Как оседлать военную фортуну

Историческое здание на Суворовском проспекте входит в число архитектурных достопримечательностей Санкт-Петербурга. Фото с сайта www.mil.ru

Известный русский писатель Александр Куприн в романе «Поединок» описал мечты молодого офицера, у которого служба не ладится, и начальство его третирует: «Вот, назло им всем, завтра же с утра засяду за книги, подготовлюсь и поступлю в академию... Взять только себя в руки. Буду зубрить, как бешеный…»

Мечтал незадачливый подпоручик, как после блестящего окончания академии появится он в бывшем своем полку – «изящный, снисходительно-небрежный, корректный и дерзко-вежливый, как те офицеры генерального штаба, которых он видел на прошлогодних больших маневрах и на съемках».

Куприн, сам послуживший офицером в пехоте, прекрасно знал, какую роль в судьбе офицеров, которым посчастливилось в нее поступить и благополучно ее окончить, играла основанная в 1832 году Императорская военная академия (с 1855 года – Николаевская академия Генерального штаба, с 1909-го – Императорская Николаевская военная академия).

«Изгои царской казны»

В конце XIX – начале XX века жизнь большинства русских армейских офицеров была отнюдь не легкой. Роскошные балы, шампанское, кутежи и прочие радости жизни – все это было прежде всего у гвардейских офицеров. Но для службы в гвардии, помимо происхождения, офицеру надо было обладать и немалым состоянием, ибо жалованья на гвардейские расходы и жизнь в столице заведомо не хватало.

А у армейских офицеров в подавляющем большинстве жалованье было единственным источником существования. И было оно явно недостаточным.

Последний протопресвитер русской армии и флота отец Георгий Шавельский в своих воспоминаниях писал: «Офицер был изгоем царской казны... Офицер получал нищенское содержание, не покрывавшее всех его неотложных расходов. И если у него не было собственных средств, то он – в особенности, если был семейным – влачил нищенское существование, недоедая, путаясь в долгах, отказывая себе в самом необходимом».

Военный министр Ванновский всеподданнейше докладывал императору Александру III: «Непрерывный и в высшей степени тяжелый труд офицеров не вознаграждается сколько-нибудь удовлетворительно, не только по сравнению со всеми другими профессиями, но даже по отношению к самым ограниченным повседневным потребностям офицерского быта. Тяжесть экономического положения офицеров особенно резко стала сказываться в последние годы вследствие непомерно возросшей дороговизны».

Сменивший Ванновского на посту министра генерал Куропаткин столкнулся с той же проблемой. В своем дневнике он писал: «Ванновский говорил государю, что главная нужда армии – увеличение содержания офицеров. Сиделец в кабаке более офицера получает. Государю я говорил о том же, и говорил, что в Москве офицеры стреляются из-за растраты в 150 рублей».

Но дело было не только в унизительной бедности армейских офицеров. В мирное время им предстояло прослужить, как правило, «всю дорогу» в одном полку (советская практика переводов офицеров из части в часть тогда была неведома) и выйти в отставку с должности ротного или батальонного командира.

Поступление же в академию давало возможность резко изменить судьбу молодого офицера. Ускорялось чинопроизводство, служить выпускнику академии предстояло либо в Петербурге в Генеральном штабе, либо при штабе какого-то из военных округов в большом городе, а не в богом забытой глуши.

Александр Самойло, поступивший в академию в 1895 году, писал в мемуарах:

«Академия в то время имела два основных назначения. Первой ее задачей было повышать специальное военное образование офицеров. Для этого предназначались два первых курса. Окончившие их офицеры получали право на ношение особого академического значка. Второй задачей академии было комплектовать корпус офицеров Генерального штаба. Для этого существовал третий, дополнительный курс, на который переводились лучшие по баллам офицеры, окончившие два первых курса. Зачисление на этот третий курс осуществлялось по числу вакансий, открывавшихся по штатам Генерального штаба. Наличие при Генеральном штабе специального офицерского корпуса было одной из особенностей русской армии, отличавшей ее от других европейских армий. Офицерам Генерального штаба была присвоена особая форма одежды, они пользовались правами на ускоренное чинопроизводство. Перед ними открывалась широкая дорога для службы не только по военному ведомству, но и на поприще дипломатическом, а также по ведомствам внутренних дел и даже народного просвещения».

