Станислав Козлов
Запуск противоракеты SM-3 с боевого корабля в море.
Фото с сайта www.mda.mil
Судя по итогам прошедшей в мае в Москве международной конференции по проблемам ПРО, состоявшегося следом Чикагского саммита НАТО, дальнейших заявлений руководителей Североатлантического альянса, сблизить позиции России и США/НАТО по проблематике ЕвроПРО не удалось. Поэтому острота обсуждения этой темы в профильных изданиях по-прежнему сохраняется. И в этом смысле критическая реакция на мою статью «Математические игры вокруг СЯС и ПРО» (см. «НВО» № 5, 2012) – не исключение.
Главный вывод моей статьи заключается в том, что результаты математического моделирования будущей системы ЕвроПРО, предлагавшиеся рядом авторов ранее, вызывают большие сомнения и являются недостоверными. Основная причина – отсутствие или незнание данных о вероятном противнике, которые в виде исходных и входных параметров должны быть использованы во многих моделях. Ну и сомнительна также необходимость делать какие-то допущения при решении различных задач, принадлежащих, как правило, к разным областям знаний. Такая позиция вызвала многочисленные возражения оппонентов.
ЕЩЕ РАЗ О ЯДЕРНОМ ИЛИ НЕЯДЕРНОМ СТАТУСЕ
В своих публикациях на эту тему еще в 2007–2010 годах я утверждал, и по-прежнему придерживаюсь такого мнения, что вопрос о возможности использования ядерного оружия в системах ПРО не снят с повестки дня и остается открытым, несмотря на многочисленные заверения американцев, носящие, как обычно, необязательный характер, что по крайней мере ЕвроПРО будет неядерной. Моя позиция базируется на следующих обстоятельствах: отсутствие международного договора о всеобщем запрещении ядерного оружия; отсутствие обсуждения этой важнейшей проблемы на официальных переговорах между Россией и США по ЕвроПРО, а также на различных совместных заседаниях отечественных и американских технических и военных экспертов; более оптимальное по сравнению с Россией (с точки зрения использования ядерного оружия) расположение позиционных районов ПРО США, ЕвроПРО и ПРО ТВД, зоны поражения БР которых будут находиться на больших расстояниях от территории США.
Но один из моих оппонентов, проанализировав энергетические, массовые и габаритные параметры противоракет (ПР) SM-3 и GBI, характеристики пусковых установок Мк-41 для ПР SM-3 и отталкиваясь от некоторых политических соображений, безапелляционно утверждает, что системы ПРО США будут неядерными. Этот анализ вызывает противоречивые чувства и вынуждает сформулировать ряд взаимосвязанных вопросов. Что такое тогда ядерный заряд на ПР большой мощности, хотя бы по порядку величин, – килотонный, десятки килотонн или сотни, а может быть, мегатонного класса? С чем связаны противоречивые суждения оппонента о том, что, с одной стороны, «от других поражающих факторов (помимо ударной волны) блоки МБР и БРПЛ ведущих держав располагают исключительно высокой защитой», а с другой стороны, один «заатмосферный ядерный взрыв просто разменивается на другой, правда, возможно, менее мощный» (ведь речь идет об одних и тех же поражающих факторах)?
Откуда такая уверенность в век всеобщей стандартизации и унификации военной техники, что оснащение ядерным зарядом большой мощности (см. выше) ПР SM-3 приведет к увеличению «массы всего боевого блока» (при проведении в 1961–62 годах в СССР известных высотных ядерных взрывов такой ситуации не наблюдалось, и это при том уровне развития ракетной техники!)? Почему «главным преимуществом ядерного перехвата считается предотвращение самоподрыва боеголовки наступательной ракеты при контактно-ударном воздействии», хотя давно понятно, что этот эффект может возникнуть и без контакта ядерной ПР с ядерной головной частью МБР? Каким образом неядерная ПРО США позиционных районов на Аляске и в Калифорнии сможет бороться со сложной баллистической целью, состоящей из боевых блоков, легких и тяжелых ложных целей, средств РЭБ, в условиях нерешенности проблемы селекции боевых блоков в ней? Подобных вопросов можно сформулировать много. Очевидно, что ни я, ни, вероятно, мой оппонент разумно-достоверных ответов на них дать не может. Поэтому высказанный им тезис «…обсуждать можно лишь то, что мы знаем наверняка, а не гипотетические построения разного рода» следует отнести к самому его автору.
