Правда и выдумки о поездке Верховного на фронт

В августе 1942 года обычный деревенский домик ненадолго стал центром принятия судьбоносных для страны решений. Фото с сайта www.svoboda.org

5 августа исполняется 75 лет со дня первых артиллерийских салютов в Москве в честь войск, освободивших от врага тот или иной значимый крупный населенный пункт. В этот день в 1943-м вечернее небо 12 раз расцвечивалось в честь частей и соединений пяти фронтов, изгнавших гитлеровцев из Орла и Белгорода в ходе Курской битвы. А последний, 355-й такой салют прогремел 8 мая 1945 года после освобождения чешского города Оломоуц.

Приказ о проведении салютов Верховный главнокомандующий Иосиф Сталин подписал в 220 км от Москвы, находясь во Ржеве, а точнее – в ближайшей к этому городу деревне Хорошево во время своей единственной за войну поездки на фронт. С тех порт сохранилась крестьянская изба, в которой вождь останавливался «на постой» (ничего лучше в разрушенном городе найти возможным не представилось). В ней он провел немногим более полсуток, здесь и принял историческое решение. Сам же в тот же день, вернувшись в столицу, и наблюдал «небо в алмазах». Ныне в этом доме действует Военно-исторический музей «Калининский фронт, август 1943 года», перед фасадом которого во дворе установлен бюст Генералиссимуса; в обиходе это небольшое учреждение именуют не иначе как Музеем Сталина.

«НВО» трижды обращалось к теме пребывания Сталина на фронте и противоречивых суждениях о сбережении памяти об этом (см. №№ 19 и 24 за 2015 г. и № 7 за 2018 г.).

Казалось бы, и к версиям о том, что «вдруг» подвигло вождя выехать в Ржев и что он в нем делал, добавить больше нечего. Но некоторое время назад главный научный сотрудник Тверского государственного объединенного музея кандидат исторических наук Светлана Герасимова, по крупицам из разных источников продолжающая собирать сведения о пребывании Сталина в деревне Хорошево, ввела в научный оборот рассекреченное в одном из местных архивов документальное свидетельство. «НВО» сопоставило его с рядом любопытных деталей, в том числе и с такими, которые ранее еще не публиковались или были известны лишь узкому кругу специалистов. Это несколько с иного ракурса высвечивает данное событие, которое маршал Георгий Константинович Жуков назвал одним из трех имевших особое значение обращенных к сердцу народа государственных актов за четыре года войны.

СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ ГЛАВА РЖЕВСКОГО ОТДЕЛА НКВД

Глава советского государства и руководитель Ставки отправился в Ржев не прямиком, а «через» подмосковный Юхнов. Находясь здесь, он 3 августа ближе к вечеру приказал организатору поездки замнаркому внутренних дел генералу Ивану Серову вылететь в Ржев и приготовить на завтра приезд туда Верховного главнокомандующего. Времени было в обрез, особенно с учетом того, что город был практически полностью разрушен и подыскать подходящее помещение, соответствующее статусу высшего постояльца, было проблематично. Прибыв на место, Серов начал с посещения городского отдела НКВД, которым руководил некто, чья подпись под обнаруженным тверским историком документом читается как «Подполковник И. Смагин». Воспроизведем здесь этот текст, написанный, по словам упомянутой исследовательницы, очевидно, в 1945 или в 1946 году, с некоторыми сокращениями (и дополнениями сведений из прочих источников):

«Совершенно секретно, Калининскому обкому ВКП (б).

4 августа 1943 года […] в 8 часов утра ко мне в городской отдел НКВД прибыл заместитель народного комиссара внутренних дел Союза ССР тов. Серов […] и […] предложил мне поехать с ним по городу и указать ему домик-особнячок, где можно было бы разместиться.

Зная, что в результате 17-месячной оккупации гор. Ржева немецкими войсками такого домика в городе не осталось, я высказал тов. Серову эту мысль, однако мы с ним поехали. Объехав город и ничего подходящего не найдя в нем, мы поехали в дер. Хорошево, что в полутора километрах от города, сохранившуюся почти полностью после немецкой оккупации, и там остановились на одном полугородского типа с палисадником перед окнами домике, принадлежащем местной колхознице Кондратьевой. С которой договорились, что ее домик мы займем на несколько дней, в связи с чем предложили ей на время переселиться к соседям. Хозяйка дома дала согласие…»

