Символ первой революции

Сто лет назад, 10 апреля (28 марта по старому стилю) 1906 г., в пригороде Санкт-Петербурга был убит Георгий Гапон – самый известный священник начала XX века.

История всегда персонифицирована. Нам проще и естественнее говорить «это было при Николае II» или «это случилось при Сталине». Ассоциативный ряд (у каждого, разумеется, свой) выстраивается благодаря именно таким свойствам нашей памяти. Первая русская революция также имеет исторический символ, свою «персону».

Этот символ – священник Георгий Аполлонович Гапон, православный клирик, волею обстоятельств и личных талантов оказавшийся во главе рабочего движения столицы.

Вождь «кровавого воскресенья»

9 января 1905 г. питерские рабочие вышли на мирную демонстрацию, чтобы подать царю заранее подготовленное прошение («петицию»). В петиции, составленной не без помощи «интеллигентных оппозиционеров Его Величества», говорилось о мерах «против невежества и бесправия русского народа», «против нищеты русского народа», «против гнета капитала над трудом». В ней также выдвигались требования созыва Учредительного собрания, выбранного всеобщей, тайной и равной подачей голосов.

По мнению марксистского историка М.Н. Покровского, петиция носила «внеклассовый или всеклассовый характер». «Рабочим принадлежал не текст петиции, – подчеркивал Покровский. – Для них важна и понятна была только ее основная мысль – уничтожение произвола и бесправия, гнет которых рабочие чувствовали сильнее, чем кто бы то ни было другой».

Чем закончилась манифестация – известно: день 9 января стал первым днем русской революции. Вождем «кровавого воскресенья», его героем и в то же время жертвой оказался священник Георгий Гапон.

Почему же именно за ним пошли рабочие, почему они ему доверяли? Ведь даже большевики вынуждены были признать, что в начале 1905 г. «у Гапона по малой мере в пять раз было больше рабочих, чем в партии». Однозначные ответы здесь неуместны. Однозначен только факт: трагический день 9 января сделал священника исторической личностью, обессмертил его.

Но Гапон вошел в историю не как герой, а с обидной и уничижительной характеристикой «провокатора». Боль столетнего прошлого сегодня – не наша боль, прежние споры – только история. Привыкнув мыслить схематично, мы порой только и можем, что отказаться от одной схемы ради другой. Однако перемена знаков, характеризующих наше отношение к «деятелю прошлого», вовсе не ведет к лучшему пониманию этой деятельности. Именно это необходимо помнить, когда мы вспоминаем о священнике Георгии Гапоне.

Ровесник Ленина

Он родился 5 февраля 1870 г. в крепкой крестьянской семье. Его родители жили в Полтавской губернии, отец в течение многих лет выбирался волостным писарем. Мать, неграмотная женщина, по словам Гапона, повлияла на формирование его религиозных взглядов. Детей в семье не били, что по тем временам было чрезвычайно редким явлением.

Православный мир был естественной средой, в которой рос и формировался маленький Георгий. Кто знает, может быть, исключительная религиозность (ребенок часами простаивал на молитве) послужила причиной того, что родители решили отдать его в духовное училище? А может быть, все было проще: один из первых биографов Гапона привел украинскую поговорку, якобы сказанную его матерью по поводу возможных перспектив духовного образования для сына: «Пiп – золотой снiп».

Как бы то ни было, но этим оказалась предопределена и дальнейшая его «духовная карьера». В 1893 г. Георгий Гапон закончил обучение в Полтавской духовной семинарии. Неукротимый характер будущего священника проявился уже в годы обучения в семинарии. В четвертом классе он вступил в богословские прения с преподавателем, обличая его в отступлениях от истинных начал христианского учения. В результате – тройка по поведению и диплом второй степени.

Решил ли к тому времени Георгий Гапон, что путь священнического служения для него – единственно возможный? Нет. Он хотел служить людям, «униженным и оскорбленным», хотел для продолжения обучения идти в университет. Но тройка похоронила эти мечты.

