Виктор Есипов
Помню томик из дореволюционного собрания сочинений Пушкина, со стихами (одна из нескольких книг, сохранившихся в нашем беженском быте), дворик в старом городе Самарканда с глинобитными стенами, отгораживающими от внешнего мира; мне три или четыре, я лежу на ковре в теневой части дворика и листаю непонятную (читать еще не умею) книгу. Внимание привлекает изображение лежащего навзничь человека с бакенбардами, под изображением надпись, которую я прошу прочитать маму.
– Пушкин на смертном одре, – читает она.
– Что значит «на смертном одре»? – cпрашиваю: оба слова мне непонятны…
Еще смутно помню распятие, видимо, Библия. Это примерно 1943-й, идет война, но сюда ее звуки не доносятся, и даже военные самолеты не долетают.
Другое, яркое, как вспышка, впечатление. Летние каникулы после окончания седьмого класса. «Герой нашего времени». Из списка книг, которые нужно прочесть за лето. Читаю, и мурашки бегут по спине, и слезы наворачиваются на глаза.
Чем могла потрясти эта «старорежимная» повесть советского школьника, комсомольца? Безграничной откровенностью, честностью Печорина перед самим собой! Тогда бы не ответил – сейчас понимаю. Была, видно, генетически заложена белогвардейская жилка в отпрыске коренной москвички, чьи дальние предки упоминаются в «Истории» Соловьева!..
А еще чуть позже Александр Блок. «Поэзия третьего тома», как писал Пастернак. И в нем среди прочего ошеломляющее своей простотой и живописностью:
Ты помнишь, в нашей бухте
сонной
Спала зеленая вода…
