Михаил Бабкин
Собор возвел Тихона (Беллавина) в патриарший сан, но в материальном плане уравнял с простым монахом.
Фото начала ХХ века
Согласно ныне действующему Уставу Русской Православной Церкви архиереи имеют право завещать свое личное имущество. Причем в Уставе не делается никаких оговорок о характере этого имущества, будь оно движимое или недвижимое. Дословно в документе со ссылкой на гражданский закон значится: «Личное имущество Патриарха Московского и всея Руси наследуется в соответствии с законом» (гл. IV, п. 14), «Личное имущество скончавшегося архиерея наследуется в соответствии с действующими законами» (гл. X, п. 22). Однако такие нормы церковного права были введены относительно недавно – лишь в 1988 году (подробнее см. «НГР» от 20.06.12).
От петровской уравниловки до екатерининских привилегий
Основной массив действовавших до 1917–1918 годов норм российского права, которым определялся порядок наследования личного имущества монашествующнго православного духовенства, был создан в XVIII–XIX веках. Одним из его ключевых, неизменных положений было то, что все без исключения монашествующие (включая, разумеется, и архиереев) были лишены прав наследования, а также приобретения и владения недвижимостью. Эта норма, впервые прозвучавшая в Соборном уложении 1649 года (гл. XVII, ст. 42–44) (Полное собрание законов Российской империи (далее – ПСЗ РИ). Собр. 1. Т. I. Ст. 1), на протяжении двух с половиной веков по различным поводам была около 10 раз повторена в высочайших актах, решениях Сената и определениях высших органов церковного управления. Например, 24 июня 1812 года был выпущен указ Сената, название которого в полной мере соответствовало его содержанию: «Об устранении монашествующих, по пострижении их, от права на наследство и на приобретение недвижимости» (ПСЗ РИ. Собр. 1. Т. XXXII. Ст. 25162).
Законодательство же, регламентирующее права монашествующих завещать свое личное движимое имущество, не было неизменным. Первоначально оно было полностью ориентировано на церковную норму – на монашеский обет нестяжания, согласно которому принимающий постриг не должен, строго говоря, иметь никакой собственности. Так, в мае 1722 года император Петр I подписал «Прибавление к Духовному регламенту. Прибавление о правилах причта церковного и чина монашеского». В том документе говорилось (ст. 61): «По смерти архиереев, архимандритов и игуменов и прочего монашеского чина, собственного их имения родственником и свойственником ничего не давать; но таковые, вышних чинов присылать в Правительствующий Духовный Синод, а нижних чинов обирать в монастырскую казну» (ПСЗ РИ. Собр. 1. Т. VI. Ст. 4022). Данная норма, которой было введено монашеско-имущественное «равноправие», была повторена в высочайших актах от 8-9 сентября 1736 года, 6 июня 1763 года и 29 апреля 1765 года, а также в резолюциях кабинета министров от 20 июня, 25 октября 1737 года и 30 марта 1738 года.
Однако 20 февраля 1766 года ситуация кардинально изменилась. В тот день, в условиях начала Золотого века российского дворянства, увидел свет указ императрицы Екатерины II «О дозволении архиереям, игуменам и прочим монашествующим располагать при жизни своей имением в пользу сродников, свойственников и ближних своих». В нем говорилось: «Повелеваем: по смерти архиереев, архимандритов, игуменов и прочих монашеских властей никуда не отбирать оставшегося по них имения, какого бы оное звания ни было, в деньгах, золоте, серебре или ином чем, кроме тех вещей, которые к ризницам их принадлежат, и которые они по набожности своей к Церкви святой, из собственного их имения построили; но архиереи, архимандриты и игумены и прочие монашествующие власти могут при жизни своей тем оставляемым по себе имением располагать так, как им принадлежащим по собственным своим завещаниям в пользу сродников, свойственников и ближних своих, или употреблять оное на богоугодные дела по их изобретению, не давая в том более никому отчету» (ПСЗ РИ. Собр. 1. Т. XVII. Ст. 12577).
