Главкнига. Чтение изменившее жизнь

Если говорить о повлиявших на меня текстах, то сначала нужно будет перечислить «три эскапистских рассказа».  Это «Фанданго» Александра Грина, «Они были смуглые и золотоглазые» Рэя Брэдбери и «Зеленая дверь» Герберта Уэллса.

Эти рассказы я прочел в отрочестве. Каждый из них взволновал меня самым экстремальным образом. «Фанданго» заставил меня не спать добрых три ночи подряд. Рассказ Брэдбери сделался зародышем всех моих юношеских грез. А «Зеленая дверь» парадоксальным образом в одночасье растер в порошок мои детские религиозно-мистические страхи. Я воспитывался в христианских традициях. К атеизму я пришел позже, с возрастом.

В отрочестве, читая перечисленные тексты, я испытывал просто мощное волнение. Но содержащийся в этих рассказах совокупный, словно предназначенный только лично мне, месседж стал ясен, когда моя жизнь приобрела некоторую отчетливую форму. Месседж этот не сложен, но для меня очень важен. Если бы моя жизнь была зонтом, этот месседж служил бы его каркасом. Понятно, что месседж этот – скорее мерцающее облако смыслов, нежели прямое высказывание. Тем не менее я попробую не «донести его», а «рассказать о нем».

Это всё о свободе. О том, что не бывает внутренней и внешней свободы, как не бывает первой и второй свежести. О том, что «знание жизни» и «знание своей жизни» – это два противоборствующих знания. Первое делает нас рабами, второе освобождает. О том, что побег или эскейп – это единственный путь на свободу. Борьба – это ловушка. Единственная реальная борьба – борьба с большинством, и она-то и есть самая досадная форма рабства. Это также о том, что свобода бывает только «от чего-то». Свобода «для чего-то» и, тем более, свобода «во имя чего-то» суть рабские колодки, перевязанные розовой ленточкой с надписью «Свобода». Ну и, конечно, о том, насколько мелки наши повседневные достижения и обладания, не пускающие нас бежать в блистающий мир. Все эти квартиры-машины-карьеры-призвания-окружения-предназначения суть просто столбы для привязывания ослов.

Когда меня спрашивают: «Чего ты добился в жизни?» – я отвечаю: «Да так… Кое-какой свободы…»

Наверное, следует сказать о тех книгах, которые волнуют меня сейчас. На данный момент я накрепко увлечен тремя писателями: Питером Хёгом, Кристофом Рансмайером и Эдвардом Уитмором.

Хёг и Рансмайер – это в первую очередь стилистическое волшебство. Они взаимопротивоположны. Хёг отчетливый, северноевропейский, черно-стальной, взрослый, рациональный, столичный. Это элегантнейшая современная проза, насыщенная научным знанием, дотошная и подробная. Его тексты быстры, изящны и технологичны, как роскошный и дорогой европейский автомобиль.

Рансмайер, напротив, непрозрачен, густо символичен, мистичен. Он буквально фантастический описатель. Его пейзажи и жанровые сценки заставляют мое зрительное воображение работать с истошной интенсивностью. Однако самое удивительное, что детальнейшие, сложнейшие картины, которые он рисует, – это продукт его фантазии. Он фантазирует так подробно и отчетливо, что порождаемые им грезы совершенно неотличимы от реальной натуры. Рансмайер ничего не говорит прямо. Каждый его плотный насыщенный, мохнатый роман – это огромный, невероятно сложный намек на что-то лежащее вне пространства актуальных смыслов. Это литература темнот и умолчаний. Тексты похожи на горькую улыбку, которая сообщает больше, чем самый подробный рассказ.

Эдвард Уитмор у меня на особом положении даже по отношению к двум первым моим любимцам. Рансмайром и Хёгом я откровенно восхищаюсь. Эдварда Уитмора я нежнейшим образом люблю. Это тот редкий случай, когда автор говорит будто бы именно о том, о чем я давно собирался сказать сам, да не успел. Это книги о долгих скитаниях под палящим солнцем. О рюмке скверного арабского коньяку, выпитой в дешевой иерусалимской гостинице наедине с потемневшим зеркалом. О захламленных пыльных подземельях и ветреных закатных пляжах. О никому неведомых бессмертных героях, мчащихся в закат по Синайской пустыне на грохочущем древнем французском грузовике. О добродушных и глумливых раздолбаях, достигших почти абсолютной власти и почти мистического могущества. О том, что если мировое правительство и существует, то заседает оно где-то в Каире, в недорогой кебабной на берегу Нила, и под вечер, набравшись выше бровей, в полном составе прыгает в реку, распугивая жирных и ленивых нильских крокодилов. В общем, это книга о жизни такого сорта, которой я хотел бы жить сам. Скажу даже больше. Когда я чувствую, что я стал в чем-то еще сильней походить на одного из героев Уитмора, я испытываю мощное удовлетворение. Это значит, что мне удалось сделать еще один шаг в сторону настоящей свободы.