Матери, изъятой из Русского музея и оказавшейся в элитном поселке под Москвой. Какова ее судьба?

Во многих новооткрытых храмах можно встретить иконы старинного письма, переданные РПЦ из запасников музеев. Не пора ли этим раритетам опять обрести место в витрине? Пусть это будет церковный музей. Но именно музей, потому что старина – это достояние всех граждан, а не только верующих одной конфессии. Тем более что за раритетами требуется особый уход.

Недовольство простых граждан сложившейся конфигурацией взаимоотношений церкви и культуры порой проявляется в художественных акциях. К ним, например, можно отнести завирусившуюся в Сети песню «Я люблю патриарха Кирилла» с несколько неуклюжими словами, вроде: «Слово пастыря в первом канале / Интервью или ролик в сети, / В пересказе и в оригинале / Мимо слова его не пройти / Мне везде вдохновенно и клево / Словно птица среди облаков, / Где звучит патриаршее слово / Драгоценная мудрость веков». Одни слышат в песне вполне искреннее признание. Другие – стеб на грани фола. Особенно показателен в этом смысле припев: «Я люблю патриарха Кирилла / И когда на балконе курила, я цитаты его говорила / И портрет обнимала его».

Но как бы там ни было, это яркое свидетельство того, что совсем не воцерковленные люди смотрят в сторону церкви.

Современная культура пытается играть с православием. Иногда удачно: вспомним выставку в столичном университетском храме святой Татианы актуальных художников. Чаще неудачно, чему свидетельствует, к примеру, скандальная выставка «Осторожно, религия!».

И церковь дает отповедь. С амвонов мы не раз слышали критику постмодернизма как явления, разлагающего культуру изнутри. И действительно, как заметил в трехстишии Иван Ахметьев: «Постмодернизм / у нас тут / наложился на маразм». Так что основания для сурового слова есть.

И все-таки хочется сказать несколько слов в защиту нового «изма». Хотя бы потому, что никуда от него не уйти, он проник во все поры, и верующим людям приходится так или иначе иметь с ним дело. Лучше понимать специфику нового стиля, а не отвергать его с порога.

Постмодерн работает на линии взаимодействия оригинала и копии. Штампы, клише, стереотипы сознания – это его епархия. И когда софринские мастера в начале 1990-х годов делали ужасные копии икон, они лили воду на мельницу постмодернизма в худшем его изводе.

Но есть и другие примеры. Когда современные архитекторы копируют псковские и новгородские храмы и возводят их в излучинах рек, в парках, в живописных местах Москвы и Санкт-Петербурга, они развивают традиции нового «изма». Их культура именно в нем. Жаль только, что они те же самые копии бездумно ставят и среди фабричных труб. Здесь такие храмы смотрятся как вставная челюсть. Урбанизм требует новых подходов не только к строительству жилых массивов, но и церковных строений.

Классический постмодерн упаковывает бесконечное (религию, гуманизм, коммунизм) в конкретные формы и образы. У бесконечного и конечного одно и то же беспокойство, благодаря которому они сближаются. Бесконечное заявляет о себе как о конечном.

В копии может быть очень мало от оригинала. Иногда копия начинает подшучивать над оригиналом. И тогда она превращается в условность условности, в симулякр. Но даже при таком раскладе верх и низ остаются. Остается платоновский космос с его пещерой, где оказались люди.

Но в последние десятилетия классического постмодерна стало гораздо меньше, он перетек в постпостмодерн. Что это значит?

А значит примерно то, что звезда, которая светила, распалась. И то, что мы видим на небе, уже не копия, копировать нечего. Оригинала нет.

Эта интуиция, завладевшая многими творческими личностями, обнаруживает себя в литературе, музыке, живописи. Нет образцов и нет копий. Одни симулякры, условности. И выбирать приходится между одной условностью и другой. Симулякр предстает как клубок расходящихся линий, как дорожки несоответствия. Треснувшее «я» пытается найти опору в культуре, но ловит лишь пустоту.

Платоновский космос исчез, а с ним и привычный язык теологии, на котором говорят многие проповедники. Но значит ли это, что слово о Боге не может теперь звучать?

Конечно, нет. Просто меняется язык, он требует соответствий. Современная культура находится на линиях ускользания, ухода от всего косного, неповоротливого, омертвевшего. Скажем, в области поэзии она живет не в оседлой культуре толстых журналов, литературных премий и совещаний молодых писателей, а в номадизме поэтических акций и вечеров, в интернет-встречах и стримах. Авторы на этих линиях кочевья ищут Воды Живой. На интуитивном уровне, как правило. Но ищут. И иногда находят.

Вывод из всего сказанного прост: культура, а без нее нам никуда не деться, требует внимания. И это внимание со стороны церкви может быть продемонстрировано как в области сохранения культурного наследия – в соработничестве с музейным сообществом, так и в области взаимодействия религии и актуальной культуры.