Здесь со слов Светланы Герасимовой стоит пояснить, что в годы войны подобное было обычной практикой: представители советского командования разных уровней предлагали хозяевам того или иного дома освободить его на время для размещения в нем штаба или принять постояльцев – генералов, офицеров, солдат. А еще автор документа ошибался в том, что хозяйка была колхозницей. На самом деле Наталья Кондратьевна Кондратьева работала на местной льночесальной фабрике. В доме она, лишившись еще перед войной мужа, который умер в расцвете сил, проживала вдвоем с уже взрослой дочерью. Последняя с апреля 1943 года трудилась на земляных работах, которые проводились ввиду сохраняющейся опасности прорыва немцами нашей обороны, что создавало новую угрозу Москве. Генералу Серову же тогда, 4 августа 1943-го, их домик показался «чистеньким, каким-то радостным». Право, по свидетельствам с места, он и ныне остается таким.

Далее, согласно цитируемому документу, Серов приказал Смагину провести в дом Кондратьевой связь «ВЧ», которая находилась в распоряжении городского отдела НКВД, и установить там два аппарата. К тому времени к объекту уже были стянуты некоторые силы красноармейцев, которые полным ходом готовили помещения к приезду вождя (о чем, впрочем, начальнику местного НКВД, до поры до времени не сообщали):

«Красили и оклеивали стены домика внутри, чистили и посыпали песком во дворе и вокруг дома. Приводили в порядок палисадник, засаженный кустами малины и вишнями.

К 16 часам вся необходимая подготовка была закончена. По предложению тов. Серова я вместе с ним вернулся в городской отдел НКВД, и при непосредственном его участии мы отобрали лучшую мебель из того, что у меня было в отделе (шесть стульев, диванчик, два столика). На автомашине отвезли в дер. Хорошево и расставили ее в доме и возле дома в палисаднике, сделав в нем примитивную беседку».

По этому поводу, забегая вперед, скажем о том, чего в данном документе не было отмечено. По сохранившимся свидетельствам находившегося непосредственно при домике Ивана Резника, ефрейтора 135-го полка НКВД, бойцы которого на разных подступах к «телу» вождя охраняли его в данной поездке, Сталин, едва прибыв, всю эту «отменную мебель, посуду, расставленную Берией, выдворил из дома и оставил кровать, стол и несколько стульев».

Вождь, выехавший на своем секретном поезде из-под Гжатска (ныне Гагарин) через Вязьму и Сычевку, добирался до Ржева несколько часов. Состав, по данным историка Герасимовой, состоял из четырех вагонов: два, которые были прицеплены, видимо, перед паровозом и в хвосте, были гружены гравием, песком и дровами – на случай диверсии. В двух других, с виду товарных, находились: в одном – охрана и, возможно, «походный» автомобиль вождя; во втором, времен Николая II, были оборудованы комфортабельные пассажирские апартаменты с запасом провианта. Вел «поезд № 1» из Москвы и обратно Петр Веновский, ржевитянин, который был депутатом Верховного Совета СССР первого, 1938 года, созыва. Дочь железнодорожника, Галина, рассказывала краеведам, что после выполнения этого важного задания отец не без гордости поведал, что Сталин лично поблагодарил его, а охрана вручила ему авоську с апельсинами – то была невидаль тогда.

Затем, судя по цитируемому документу, Верховный главнокомандующий, прибывший на крохотную станцию Мелехово, что в километре от деревни Хорошево, переступил порог дома Кондратьевой «приблизительно в 22 часа»:

«Тов. Сталин сразу же подошел к телефонам, звонил в Москву и, вероятно, на фронт, так как абоненты были кодированы и назывались условными названиями. Разговор тов. Сталина по телефону с разными абонентами продолжался приблизительно до 5–6 часов утра, конечно, с перерывами».

Заместитель коменданта кунцевской («Ближней») дачи Сталина Иван Орлов, сопровождавший «хозяина» в этой поездке, в своих воспоминаниях поведал, что приехав в Хорошево, едва выйдя из машины, Сталин «попросил нас сварить русские щи»: «Ефимов и я быстро взялись за дело, и к ночи щи были готовы. Сталин и мы уселись за стол и пообедали». (Ефимов – это генерал-майор Сергей Александрович Ефимов, на тот момент полковник, комендант «Ближней дачи» вождя; по утверждению Герасимовой, «в той конспиративной поездке, в которую не взяли личных поваров Сталина, он выполнял обязанности начпрода – обеспечивал Верховного главнокомандующего питанием).