Кто знает, чем бы закончились эти метания, если бы он не встретил свою первую любовь. Девушка убедила Гапона, что священническая ряса способствует служению народу не хуже, чем диплом врача. Он принял сан, хотя и слыл «социалистом». «Заметьте логику, – писал знавший его биограф, – с тройкой за поведение в университет идти нельзя, но в сан иерея посвятить можно. Это не препятствие».

Итак, в 1896 г. Гапон становится священником и начинает служить в кладбищенской церкви. Как ему удалось получить такое назначение – загадка (ведь служба в кладбищенском храме и тогда, как и сейчас, считается одной из самых доходных). Известно, что ему покровительствовал местный архиерей – епископ Иларион (Юшенов), но почему покровительствовал, точно не известно.

Молодой священник организует «братства для бедных», в дальнейшем закрытые, демонстрируя тем самым свое желание посильно участвовать в разрешении социального вопроса. Искренний и порывистый, Георгий Гапон скорее всего и далее продолжал бы жить в провинции, если бы не семейное несчастье – смерть жены. Она скончалась вскоре после рождения второго ребенка, в 1898 г.

Гапон решает уехать из Полтавы в столицу, чтобы поступать в Духовную академию. Задуманное удается. Он встречается с обер-прокурором Святейшего Синода Константином Победоносцевым. Он готов оказать помощь молодому священнику «с тройкой по поведению». Но почему?! Ответа опять нет.

Современный исследователь на этот счет замечает, что успех Гапону обеспечили «дерзкая настойчивость в сочетании с вкрадчивостью и способностью находить в разговоре психологически неожиданные, но точные ходы». Трудно сказать наверняка, однако известно: в академию его приняли. Думаю, и самому Гапону, и его преподавателям довольно скоро стало ясно, что высшая богословская наука не для него.

Он был слишком социален или, лучше сказать, социально ориентирован. Его интересовало, как помочь обездоленным, облегчить их жизнь, «дать им точку просвета». Можно ли считать этот интерес молодого священника наигранным, корыстным, лицемерным? Убежден, что нет. Наивным человеком он, скорее всего, был. Но наивность – порок простительный.

О Гапоне говорили, что он был честолюбив, одержим страстью играть видную роль, но не умел прикрывать «свои честолюбивые мечты и замыслы до известной степени искренним душевным жаром». Быть может, это и так, но не стоит забывать: всерьез обсуждать его характер стали лишь после 9 января 1905 г. О честолюбии Гапона, студента академии, шедшего в трущобы петербургских бедняков, говорить не приходится.

Еще в 1900 г. Гапон получил назначение главным священником Второго убежища Московско-Нарвского отделения Общества попечения о бедных и больных детях («Синий Крест»), он становится законоучителем детского приюта для трудолюбия Святой Ольги. С начала 1902 г. он служит в Скорбященской церкви, что в Галерной гавани, пытается организовать рабочие кружки. Можно сказать, что к тому времени он уже «нашел себя».

Социальные вопросы для него важнее всех остальных, ради их разрешения он готов сотрудничать с властями. Это вполне объяснимо и оправдываемо, ведь Гапон был священником, а не революционером-партийцем. Но это сотрудничество не провокация. К тому же, как это часто бывает в жизни, события личные накладываются на общественную деятельность, образуя странные психологические узоры, разобраться в которых весьма непросто.

Так случилось и с Георгием Гапоном. Трения с попечителями «Синего Креста» закончились его уходом оттуда (летом 1902 г.). Гапон уехал в Полтаву с бывшей воспитанницей приюта Александрой Уздалевой. Девушка стала его гражданской женой (брака быть не могло: православный священник этого права лишен). Он стал отцом двух ее детей.

Сожительство с бывшей воспитанницей – это скандал. Оскандалившегося пастыря наказали, уволив с места и отчислив из академии. Но┘ ненадолго. Вскоре священноначалие сменило гнев на милость: Гапона восстановили в звании священника и студента. Понять, кто ему помог, нетрудно.

