Последняя империя

	Символ державности. Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)

НЕ ЗНАЮ, кто прав, кто профессионал. Есенину приписывают походя брошенное: "Словарь - это я". Фраза центонного склада, отсылающая к Людовику ХIV, который посягал всего лишь на государство. Условно - на империю. Как знать, будь у короля есенинский замах, не сжалась бы прекрасная Франция до своих республиканских очертаний, а была бы на сегодня Империей Языка. Но тогда чем была бы Россия?

Билингвы, полиглоты, расширенное сознание - все заманчиво. А как насчет однолюбов? Два-три полноценно родных языка у одного носителя - это реально? Есть ли русскость в "Лолите", или ее автор и прежде не имел контактов с "призывом млечным"? Если стиль гения - всего лишь хрустальная схема, будем благодарны за свидетельство посредством "схемы", насколько же непобедим и животворящ родниковый первоисточник.

Дело не в том, презирают ли отдельные умники чрево роженицы, а в том, какое место занимают в духовном космосе роды продолженные, какова степень просвещенности языка-вседержителя, можно ли отнять у него ряд функций для устроения сносного земного обогрева или магический "последний огурец" так и не будет доразрезан?

Власть цивилизации стоит на разделении. Если это каламбур, тем хуже для каламбура. Если центон - ему все в строку (в "каламбуре" Word, что характерно, чужака не заподозрил, "центон" же подмазнул волнистым красным - вот и доказательство спроса на филологов в сегодняшнем мире).

В мире - да. У нас же филологов пиво разливанное. И ценз не в том, у кого больше, а в том - долетит ли телега твоей речи на одном центоне из четырех до Казани али не докатится. Недаром на центон подсели, скорей всего инстинктивно, диджеи с рекламщиками, хотя не факт, что в соответствующих видах бизнеса окопались самые образованные. Вряд ли даже знатоки в "О, счастливчик!" угадают из четырех вариантов значений смысл этого самого "центона" единственно верный (мольеровский герой тоже ведь думал, что проза отдельно, а болтовня отдельно).

Имперский наш язык на это лишь посмеивается.

Своя своих не познаша. Иначе: как поймем, так и будет.

Древний иврит, на котором записана Тора, язык сакральный (примем на веру), но вряд ли сакрален идиш. Готовый чужой язык на привнесенном алфавите развивался, как местечковое воспоминание о Вавилонской башне-блуднице. Как сменный язык Творцу навстречу. Впрочем, евреем можно быть, вообще не зная ни одного еврейского слова - живя по Торе, не догадываясь об этом, подобно пресловутому Журдену, или считая себя к ней причастным через родителей. Евреем по происхождению, по жене, по троим сыновьям, даже если вы аварец, а расписаны с русоволосой медсестрой-вологжанкой (всех, война, ты евреями сделала!). Бытовой русский в чем-то, подобно идиш, творение слишком человеческое, но сквозь видимое самовольство просвечивает все тот же недосягаемый божественный стрежень. Суффиксы, приставки, чешуя падежных окончаний, перевод существительного в глаголы и обратно обкатывают чужое до нужных кондиций, заменяя однозначность свойской оценочностью, заманивая - и замаливая - слова-пришельцы в русский контекст.

Корней Чуковский в середине шестидесятых сетовал на засорение языка сленгом и непереваренным роем иностранщины. И что ж? Засорители обрусели. Новых пришельцев ждет то же всасывание, увязнут и они, пустят корни, войдя в состав сторожевой атмосферы и преувеличенно сгустив звездные уголки, откуда есть пошла напасть на землю русскую. Пошла, да не сработала. Называется: "Ждали".

Шифр, обнаруженный в Торе пропусканием ее через компьютер, содержит предсказания, которые полностью открыты лишь по наступлению найденного события. Сбывающийся шифр подвижен, это как бы надъязык по отношению к пронизывающей его Книге. Русский или, если хотите, язык, который называю русским я, в единой мировой Книге аналог этому шифру. Он тоже - сбывающийся. Стихи - бутоны этих сбываний. (Не все, но пока ведь и написаны не все.)

