Геннадий Прашкевич Если по этапам (ведь отношение к тем или иным книгам постоянно меняется в течение жизни), то:
В 5–7 лет – «Затерянный мир» Артура Конан Дойла и «Машина времени» Герберта Джорджа Уэллса. Удивительное ощущение (конечно, не этими словами) того, что Земля огромна и в ней явно найдется место и время для меня лично, не важно, чем я буду заниматься, кого и где встречу.
В 12 лет – «Капитанская дочка» Александра Сергеевича Пушкина. Поразило то, что встретиться с императрицей Маше Мироновой помогла ее, скажем так, домохозяйка – через знакомого истопника в Зимнем. До сих пор помню внезапное понимание того, что с кем угодно в этом мире можно встретиться просто через своего соседа – кочегара, плотника, грузчика, чистильщика обуви и все такое прочее.
В 18 лет – «Жизнь Арсеньева» Ивана Алексеевича Бунина. Обжигающее ощущение: я живу, я вечен – даже в печали. Без этого никак.
В 25 лет – «Петр Первый» Алексея Николаевича Толстого. Внезапное (долго готовился) ощущение родного языка – глубочайшее, чувственное, невероятное. С этого момента литература, наверное, стала частью жизни.
В 30 лет – «История города Глупова» и «Господа Головлевы» Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Никакого ожесточения, просто печаль: мы вот такие, и с этим надо что-то делать…
А дальше шли другие невероятные открытия, часто еще более мощные и яркие. Но круг интересов был уже определен.
Дарья Гармоненко 