Какой соли больше в России

Но попасть в академию было очень нелегко.

Михаил Грулев, поступивший в 1884 году, вспоминал: «Чтобы судить, какое исключительное отсеивание производилось в том году при приеме в академию, достаточно сказать, что явилось к экзамену 415; выдержали экзамен 387; из них отобрано было 70, и из этих 70 окончили впоследствии академию по первому разряду и переведены в Генеральный штаб только 18. Впоследствии отказались от этого порядка: стали принимать в академию по возможности всех выдержавших экзамен и только в Генеральный штаб переводили по мере надобности… Конечно, я очутился точно на седьмом небе, когда убедился, что зачислен в академию».

Офицера на экзамене по различным предметам могли спросить: какие цели должно преследовать сторожевое охранение? Какая часть представляла у Наполеона общий резерв в сражении при Бауцене? В чем была суть реформ братьев Гракх? Какие пристани есть по Днепру? Какой соли больше в России – каменной или поваренной?

Особенно впечатляет экзамен по иностранным языкам. Алексей Игнатьев поступивший в академию в 1899-м, вспоминал: «Надо было написать сочинение на заданную тему. По-французски я получил полный балл. По немецкому языку мне сбавили один балл за то, что в изложении темы «Воспитание молодого воина» я спутал выражения «кригсшуле» с «милитэршуле».

Интересно, сколько сейчас найдется в армии офицеров (не профессиональных переводчиков), способных на двух языках сочинение написать? Впрочем, таких, как Игнатьев, и в прежние времена было немного: «Громадное большинство офицеров от писания сочинений отказалось и предпочло не рисковать, а переводить со словарем технический текст».

Но, поступив в академию, надо было еще благополучно ее окончить. А это было тоже нелегко. Не все выдерживали дальнейшее обучение, провалы на экзаменах могли привести к отчислению из академии. И не только это.

Самойло приводил такой пример: «По военной администрации поручалось составление карт. Все домашние работы этого рода необходимо было выполнять собственноручно. В действительности же состоятельные офицеры заказывали карты компетентным исполнителям и затем получали высокие баллы от профессоров… Случайно обнаруженные факты такого недобросовестного отношения офицеров к своим обязанностям, разумеется, строго наказывались, но, по-моему, больше за проявленную при этом неловкость, чем по существу дела».

Однажды преподаватель в чине генерала, принимавший карту у офицера, спросил, сам ли он эту карту изготовил и готов ли дать в этом слово. Офицер, помявшись, слово дал. Тогда генерал показал крестик, который он в прошлом году на предъявленной ему вторично карте поставил. Офицера, легкомысленно отнесшегося к своему слову, отчислили.

10 тысяч рублей капитана Басевича

Надо отметить, что частный «бизнес», связанный с военным образованием, мог иметь место не только в академии. Вот. например, какую его разновидность описал Владимир Трубецкой, офицер лейб-гвардии Кирасирского ее величества полка.

Службу он начал вольноопределяющимся (вольнопером на тогдашнем армейском жаргоне), затем сдал соответствующие экзамены и получил офицерское звание. Экзамены были очень нелегкими, и, чтобы подготовиться как следует, вольноопределяющийся Трубецкой, как и многие его товарищи-вольноперы, воспользовался услугами капитана Басевича. Тот – неофициально, конечно, – много лет готовил к экзаменам желающих стать офицерами «за соответствующее вознаграждение». Вознаграждение было очень серьезным:

«Басевич был капитаном и командиром роты лейб-гвардии Павловского пехотного полка… За каких-нибудь два-три месяца Басевич зарабатывал на своих вольноперах ежегодно тысяч десять (если не более), и за такие дела в Павловском полку, где он служил, офицерство смотрело на него весьма косо, считая, что Басевич занимается грязным и совсем неподходящим для него делом. Знакомые мне павловцы говорили, что стыдятся за Басевича, который является чуть ли не позором полка, ибо превратил себя в какого-то репетитора (что к лицу разве бедному студенту, но никак уж не офицеру гвардии). Старшие офицеры полка не раз указывали Басевичу на несовместимость его частной репетиторской практики с высоким званием гвардейского ротного командира. Вопрос даже ставился об удалении Басевича из полка, однако Басевич как будто и в ус не дул, плевал на все и на всех, продолжая выгодное для себя дело».

Но офицеры, учившиеся в академии и попавшиеся на использовании «платных» услуг, такой «непотопляемостью», как капитан Басевич, не обладали и могли быть отчислены. Помимо несбывшихся надежд, это могло вызвать и насмешки над несостоявшимся «академиком».

Иногда перспектива отчисления из академии могла привести и к трагедии.

Самоубийство на географической почве

Игнатьев описал такой случай:

«Я поспешил на Английскую набережную и застал здесь всех однокурсников, пораженных известием о самоубийстве нашего коллеги – скромного поручика туркестанских стрелков. Поручик оставил предсмертное письмо. «Сегодня на экзамене, – писал он нам, – я едва получил удовлетворительный балл; я прочел все курсы уже три раза, тогда как большинство из вас не успело еще прочитать и половины. При таких условиях я решаю, что дальнейшая борьба бесплодна, и прошу товарищей позаботиться о моей семье, возлагавшей все свои надежды на мой успех в академии». Прежде всего мы припомнили, что покойный не смог сегодня утром ответить экзаменатору, почему у рек в России, текущих в меридиональном направлении, правый берег – высокий, а левый – низкий».

Товарищи вспомнили, что поручик, «как и большинство слушателей академии, успешно окончил в свое время военное училище не то фельдфебелем, не то взводным портупей-юнкером. Что, прельстившись усиленным жалованьем, полагающимся офицерам на окраинах, он взял вакансию в далекий Туркестан. «Скоро жалованья хватать не стало, и он, прослужив два года сверх положенного обязательного трехлетнего срока в строю, посвятил все это время подготовке в академию, окончание которой открывало на всю жизнь не только военное, но и гражданское поле деятельности».

Поручик так радовался своему поступлению в академию: «Он ходил как пьяный от счастья, когда узнал, что попал выше той роковой черты, которая отделила сто тридцать человек, принятых в академию, от остальных, выдержавших экзамены, но не принятых. Он хватался за академию как утопающий за соломинку. Ему казалось, что для успеха достаточно одного усердия, но в конце концов он отказался от борьбы и жизни».

Можно только пожалеть несчастного поручика…

Что касается военного и общего образования, которое офицеры получали в академии, следует признать, что оно было достаточно глубоким. Но при этом многие из выпускников отмечали слишком сильное увлечение теорией в ущерб практике.

Антон Деникин, в будущем один из лидеров Белого движения, поступивший в академию в 1895 году, обратил внимание на такую вопиющую несуразность: «Мы изучали военную историю с древнейших времен, но не было у нас курса по последней Русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Последнее обстоятельство интересно как показатель тогдашних нравов военных верхов».

Александр Самойло подчеркнул в воспоминаниях: «Отрицательной стороной академического курса была, на мой взгляд, именно его «академичность», погоня за высоким уровнем общего и притом теоретического образования в ущерб практической полевой подготовке и работе в живой жизненной обстановке. Сколько я могу судить, подготовка офицеров в западных армиях была лишена этого недостатка».

Впрочем, чрезмерное увлечение теоретическим образованием в ущерб подготовке практической в России было характерно не только в военной среде…