Появление процитированного указа, по-видимому, было обусловлено желанием императрицы сделать патерналистский подарок духовным властям: порядок наследования личного имущества тех был отделен от общемонашеского порядка, определенного в ст. 61 «Прибавления к Духовному регламенту». Тем самым Екатерина de jure разделила монашествующих на две группы: одни получили право завещать свое личное имущество (кроме вещей ризницы), а другие – нет. По понятной причине данная мера не могла не способствовать росту карьеризма среди черного духовенства.
Позже приведенная екатерининская норма была несколько дополнена. В высочайше утвержденном 29 июня 1859 года «мнении» Государственного совета, с одной стороны, для духовных властей был снят безоговорочный запрет завещать предметы, относящиеся к ризнице: разрешено было завещать в пользу монашествующих панагии и наперсные кресты. С другой стороны, им было запрещено завещать в пользу монашествующих какие-либо вещи, кроме панагий, наперсных крестов, икон и книг духовного, нравственного и ученого содержания (ПСЗ РИ. Собр. 2. Т. XXXIV. Отд. 1. Ст. 34693). 17 сентября 1862 года было высочайше утверждено «мнение» Государственного совета, которым определялось, что «всякое имущество, остающееся по смерти настоятеля или настоятельницы общежительного монастыря, хотя бы оно и не значилось по монастырским документам, признается собственностью монастыря» (ПСЗ РИ. Собр. 2. Т. XXXVII. Отд. 2. Ст. 38687). Данная норма вошла в новую редакцию «Устава духовных консисторий» (ст. 123), введенную в действие 9 апреля 1883 года (ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. III. Ст. 1495). Таким образом, представляющие собой духовные власти настоятели и настоятельницы общежительных монастырей (к последним не относились монастыри, жившие по «особножительному» уставу) в своих имущественных правах были приравнены к монашествующим низших степеней.
На рубеже 1856–1857 годов на уровне императорской канцелярии и Госсовета обсуждался вопрос о желательности отмены права монашествующих властей завещать свое личное имущество. В частности, прозвучало предложение: «Следовало бы вновь постановить, что все, остающееся после лиц монашествующих, к какой бы степени церковной иерархии они ни принадлежали, принадлежит монастырской казне». При этом оговаривалось: «Но такое постановление было бы, может быть, слишком противно господствующим ныне мыслям и понятиям, особливо же издавна укоренившимся привычкам, и слишком строго для иноков нашего времени». В результате обсуждения вышеупомянутая екатерининская норма отменена не была (см.: Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского по учебным и церковно-государственным вопросам. М., 1886. Т. IV. № 457).
На пути к монашескому равноправию
В царствование Николая II делались конкретные шаги для реанимирования петровского монашеско-имущественного «равноправия». Впервые вопрос об этом прозвучал 13 декабря 1906 года в Предсоборном присутствии – особой церковной комиссии, цель которой состояла в предварительном рассмотрении вопросов церковной реформы, намеченных к обсуждению на планировавшемся Поместном Соборе. В тот день в докладе известного московского юриста – присяжного поверенного при Московской судебной палате (впоследствии – доцента церковного права Московской духовной академии) Николая Кузнецова звучала критика сложившегося в монастырях порядка вещей. Среди прочего докладчик констатировал: «Чем дальше подвигается монах по своей службе при монастыре, то есть получает сан игумена, архимандрита, звание настоятеля и так далее, тем более возвращается ему прав по имуществу, от которых он отказался в момент пострижения. Закон в 1025 статье тома X части I («Свода законов Российской империи». – «НГР») предоставляет архиереям, архимандритам и прочим «монашествующим властям» передавать даже свое движимое, частное имущество по духовным завещаниям кому угодно. Что это за монашествующие власти, о которых говорит закон? Очевидно, это те лица, которые по правилам монашеским должны жить одинаковою жизнью с монахами, заботиться об их духовном состоянии и во всем подавать им пример. При отсутствии после монашествующих властей духовных завещаний имущество их переходит в качестве наследства по закону к их родственникам, то есть восстанавливаются даже родственные связи монахов, которые однако порвались при их пострижении» (Журналы и протоколы заседаний Высочайше учрежденного Предсоборного присутствия. 1907. Т. IV. Прил. к журналу IV отдела. № 23). Впрочем, указав на проблему, докладчик не счел нужным четко сформулировать способы ее разрешения.