История такова: в охранное отделение на Гапона поступил донос. Чиновник этого отделения (некто Михайлов) явился к Гапону и, переговорив с ним, удостоверился, что ничего антиправительственного и революционного в деятельности священника не было. Михайлов написал благоприятный отзыв, который каким-то образом оказался под рукой церковного начальства. Так началась игра.

Георгию Гапону дали возможность окончить академию, в год ее окончания он получил и степень кандидата богословия, защитив диссертацию «Современное положение прихода в Православных Церквах, Греческой и Русской». Тогда же Гапон занял место священника при Доме предварительного заключения. Итак, он остался в Петербурге «при должности» и главное – занимается своим любимым «социальным вопросом».

Весной 1903 г. по указанию начальника Особого отдела Департамента полиции С.В. Зубатова Гапон направил министру финансов Витте записку, в которой просил содействия в деле легализации созданных под надзором полиции рабочих кружков. В августе 1903 г. на деньги Департамента полиции он снял чайную с читальней на Выборгской стороне. Чайная стала центром «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга».

В апреле 1904 г. Георгий Гапон официально возглавил общество. План рабочих организаций Гапона был достаточно прост: образовывалось «гнездо», которым управлял кружок ответственных лиц. «Гнездо» – это квартира, в которой собирались рабочие на беседу за чаем и закуской. Предусматривались денежные взносы (вступительные и ежемесячные). В собраниях запрещено было заниматься политикой, да и сам Гапон поддерживал в рабочих неприятие революционного насилия. Ему верили, общество, им возглавлявшееся, быстро росло.

В сентябре 1904 г. в столице существовало уже 11 отделов этого общества, в которых состояли около 10 тыс. рабочих. У общества появляются деньги, задумывается и разрабатывается система кооперации, целью которой было удешевление жизни для столичных рабочих. Возник даже проект специального рабочего банка┘ Все это рухнуло в одночасье – 9 января 1905 г. Опять провокация? Конечно же, нет. Так получилось. Удивительно? Скорее нет, чем да.

«Пегий человек»

Это выражение принадлежит Василию Розанову. Так он назвал Георгия Гапона. И назвал, думаю, точно. По его мнению, есть «несчастно рожденные люди», не черные и не белые, совершенно искренне служащие двум господам. Стержень и «истина» их души – измена то одному, то другому, и в конце концов всему и всем. Не будем спешить с оценками, задумаемся над сказанным.

Искренность и истовость часто сосуществуют, порождая парадоксы и ложные восприятия. Безусловно, Гапон хотел облегчить участь рабочих. Но следует ли из сказанного, что он хотел обмануть рабочих, пойдя на сделку с Департаментом полиции? Вовсе не безусловно.

Розанов, любитель мелочей и нюансов, точно подметил, что «все духовенство наше ведь глубоко государственно, но и глубоко народно; и особенно все оно <┘> антибарственно, антидворянско». «Гибкость совести» в этом случае – всего лишь необходимость, выработанная политическим воспитанием. Но «гибкость совести» – не бессовестность. Он любил тех, кому помогал – это факт очевидный. Но события оказались сильнее его, и он сломался. Впрочем, это уже следствия, а не причина. Остановимся на ином – на искренности.

Еще в бытность свою полтавским священником, Гапон старался как мог облегчать положение «труждающихся и обремененных». Всех бедных хоронил даром. На деньги, получаемые с богатых похорон, организовывал упоминавшиеся выше «братства бедных». В Петербурге, служа в «Синем Кресте», отдал совершенно незнакомому босяку свои новые сапоги, долгое время расхаживая по городу в дамских туфлях (других не было). Что это – продуманное поведение честолюбца?

А вот другой пример. Епископ Антонин (Грановский) в начале века – цензор и архимандрит, земляк Гапона, вспоминал, как тот, будучи студентом академии, проигрался в карты и прислал записочку с просьбой дать в долг 75 руб., существенную в то время сумму. У Антонина, который даже не был лично знаком с Гапоном, таких денег не водилось, о чем он и написал. «Я не ожидал последствий, – восклицал цензор, – но каково было мое изумление, когда он в ту же минуту прислал мне страшно ругательное письмо, полное грубостей и дерзостей».

