Виктор Куллэ Хорошие книги детской поры: они учили дружбе, чести, отваге. «Волшебник Изумрудного города» (с продолжениями), «Три мушкетера» (+ срифмовавшийся с ними «Мальчик со шпагой» Крапивина), розовый 20-томник Вальтера Скотта.
На отрочество – с неизбежным мятежом против мира взрослых – повлияли «Новые страдания юного В.» Ульриха Пленцдорфа и самиздатские «Иллюзии» Ричарда Баха (в переводе Майка Науменко). Потом открылся мир Стругацких, учивший ответственности не только за совершенные поступки, но и за сделанные умозаключения.
Пришла пора влюбиться. По-настоящему, на десятилетия. Она дивным образом совпала с «Мастером и Маргаритой»: «Так поражает молния, так поражает финский нож!» Тогда же были сделаны выводы о единственно честных взаимоотношениях человека пишущего с окружающим миром.
Осенью 1987-го в руки попала Библия и – почти сразу за ней – «Божественная комедия». Они по сей день остаются самыми главными книгами в моей жизни.
Взрослое вникание в русскую классику: Достоевский (весь, особенно «Дневник писателя»), Лев Толстой, Чехов, неисчерпаемый Пушкин. Довлатов, чья нравственная стойкость и целомудрие помогли выжить, не сойти с ума в 90-х. Андрей Битов, эссеистика Бродского и Чеслава Милоша, книга Владимира Малявина о Чжуан-цзы, «Чань-буддизм и культура психической деятельности» Николая Абаева, Померанц, Гачев, Пятигорский – учившие трезвости и интеллектуальному бесстрашию.
В поэзии – читанные еще в самиздате Мандельштам, Бродский, Лев Лосев. Чуть позже – заново открытый Блок.