«Во втором часу ночи мы с тов. Серовым, Зубаревым (начальник управления войск НКВД охраны тыла Калининского фронта генерал-майор Н.П. Зубарев – В.З.) и др., фамилии их теперь не помню, сидели возле соседнего дома и отдыхали. […] Серов… предложил мне поехать в город и привезти свежие газеты. Имея в виду, что в гор. Ржев центральные газеты поступили только за 3 августа, я доложил об этом тов. Серову. Видимо, за 3-е число тов. Серову газеты казались уже «старыми», и он приказал мне привезти местную районную газету. Я поехал в типографию и там прямо с печатного станка взял пять экземпляров газеты «Ржевская правда», привез их в дер. Хорошево и передал их тов. Серову, а последний, как после нами установлено, передал газеты тов. Сталину и тов. Берия. Уже после того, как на следующий день тов. Сталин уехал, я и генерал-майор Зубарев, войдя в комнату, где находился тов. Сталин, на столе обнаружили два экземпляра этой газеты, на одном из которых были пометки карандашом…

Приблизительно с 5–6 до 7–8 часов утра 5 августа т.т. Сталин и Берия, вероятно, отдыхали, так как ни телефонных звонков, ни разговоров в доме, где они разместились, нам, находящимся недалеко от дома, слышно не было. Утром в 7–8 часов тов. Сталин уже снова разговаривал по телефону с Москвой и другими абонентами. Ни абоненты в Москве, ни другие абоненты, с которыми разговаривал тов. Сталин, мне неизвестны.

В период между 10 и 12 часами тов. Сталин принял командующего фронтом. По моим предположениям, командующего Северо-Западным фронтом. Повторяю – это только мои предположения, фамилии последнего я не знаю. (Если это так, то это мог быть генерал-лейтенант Павел Алексеевич Курочкин – в будущем генерал армии, который не оставил никаких воспоминаний об этой встрече. – В.З.)

Между 12 и 13 часами товарищи Сталин и Берия из домика вышли в беседку возле дома, где пробыли приблизительно 20–30 минут».

По какой-то причине Серов и автор документа «вошли в помещение, и, когда мы там находились, туда вернулись т.т. Сталин и Берия»:

«Появление их в помещении для меня, да, видимо, и для тов. Серова, оказалось неожиданным, а меня приветствие тов. Сталина и тов. Берия привело в замешательство. Тов. Серов меня представил, после чего между мною и тов. Сталиным произошел следующий разговор.

Тов. Сталин: Сколько населения в районе?

Я: В городе около 10 тысяч, в районе около 25 тысяч.

Тов. Сталин: Сколько населения угнали немцы?

Я: 10–12 тысяч.

Тов. Сталин: Как живет население?

Я: В городе сносно (за счет общественного питания и снабжения через торговую сеть). В деревне тяжело. Наряды на продукты, получаемые из области для сельской местности, полностью не отовариваются».

После этого я из помещения ушел… В период между 13 и 15 часами т. Сталин принял командующего Калининским фронтом генерал-полковника тов. Ерёменко. Содержание бесед тов. Сталина с командующими фронтами (Еременко, а фамилии второго не знаю) мне… неизвестно. В 16 часов 5 августа 1943 года т. Сталин, т. Берия, т. Серов… и др. приехавшие с ними поездом со ст. Мелихово, уехали в направлении Москвы».

КАК РОДИЛАСЬ ИДЕЯ ПОБЕДНЫХ САЛЮТОВ

О том, как Верховный главнокомандующий принял решение о проведении первого салюта, сохранилось несколько взаимодополняющих друг друга свидетельств. Произошло это во время доклада генерал-полковника Андрея Ивановича Ерёменко (будущего маршала), который довел Верховному замысел действий своего фронта в Смоленской операции (она стартовала 7 августа). Идея заключалась в том, чтобы открыть так называемые «смоленские ворота», обеспечить выход войск на поля Белоруссии и Прибалтики; сам Сталин позже назвал эту битву «воротами в Западную Европу». Ерёменко в 1952 году писал в журнале «Огонек»:

«Мой доклад уже близился к концу, когда в комнату вошел Лаврентий Павлович Берия. По выражению его лица мы поняли, что он сейчас сообщит важную и радостную новость. Лаврентий Павлович подошел к Иосифу Виссарионовичу и доложил:

– Нашими войсками взят Белгород!

– Очень хорошо, замечательно! – сказал товарищ Сталин.