Кстати сказать, уходя из «Синего Креста», Гапон повел себя весьма странно. Заявив в зале Попечительского совета, что там «нечистым духом пахнет», он вышел в домовую церковь, зажег кадило и начал кадить по комнате, «выкуривая чертей». Здесь, как говорится, комментарии излишни.

Достоевский в одном из своих романов обронил фразу «широк человек». Гапон всем своим поведением, своей разноликостью доказывал это утверждение. «Степи Украины гуляли в нем, и их ветер, и их думка. Потом перекинулся в рабочее движение, не понимая его теории, может, пренебрегая ею, но чувствуя шкуру, кости и кровь его. Натурою он понял натуру движения. И принял его на свои могучие плечи». Так писал современник. И, очевидно, был недалек от истины.

Если Гапон – провокатор, то провокатор странный. В конце концов он «спровоцировал» не только и не столько русских революционеров (прежде всего эсеров, его за то и казнивших), сколько русскую революцию, сумев вывести на улицы и возглавить тысячные колонны питерских пролетариев. Благодаря этой «провокации» он и остался в истории России.

От славы к смерти

В истории Первой русской революции Георгий Гапон – фигура масштабная. С января 1905 по март 1906 г. – вот время прижизненной «славы» Георгия Гапона, время его триумфа и трагедии. Сила его рабочих организаций к концу 1904 г. исключительно выросла, но использовать ее «в мирных целях» Гапон, очевидно, уже не хотел. «Процесс пошел», и исполнитель указаний полиции был поставлен в положение ее политического оппонента.

Гапон вышел из повиновения всякого начальства и отдался стихии революции. 5 января митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) дважды вызывал к себе священника, требуя объяснения относительно его деятельности. Он, разумеется, не явился. А в ночь на 6 января Гапон скрылся из дома и перешел на нелегальное положение. Его письма к императору и министру внутренних дел с изложением нужд и чаяний рабочих были отвергнуты. Министры внутренних дел, юстиции и финансов, а также начальник Департамента полиции, начальник штаба войск округа и градоначальник, с которым у Гапона долгое время были почти доверительные отношения, пришли к единогласному решению об аресте священника и о недопущении народа до Зимнего дворца.

Дальнейшая история известна: Гапона так и не арестовали, а манифестанты были расстреляны. В условиях эйфории Гапон возбуждал толпу, заявляя: «Если царь нас не хочет принять, значит, нет у нас царя. Отстоим тогда свои права сами». Ситуация сложилась так, что надежды на встречу в государем оказались убиты. Чудом остался жив и сам Георгий Гапон. Спас его эсер П.М. Рутенберг, в марте 1906 г. организовавший убийство «героя 9 января». В ближайшей подворотне священника (вскоре после того извергнутого из сана), сбросившего шубу и рясу, переодели и постригли.

«Как на великом постриге при великом таинстве, – вспоминал Рутенберг, – стояли окружавшие нас рабочие, пережившие весь ужас только что происшедшего, и, получая в протянутые ко мне руки клочки гапоновских волос, с обнаженными головами, с благоговением, как на молитве, повторяли: Свято!

Волосы Гапона разошлись потом между рабочими и хранились как реликвии».

Розанов по этому поводу ехидно заметил, как у Рутенберга вовремя оказались ножницы: «С ножницами в канцелярии бы служить. Но он вышел в революцию».

Священник Гапон умер у Нарвских ворот. Последующий год и два месяца под его именем на свете жил другой человек: вначале «революционер», затем «политический провокатор». У революционной эмиграции Гапон вначале вызывал восторг, потом – разочарование. С ним встречались разные люди, в том числе и Ленин.