Вопрос о желательности лишения духовных властей права завещать свое личное имущество рассматривал I Всероссийский съезд монашествующих, состоявшийся с 5 по 13 июля 1909 года в Свято-Троицкой Сергиевой лавре. Было постановлено, «чтобы настоятели не имели права оставлять наследство и в этом смысле […] ходатайствовать об изменении законодательства» (Московские ведомости. 1909. 12 июля).
После окончания работы съезда в «Московских ведомостях» вышла большая тематическая статья Николая Кузнецова. Автор указывал, среди прочего, на половинчатость постановления по вопросу об имуществе монахов: съезд, сказав о настоятелях, не упомянул, что епископы, по своим обетам являясь монашествующими, также не должны иметь права обладать имуществом и распоряжаться им на случай смерти. В частности, Кузнецов говорил: «Известно, что, например, такой обет, как отречение от собственности, начинает даже официально терять свое значение для монаха, по мере того как он поднимается по монастырской или церковной иерархии и достигает сана архимандрита, епископа. […] Съезду следовало бы разъяснить, что такое нестяжательность монаха, какие ее пределы и обязательна ли она для всех или только для монахов низших степеней». Автор также указывал на «явное противоречие» с монашескими обетами «признания в законах права собственности на движимое имущество, права наследования в этом имуществе родственников и отказа по духовным завещаниям за монахами высших рангов, архимандритами и епископами» (Московские ведомости. 1909. 16 и 17 июля).
Процитированное выше постановление I Всероссийского съезда монашествующих с ходатайством о желательности корректировки законодательства, по всей видимости, было передано в законодательные органы. По крайней мере, соответствующий вопрос рассматривался Комиссией по судебным реформам, работавшей в составе III Государственной Думы (01.11.07–09.07.12). В результате был выработан законопроект «Об изменении постановлений действующих законов о праве иерархов Православной Церкви и прочих монашествующих властей делать духовные завещания о своем имуществе». Однако общее собрание Думы не успело рассмотреть этот документ, и стремление законодателей по возможности вернуть ориентированную на монашеский обет нестяжания норму 1722 года не было доведено до конца. Вместе с тем о существе названного законопроекта стало достаточно широко известно: о нем, например, было сказано на страницах учебной литературы (см.: Красножен М.Е. Краткий курс церковного права. Юрьев, 1913. С. 62).
В контексте рассматриваемой темы требует уточнения вопрос: какие категории духовенства относились к духовным властям? Ответ на него был конкретизирован (хотя и не полностью) в высочайшем указе от 29 апреля 1765 года «Об обращении в казну пожитков, остающихся по смерти монашествующих властей; о продаже сих имуществ и об употреблении вырученных чрез то денег на богоугодные дела». В нем, среди прочего, проводилась грань между монашествующими «властями» и «начальствующими». К первым относились архиереи, архимандриты и игумены, а ко вторым – наместники, казначеи и келари в мужских и женских монастырях. Причем «начальствующие» назывались в числе простых монахов и монахинь (ПСЗ РИ. Собр. 1. Т. XVII. Ст. 12389).