Это была действительно радостная и долгожданная новость. Так прошло минуты три-четыре. Затем Иосиф Виссарионович спросил меня:

– Что вы скажете, товарищ Ерёменко, если в честь победы под Белгородом будет дан салют в Москве?

– Я думаю, что это будет хорошо. Хорошо потому, что войска будут чувствовать на фронте голос страны, благодарность Родины, будут воодушевлены этим и станут еще энергичнее драться с противником и изгонять его из пределов нашей страны. Салют будет извещать всей стране о героических делах нашей славной армии и тем самым вдохновлять наш советский народ на новые трудовые подвиги!»

В такую, скажем так, тираду на грани указания вождю трудно поверить. Тем более что и сам Ерёменко в недавно опубликованных его фронтовых дневниках куда как скромнее по отношению к себе (и уже без Берии, которому в 1952-м, он, очевидно, сделал в «Огоньке» реверанс) описывает это событие:

«В конце доклада товарищ Сталин предложил мне сесть... В это время открылась дверь комнаты и вошел генерал для поручений, который сообщил важную новость: «Нашими войсками взят Белгород!» – «Очень хорошо, замечательно!» – сказал товарищ Сталин. Он чаще зашагал по комнате, видимо, что-то обдумывая, как бы сосредоточившись на особо важной мысли. Я молча сидел у стола и складывал карту с планом операции. Так прошло минуты три-четыре. Затем Иосиф Виссарионович произнес: «Как вы смотрите на то, чтобы дать салют в честь тех войск, которые взяли сегодня Орел и Белгород?»

Вопрос для меня оказался неожиданным, и я замялся с ответом. Сталин повторил вопрос. Теперь я уже понял смысл его слов и ответил, что, на мой взгляд, найдена новая замечательная форма благодарности войскам.

После этого Сталин еще более энергично зашагал по комнате, потом снова остановился и начал излагать свои мысли по этому вопросу. Они заключались в следующем. Войска почувствуют одобрение своих действий, признательность Родины. Салюты будут воодушевлять личный состав, звать его к новым подвигам. Фейерверки известят весь наш народ и мировую общественность о славных делах и подвигах воинов на фронте, вызовут гордость за свою армию и Отечество, вдохновят миллионы людей на трудовые подвиги. Выслушав это, я сказал, что салюты сыграют большую роль в деле окончательной победы над фашизмом. Сталин ничего не ответил, только приятно улыбнулся, и видно было, что он страшно доволен своим решением. Подойдя к столу, взял трубку телефона и попросил Молотова. Сразу же последовал ответ. «Вячеслав, ты слышал, что наши войска взяли Орел и Белгород?» Выслушав ответ Молотова, товарищ Сталин продолжил: «Так вот, я посоветовался с товарищем Ерёменко и решил дать салют в честь войск, взявших Орел и Белгород, поэтому прикажи приготовить в Москве салют из 100 пушек, но без меня не давайте, чтобы не испортили этого мероприятия. Мы сейчас пообедаем, и я к вечеру приеду в Москву».

Похоже, мысль о салютах пришла Главковерху едва ли не мгновенно. А в числе доложивших ему о двух знаменательных победах называется и Серов. Однако каков посыл через край маршала-мемуариста: Сталин с ним, Ерёменко, посоветовался, и лишь тогда утвердился в своем решении. Исследователи не раз уличали маршала Ерёменко в том, что он «досочинял» свои дневники в мирные годы применительно к политической конъюнктуре – и при Хрущеве, и при Брежневе…

После тяжелых боев в населенных пунктах подо Ржевом почти не осталось целых домов. Фото РИА Новости

100 РУБЛЕЙ ХОЗЯЙКЕ ОТ СТАЛИНА?!

К цитируемой выше записке подполковника НКВД Смагина на отдельном листе было присоединено небезынтересное рукописное приложение, помеченное как «P.S.», – автор документа сообщает, что по поручению вышестоящего начальства:

«...хозяйке дома, в котором останавливались т.т. Сталин и Берия, я вручил 300 рублей денег и передал ей приблизительно около 20 кг массы («слово написано нечетко» – примечание публикатора документа С. Герасимовой) продуктов.

Из местного населения, городских и районных руководящих советско-партийных работников никто не знал о пребывании т.т. Сталина и Берия в дер. Хорошево, по крайней мере до момента их отъезда.

Лишь в результате некоторых моментов тов. Сталина видели, когда он выходил из машины и направлялся к вагону на ст. Мелихово, красноармейцы части внутренних войск НКВД, дислоцировавшейся в гор. Ржеве. От них именно и разошлись слухи о пребывании т. Сталина в районе гор. Ржева».