Больше всего меня удивляет в полемической статье оппонента отсутствие какой-либо реакции на мое предложение о необходимости заключения международного договора между Россией и США/НАТО о безъядерном статусе любых систем ПРО с обязательным его контролем с обеих сторон. По-видимому, это прямое следствие абсолютной убежденности, что системы ПРО США будут безъядерными. А ведь такой договор мог бы служить лакмусовой бумажкой для оценки истинных намерений США. Если американцы откажутся обсуждать варианты такого договора даже относительно ЕвроПРО и европейских ПРО ТВД, то станет окончательно ясно, что развитие работ по ПРО направлено прежде всего против России, а Иран и КНДР здесь ни при чем. В этой ситуации пожелания оппонента, «что и ВКО России будет строиться сообразно магистральному направлению военно-технического развития – на основе высокоточных неядерных систем и совершенного информационного обеспечения, а также с использованием систем на новых физических принципах», останутся только пожеланиями, а упоминание об этом в программной статье Владимира Путина кроме как очередной лозунг рассматривать нельзя, учитывая огромное отставание России по этим направлениям от США.
КОНЦЕПЦИЯ БЫСТРОГО НЕЯДЕРНОГО УДАРА
Непонятно, почему критики моей позиции полностью игнорируют угрозы для России при воплощении в жизнь новой концепции США быстрого неядерного глобального удара (БГУ). Неужели только на том основании, что в официальных открытых источниках не существует планов (и это вполне естественно, как и в случае с ЕвроПРО) использования БГУ против России? Тогда зачем и с какой целью в августе 2009 года было создано Глобальное ударное командование ВВС США, на которое возложено проведение операций БГУ и которое с каждым годом усиливается средствами для осуществления таких операций? Они включают уже 450 МБР наземного базирования и части стратегической авиации. Наверняка под руководством этой структуры со временем окажутся и неядерные высокоточные крылатые ракеты морского базирования, а после создания чистого ядерного заряда все средства БГУ будут им оснащены.
Не знаю, кроме России и Китая, ни одной страны в мире, к которым концепция БГУ в полной мере может быть применима. Поэтому описанный ниже сценарий первого ядерного или неядерного удара по ракетным базам и другим представляющим угрозу объектам, а затем предотвращение возможного ответного удара с помощью многоэшелонированной системы ПРО, безусловно, может иметь место. И благодаря ему, в частности, можно объяснить полное игнорирование США озабоченностей России системой ЕвроПРО. Возражения оппонентов типа «Зачем тогда Вашингтон пошел на новый договор СНВ?», «Почему там обсуждаются варианты дальнейшего сокращения стратегических сил до 1000 боезарядов и ниже?» не выдерживают элементарной критики. Это делается для того, чтобы облегчить функционирование своих систем ПРО, включая ЕвроПРО. Один из авторитетных авторов «НВО» почти в одно и то же время со мной заявил на страницах газеты, что концепция БГУ – «это не страшилка из детских сказок, а реальная угроза».
Проблема БГУ плюс системы ПРО США разного типа заставляют по-новому взглянуть на российско-американский паритет по СЯС.
СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ЭТОТ ПАРИТЕТ
Примерно с середины прошлого века и до сих пор, включая переговоры и заключение договора СНВ-3, паритет между СССР (Россией) и США по стратегическим ракетно-ядерным вооружениям наземного, морского и воздушного базирования определялся по достаточно простому принципу: должно быть примерное равенство в средствах доставки ядерного оружия на большие расстояния и по количеству боевых ядерных зарядов. За прошедшие годы этот фундаментальный принцип в зависимости от военно-политической ситуации и развития техники качественно и количественно несколько уточнялся и дополнялся другими положениями, имеющими иногда важное, а в ряде случаев и не очень значение, но суть принципа никогда не изменялась. Согласно договору СНВ-3, к 2020 году предусматривается, что каждая из стран может иметь не более 700 носителей и 1550 ядерных зарядов. В данный момент из-за выработки эксплуатационных ресурсов для некоторых типов МБР Россия заметно отстает от США по количеству носителей, явно не дотягивая до указанного выше предела, а по ядерным зарядам превышает 1550 единиц. Таким образом, Россия в отличие от США имеет право наращивать средства доставки ядерного оружия, в том числе заменяя устаревшие МБР на новые, но при этом сокращая боевые ядерные заряды. Все это позволяет утверждать высшему гражданскому и военному руководству РФ, а также некоторым отечественным экспертам, что договор СНВ-3 чрезвычайно выгоден России и стратегическая стабильность (паритет) будет сохраняться по крайней мере до 2020 года при условии выполнения количественных параметров договора. Но так ли это обстоит на самом деле в свете концептуальных изменений в стратегии США (см. рассмотренный ранее сценарий)? Может ли сейчас Россия по-прежнему базироваться на описанном выше принципе?
Казалось бы, этот принцип какого-либо сомнения вызывать не должен. Безусловно, он играет огромную сдерживающую роль в мирное время, а также в период непосредственной угрозы агрессии при условии, что обе страны одновременно развязывают глобальный конфликт или жестко придерживаются концепции ответно-встречного удара. В Военной доктрине РФ заложен принцип ответного ядерного удара, важнейшим отличием которого от ответно-встречного является тот факт, что ядерная или неядерная агрессия уже совершена и стране нанесен определенный ущерб. И здесь возникает проблема – а сможет ли Россия, учитывая нанесенный ей ущерб, организовать ракетно-ядерный ответный удар с неприемлемыми для агрессора последствиями? Вопрос далеко не праздный, и его постановка в таком плане опирается на два описанных выше факта.
В настоящее время по большому счету возможность осуществления Россией ответного удара в рассматриваемых условиях не ясна. Однако получить на хорошем уровне оценки по данной проблеме можно с помощью качественной математической модели, примерно включающей:
– определение количества отечественных ядерных боевых блоков, средств их доставки и мест падения, необходимых для нанесения неприемлемого ущерба США;
– разработку сценария БГУ по российской ядерной триаде (в этом плане полезную роль может сыграть американское исследование The U.S. nuclear war plan: a time for change. Natural Resources Defense Council, june 2001);
– оценку оставшихся в строю отечественных носителей ядерного оружия наземного, морского и воздушного базирования;
– оценку возможности преодоления этими носителями систем ПРО США в ядерном или неядерном оснащении.
Проигрыш на такой модели самых различных вариантов позволит сделать выводы: о применимости в современных условиях старой концепции при определении стратегического паритета между Россией и США; о соответствии количественных характеристик, заложенных в договоре СНВ-3, интересам России (при необходимости пересмотреть их); уточнить пути развития отечественных СЯС и тесно связанных с ними систем предупреждения о ракетном нападении и контроля космического пространства; рассмотреть возможность изменения Военной доктрины РФ, перейдя на принцип ответно-встречного удара.
В заключение хочу отметить, что совершенно не приемлю замечание одного из оппонентов о моем якобы некорректном сравнении результатов научных разработок ряда авторов между собой на основании суждения «кто кем был ранее». Как известно, в научной полемике подобные доводы выглядят не более чем забавной фанаберией. А действительный интерес представляет только содержание той или иной научной работы, аргументы исключительно в рамках самой обсуждаемой темы.