Вождь большевиков в своих статьях цитировал Георгия Гапона: «У нас нет больше царя. Река крови отделяет царя от народа. Да здравствует борьба за свободу!» Зимой 1905 г. бывшего священника приняли в РСДРП, но уже в мае он вышел из нее и вступил в партию эсеров. Однако и у эсеров недолго задержался, будучи исключен «из-за политической безграмотности».

О том, что Гапон имел контакты с полицией, догадывались еще в первый «медовый» период его жизни за границей, сразу после событий 9 января. Тот же Ленин еще в январе 1905 г. писал о возможности аргументировать факт провокаторства Гапона тем, «что он участник и коновод зубатовского общества». Впрочем, Ленин полагал, что Гапон мог быть бессознательным орудием провокационного плана правительства (желавшего дать кровавый «урок» пролетариату). Мог или не мог – дело десятое.

Важно отметить иное: действия священника Гапона вождь большевиков связал и с наличием «либерального, реформаторского движения среди некоторой части молодого русского духовенства». «Это движение, – писал Ленин, – нашло себе выразителей и на собраниях религиозно-философского общества и в церковной литературе. Это движение получило даже свое название: «новоправославное» движение. Нельзя поэтому исключить мысль, что Гапон мог быть искренним христианским социалистом, что именно кровавое воскресенье толкнуло его на вполне революционный путь».

Столь наивное предположение совершенно не оправдалось. Гапон не был представителем какого-то «новоправославного» движения (да и было ли оно?). Думал ли он о церковных реформах? Едва ли. Был ли он близок к церковной академической среде столицы? Никоим образом, там его аттестовали как «несимпатичного», морща губы и кивая головой.

И все-таки он был искренен в своих порывах к справедливости, в своей простодушной и цельной любви к рабочим. Появлявшиеся деньги (Гапон опубликовал свою биографию, писал гонорарные статьи) он мог прокутить. Но этот кутеж только доказывает его бесшабашность и простодушие. Он не думал о последствиях собственных действий, то есть об общественной репутации.

И все равно его любили. На Пасху 1905 г. рабочие-«гапоновцы» передали, что помнят его, никогда не забудут и хотят устроить подписку для установления ему памятника. Конечно, это провоцировало тщеславие «красного попа», не умевшего сдерживать себя. Но не будем забывать и о том, что это свидетельствовало о громадной привязанности к нему тех, ради которых он и «играл» с полицией. К тому же он не только «кутил». «Есть семьи рабочих, которые я поддерживаю каждый месяц», – сказал он однажды Рутенбергу.

После октябрьской амнистии 1905 г. Гапон вернулся в Петербург и попал «на попечение» к незаурядному полицейскому чиновнику П.И. Рачковскому. Далее бывший священник пишет покаянное письмо министру внутренних дел П.Н. Дурново. Круг замыкается абсурдом: начав год с проклятий самодержавной власти, Гапон заканчивал его как «агент полиции», провокатор, действовавший в среде революционных партий.

Его жизнь «унизительно и жестоко» оборвалась в пригороде Петербурга на даче в Озерках. Организовали расправу эсеры. «Спровоцировав провокатора», П.М. Рутенберг позволил заранее подготовленным свидетелям (рабочим, как он писал) совершить казнь. 28 марта 1906 г. Георгий Гапон был повешен на крюке вешалки. Среди убийц, впрочем, были и литераторы из эсеров, например А.А. Дикгоф. На даче в Озерках тело Гапона и обнаружили спустя месяц, 30 апреля.

Его похоронили на Успенском кладбище под Петербургом, ныне называющемся Северным. На похоронах присутствовали около 300 рабочих. По крайней мере эти люди не поверили в его предательство. Скорее всего они были правы. «Смерть Гапона вошла в тонкие расчеты террора, – писал в 1909 г. Василий Розанов, – и рабочие тут были слепы и введены в ослепление Рутенбергом».

Имя Георгия Гапона стало нарицательным, а сам он в советское время превратился в исторический пример «политического провокаторства», в безжизненный символ «начавшегося своеобразного пробуждения масс», чьи благие устремления к добру перестали связывать с взрастившей эти устремления верой.