Окончательная конкретизация перечня лиц, входивших в состав духовных властей, была зафиксирована в «Законах о состояниях» 1899 года (Т. IX «Свода законов Российской империи»). Было сказано (ст. 406): «Духовенство монашествующее составляют: 1) духовные власти: митрополиты, архиепископы, епископы, архимандриты, игумены, строители, игуменьи и настоятельницы монастырей женских и ризничий Московского синодального дома; 2) прочие монашествующие братия». Важно подчеркнуть, что по причине отсутствия в России начиная с 1721 года патриаршества лица соответствующего сана в перечне духовных властей не назывались.
Нестяжатель по воле Собора
15 августа 1917 года в Москве начал работу Поместный Собор – высший орган управления Православной Российской Церковью, обладавший полнотой церковной власти. Через три дня, 18 августа, его председателем был избран митрополит Московский и Коломенский Тихон (Беллавин) – как архипастырь того города, в котором собрался церковный форум. 4 ноября 1917 года Поместным Собором было принято решение о восстановлении в Православной Церкви патриаршества. На следующий день состоялось избрание в Патриархи митрополита Тихона, а 21 числа того же месяца была проведена его интронизация.
Интересен нюанс. Тихон, став Патриархом, с одной стороны, возглавил список духовных властей. С другой – буква законов о нем, строго говоря, умалчивала. Ведь лица патриаршего сана не назывались в перечне монашествующих духовных властей! Соответственно, Патриарх Тихон оказался как бы в правовом вакууме: de facto возглавляя духовные власти, он с 21 ноября 1917 года de jure перестал к ним относиться.
Впрочем, несмотря на парадоксальность данного положения, оно было, можно сказать, вполне естественно: ведь в то время не были очерчены полномочия Патриарха даже в области церковного управления. Лишь 8 декабря 1917 года Поместный Собор вынес определение «О правах и обязанностях святейшего Патриарха Московского и всея России». В нем по интересующему нас аспекту указывалось следующее (п. 13): «Единственным наследником имущества Патриарха после его кончины является патриарший престол» (Собрание определений и постановлений Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. М., 1994. Вып. 1. С. 6).
Назвав «единственного наследника» патриаршего имущества, высший орган церковной власти тем самым дал однозначно отрицательный ответ на вопрос: имеет ли Патриарх право завещать по смерти свое личное имущество?
Таким образом, 8 декабря 1917 года Патриарх Тихон de jure был лишен права завещания своего личного имущества, то есть того права, которое он имел со времени его вхождения в состав духовных властей, то есть с 1892 года. В тот год Тихон с назначением на должность ректора Холмской духовной семинарии был возведен в сан архимандрита; с 1897 года он епископ.
На фоне идущего в Церкви с 1917 года по настоящее время процесса возрастания и абсолютизации власти Московских Патриархов прецедент лишения Поместным Собором Патриарха Московского и всея Руси Тихона права завещания имущества представляется уникальным. Он тем более уникален, если учесть, что Собор работал под председательством самого Тихона.
Таким образом, Поместным Собором 1917–1918 годов была фактически реанимирована, хотя и для одного-единственного человека, петровская норма 1722 года, ориентированная на монашеский обет нестяжания. Эта норма просуществовала с самой зари советской власти до поздних советских времен – с 8 декабря 1917 года до 8 июня 1988 года, когда собранный по случаю 1000-летия Крещения Руси Поместный Собор принял «Устав об управлении Русской Православной Церкви». В документе появилась формулировка (без каких-либо уточнений о том, что подразумевается под личным имуществом): «Личное имущество Патриарха наследуется в соответствии с действующим гражданским законом о наследстве» (гл. IV, п. 14). Понятно, что наследование стало проходить не в пользу Матери-Церкви, а в пользу родственников и прочих близких людей.
В результате определение Поместного Собора 1917–1918 годов о наследовании личного имущества Московского Патриарха, строго выдержанное в духе монашеского идеализма, оказалось в 1988 году заменено формулировкой, проникнутой, по существу, финансово-имущественным прагматизмом.