Язык в России больше, чем душа, он поперек души в пекло, хотя и необязательно в пекло. Если признать, что, изъясняясь притче-пословично, мы всего лишь реализуем свою азийскую половинку (или византийскую - кому как нравится), вектор-то притязаний никак не меньше всесветного. Будем долго молча (скрытая реклама "Бородино") прикидываться созерцателями на рыбалке, а ввернем некую "тарабумбию" - и ложись! Вот. Здесь давным-давно во всем разобрались и только прикрываются пол-литрой - последняя играет роль солнцезащитных расплавленных очков, чтобы кишки не ослепли (с ударением на "ки").

Умиление - тяжелая штуковина. Лучший ли у нас язык? Нет, он не лучший, он другой. Может подладиться к любому из прочих языков. Слишком все может. Он Рыба, он же и Водолей (огласите весь Зодиак, пожалуйста!). Оглашаю. "Русский" - прилагательное? В том числе. А Пушкин - какая часть речи? Русский Пушкин. Смешно, правда? (Задом наперед сказать, через тире, еще куда ни шло, но в том-то и фокус: по-русски как ни скажи, выходит "Пушкин"). Английский П.?" - ради всего святого: шляпа, трость, "вульгар" - далее везде. Ну, выспренно, ну, уязвимо - но и такой возможен. Кто у нас сегодня Жванецкий? Тоже он. Юмором опохмелись - будет наш А.С. - и местоимением, и предлогом, и союзом прекрасным. Или - союзом всех союзов - междометием, - смотря по обстановке. Бьют же не по прилагательному, нет в нем рокового ущерба.

Вопрос в другом. Граница этой русскости. Собственно, империя - вопрос границ. Власть границ. Экспансия границ. Эсперанто границ.

"Здравствуйте, я ваш компьютер! Кто говорит? Джон говорит".

Иван ему: "Компьютер-компьютер, а я тебя съем. Я, Джон Джоныч, твой хакер!" И не догадается Джоныч парировать: "От хакера слышу!", он только в логике крутой. Да, собственно, съеден он уже, завоеватель.

Горжусь ли я своим москальским первородством в компенсаторном плане? За грязь, за ласку? В смысле сдержек и противовесов - нет. Страна разболтана. Договариваться о единстве цели при таком богатстве синтаксиса себе дороже. Язык дан даром, трудов не требует. Нет, разумеется, правильный язык ходит на работу, как все работающие языки, обедает, звонит, физиологически отправляется, все такое. Только ни в президенты его не позиционируют, ни к брандспойту не подпустят. Максимум - съесть конфетку диетическую, сходить в Музей пожарного дела, уступая просьбам тамбовской семиюродной племянницы, которая сориентировалась не по орфоэпическому словарю, не по толковому, а по "толповому" да с утра пораньше. Раздолье, а не рынок.

Покоится где надо язык литературный (я бы назвал "благородно-дачный"), попискивают мобильно-цеховые, дрючится "феня", литургический, понятный вслепую сантиметр за сантиметром, восходит под купола, заслоняясь напыленным светом от совокуплений беспредела для бедных с беспределом изысканной пыльцы - несть числа вариантов новообразований.

Ну и Христос бы с ними. Попросят - поделимся. Только ведь, гады, не просят. Вероятно, брать не во что. Лишнего уж больно много. Беспредел заразен - это доподлинно знакомо кубинцам, бывшим гэдээровцам, отдельным белозубым талибам, прошедшим фильтровку наших общаг; понятно, что смущает и фундаменталистов, и неофитов гарантированного прожиточного минимума - пир без окон и дверей, империя пира, если же отсечь обстоятельство образа места - просто Империя.

Почему нам здорово, а им смерть? Потому что поезда у них сидячие, а у нас в купе четыре полки и столик посредине. Пространство так и норовит подкрасться, колесовать горизонтом, снежку за шиворот и преданно поскуливает: покори меня!

Выход один - пировать, впитывая скулеж, елки рыжие, и что там еще под снегом и со снегами? Обращай, не обращай внимания - из космоса не выйдешь, послушание Земли в статусе того самого пульсирующего зеркала, а наше зеркало - избыточный, бескорыстно расширяемый словарь (было бы мясо, а нервы найдутся).

Защитный отпор языка и территория Родины взаимны, как "инь-ян", в экспортном же исполнении противовеса нет и быть не может.

Остается вечное путешествие. Возврат смертелен. Члены русской диаспоры способны процветать поодиночке, но, сойдясь, плачут, и не по-сериальному плачут.

Разрушительную стихию любви назад худо-бедно плач поглощает, но есть в нем и привкус лжи, обостренный падением железного занавеса.