Пожалуй, эту записку следует считать наиболее достоверным документом относительно пребывания Сталина в деревне Хорошево, ибо писана она была по горячим следам, через два-три года после события. К другим фиксациям, в том числе самого генерала Серова, записанных через десятилетия писателем Эдуардром Хруцким, к тому же в «вольном стиле», с явными «вживлениями» диалогов, что называется, для красного словца, стоит относиться критичнее: в них много несовпадений и разночтений. Да, пожалуй, и выдуманного. Скажем, тот же Серов, на котором лежала главная ответственность за организацию поездки и охраны вождя, никак не мог не убыть с ним в Москву, а Хруцкий писал, что генерал якобы остался в деревне «попариться в баньке» после отбытия Верховного.

Верховный добирался до Москвы уже не столь долго, сколь он ехал из Гжатска в Ржев. «В районе 22 часов 5 июня Сталин в Кремле уже принимал первых визитеров, – говорит историк из Твери Светлана Герасимова. – Имеется журнал учета, где это зафиксировано».

Лаконичное, «сухое» свидетельство Смагина тем интереснее, что ходит «милая» легенда, будто бы Иосиф Виссарионович в благодарность за проживание в доме Кондратьевой предложил «щедро» поощрить хозяйку. Запустил ее, видимо, Хруцкий, который писал, что вскоре после общения с Ерёменко Сталин вызвал Серова и сказал:

«– Я уезжаю. А вы рассчитайтесь с хозяйкой. Дайте ей рублей сто.

Сталин плохо знал цены 43-го года. На сто рублей можно было купить полбуханки хлеба или пачку папирос «Пушка».

– Товарищ Сталин, зачем ей деньги, – сказал Серов, – может, мы ей продукты оставим?

– Очень правильно. Так и поступим.

Серов проводил Сталина до поезда, а когда вернулся в деревню, увидел расстроенного Зубарева.

– Ты чего?

– Иван Александрович, неужели марочный коньяк и вино хозяйке отдашь?

– Ладно, бутылки можешь забрать себе.

Позвали хозяйку.

– Спасибо от меня и вашего постояльца, он вам все продукты оставляет.

Хозяйка вошла в кладовку. В ней лежали ящики консервов, шоколада, поленица сухой колбасы.

– Это все мне?

– Тебе, тебе, – засмеялся Серов.

– А кто ж это был у меня на хате?

– Товарищ Сталин.

Хозяйка ахнула и грохнулась на пол. Пришлось вызывать военфельдшера».

Эта «умилительная» история в той или иной интерпретации гуляет по многочисленным публикациям о пребывании вождя на фронте, но к ней есть много вопросов (как и к прочей «мозаике» этого увлекательного повествования, на кои его создатель, умерший в 2010 году, увы, уже не ответит).

Во-первых, Сталин, хоть и не ходил по магазинам и рынкам, вряд ли столь «некомпетентно» ориентировался в бытовых ценах. Поскольку не мог быть не в курсе того, что с началом войны рыночные цены на продукты были пущены в свободное плаванье и возросли в 13–15 раз. Например, килограмм масла стоил 700–800 рублей, столько же ржаной муки «тянуло» на 140–160 рублей, картофеля – на 45 рублей. За литр молока «давали» до 100 рублей. За килограмм говядины «брали» более 300 рублей, за десяток яиц – 200 рублей, а за 0,7-килограммовую булку пшеничного хлеба – 400 рублей. Кстати, папиросы «Пушки» (а не «Пушка») к тому времени уже давно не производились – это была «народная» марка, популярная в середине 1920-х годов. Вождь, конечно, мог исходить из военторговских цен, по которым буханка хлеба стоила 1 рубль, но по своему грузинскому менталитету в подобном случае он едва ли мог «опуститься» до такой невежливости.

А еще Серов, матерый спецслужбист, вряд ли мог за дешево живешь брякнуть вернувшейся хозяйке про Сталина (что косвенно подтверждает и его ржевский подчиненный Смагин). Ведь и сам Хруцкий – а он был зятем Серова, – предваряя «воспоминания» последнего, отмечал, что «генерала Серова невозможно было разговорить»: «Он всегда уходил от разговоров о своей работе, чаще всего отшучивался». Наконец, никогда не распространялась на этот счет сама «упавшая в обморок»; и «до» Хруцкого, а именно до его публикации в 2005 году «Похождений товарища Сталина на Западном фронте», эту забавную байку никто не муссировал.