Дело в том, что язык сглотнул "советское" и не подавился, не ослаб. Урал с Хабаровском дергаются временами, но растаскивания территорий не произойдет - мы под Покровом Языка ( не говоря о Богородичном). Плач по нам языковых единокровников безадресен. Мы потеряли то же, что и они; впору нам на собственных сходках реветь, да уж куда пошлей! С другой стороны, экспансия русского возможна только хитрыми русскими мозгами, а не языком - Интернет уже задействован, он грозит суперварварством в такой степени, что нашему Левше беспокоиться не о чем. Но, если хватит ума, чтобы на крыльях сметливости разбросать в мире (потом, после Победы) еще и могучую, неприхотливую рассаду языка...

Мы несем потенциал мирового спасения, а он и даром не нужен. Обидеться - самое простое. Но это не входит в профессию. Язык - профессия наша. Профессия народа. Масло масляное, если держать в уме и в сердце. Что Язык и Народ - одно и то же. Сим и замкнемся.

Опасности XXI века гениально просты: глобализм, виртуальность и клонирование. Экология, озоновые дыры, вирусы компьютерные - это следствия. СПИД локально излечим. Наказание неизлечимо. "И прососет себе пути" - Леонид Мартынов не это имел в виду стихами о чистой воде, но стихи на то и стихи, чтобы перехлестывать замысел.

Повторюсь: глобализм, виртуальность и клонирование. Порядок любой. Так сказать - ум, честь и совесть.

Я намеренно касаться не хочу личной воли проводников этой дряни. Ее наступление неотвратимо, поскольку выгод много. Не будем ханжами - победить комфорт можно только в отдельно взятой сумасшедшей коммуне. Ведь что такое деньги? Те же глобализм (мировая валюта), виртуальность (отчуждение, удаление в буфер, извлечение из буфера - из Ничто), клонирование (печатный станок). Все уже было и есть. Совершенствуется только технология. Выход один - в умении пользоваться, держать в узде поводья тройки гнедых. Выход, но не спасение. Кони совершенствуются быстрее Аполлона. Мистифицировать их, наделять разумной (антиразумной) волей означало бы заворожиться испугом, который паче гордыни.

Наложить запрет на понимание опасности, раз ничего не поправишь, - еще одна опасность

В чем же она как таковая? Глобализм вводит искусственную иерархию взамен Божественно-природной. Все тонкости обрезать - потому что тонкости свидетельствуют о совсем другой иерархии, как под ногами, так и в занебесье. Виртуальность уравнивает Жизнь со Смертью смертью же. Причинно-следственная связь заменена простой электроцепью, бесконечно умноженной, что дела не меняет. Пушкин = Пупкин. Пушкину не привыкать - предел профанного в нем тоже предусмотрен, а вот людей жалко. Глобализм - это вам не янычарство. Големы успешно расселяются, и кулаками не помашешь. Придется жить в одной большой американской деревне. Жить без сопротивления существительному (предикату), а значит, виртуально. Клонированно бессмертными. В конце концов законы тяжкие падут (религиозные запреты и впрямь покушаются на свободу зла), и копий будет столько, сколько потребуется. Бездарные вздохнут, даровитым же и сейчас объяснено, что выпячивать талант негоже, неполиткорректно (радует, что машина пока не знает модной заокеанской болезни, но долго ли умеючи?)

Смерть чрезвычайно приспособляема к Жизни, методы ласковы и стерильны.

Остается оттеснить старуху по ее же методу. Опутать смыслами. Говорить с ней по-русски - где размыто, а где и прямиком. Наши речи плетутся и разят кого ни попадя. В них есть все, и в том числе фокусировка аллюзий, пронизанность элитарнейшими токами - Тютчева, к примеру для многих раскрыть не по силам, зато "Умом Россию..." и "Я встретил Вас..." пароль и отзыв - массовее не бывает.

Русский язык именно по стихо-музыкальным инстинктам годится на роль Удерживающего. Империя Языка - земная не во всем. Чтобы уцелеть и уцелеть заземленно, она способна хранить завещанную открытость, подставляясь всем веяниям, а вырабатывая все равно хлорофилл. В этом, впрочем, ни одной новой надежды. У Последней Империи нет права на выбор прилагательных.

Кто идет?!

Русский?

Пусть так.