Впрочем, как было отмечено в выше опубликованном свидетельстве подполковника Ржевского НКВД Смагина, слух по самой деревне и окрестностям распространился довольно скоро. В 2006 году местная жительница Элеонора Сергеевна Лебедева (в девичестве Кукушкина), которой тогда было 6 лет, вспоминала: «Все говорили, что в доме Кондратьевых находится Сталин. Но я его не видела. Когда вереница машин 5-го числа умчалась, нас, детей – а ребятни тогда в селе было очень много, – позвали к тому дому. Двое военных брали горстями из трех коробков карамель и сыпали кому в ладошки, кому в подолы рубах. До чего ж были те конфеты сладки! Мы, дети войны, жившие в Хорошеве, и теперь, как сойдемся, спрашиваем друг дружку: «А помнишь гостинец от Сталина?! Какой же он был ароматный и вкусный!»

Сама хозяйка избы Наталья Кондратьева рассказывала, что будто бы к ней в тот поздний вечер, когда приехал Сталин, подходил кто-то из генералов и звал прийти в свой дом завтра утром к такому-то часу: мол, с ней хотят побеседовать. Но она с утра пораньше побежала в райцентр отоварить талоны на хлеб, быстро обернуться не удалось, и к назначенному времени женщина опоздала. И тот же генерал позже сказал ей: «Очень сожалею, что вы не пришли. С вами хотел поговорить товарищ Сталин, поблагодарить за кров. Иосифу Виссарионовичу очень понравился хорошо ухоженный дом с приусадебным участком» (Верховный, как свидетельствуют охранники, и впрямь выходил несколько раз из дому покурить, а заодно и полюбоваться пейзажем).

У льночесальщицы и ее дочери Софии в запасе была еще пара-тройка таких отчасти навеянных их «излишним впечатлением» историй, которые им наверняка помогли сложить местные журналисты. София даже будто бы видела приехавшего Сталина, которого не могла не узнать: ведь его изображения были сплошь и рядом; девушка даже определила марку машины, из которой он вышел, – «Паккард». Тверской историк Светлана Герасимова категорически развенчивает это свидетельство: «Дом был надежно «защищен» палисадником, за которым возвышалась густая растительность – это очень хорошо видно по паре сохранившихся фотографий того периода, и что-либо увидеть за ней, даже находясь у соседнего дома, тем более уже поздним вечером, было маловероятно».

Обеих женщин (и их интервьюеров) можно понять: по сути дела, они были единственными в мире, у которых на постой задерживался «отец народов». О том, как у них «два дня» (а на самом деле не более 18 часов) гостевал Иосиф Виссарионович, и Наталья Кондратьевна, и София Александровна (по мужу – Нечаева) не раз рассказывали в газете «Ржевская правда».

«Свои встречи со Сталиным» в Ржеве придумывали и партийные активисты. Якобы вождь приглашал в избу 14 местных коммунистов: «С каждым поздоровался за руку, попросил поведать о настроении людей, поинтересовался, есть ли уже наметки восстановления сильно разрушенного города». Это тоже не более чем выдавание «мечты» за действительное: живого небожителя хотелось тогда многим увидеть «хоть одним глазком».

Через год после пребывания вождя под Ржевом в Хорошево прибыла направляющаяся на фронт воинская часть, и ее командованию также приглянулся дом Натальи и Софии Кондратьевых. После побывки один из офицеров не смог удержаться от того, чтобы не сфотографировать «освященную» Главковерхом избу. Одну из фотокопий подарил хозяйке. На обратной стороне снимка написал: «На память о прожитых моих днях в вашем доме. Этот дом ценен тем, что в нем жил И.В. Сталин. 26 сентября 1944 года».

Когда в августе 1945 года Калининский облисполком принял решение: считать дом в деревне Хорошево, в котором останавливался Сталин, историческим памятником Великой Отечественной войны, – его хозяйке – льночесальщице Кондратьевой – предложили обменять ее жилище на квартиру в любом месте Советского Союза (!).

«Предложение наверняка было весьма заманчивым, – рассказывала «НВО» директор (ныне бывший) Музея Сталина Лидия Козлова, – но Наталья Кондратьевна решила остаться на своей родине и новым местом жительства выбрала Ржев. Ей возвели дом на одной из центральных улиц города – Декабристов, недалеко от ее родной фабрики, в нем она и прожила остаток своих лет».