Константин Попов – После первых относительно свободных выборов в союзный парламент столько было оптимизма, столько надежд. Но, похоже, что-то не сложилось. Последняя избирательная кампания – тому пример. Не кажется ли вам, что мы что-то упустили, не довели дело до конца?
– Если говорить очень спокойно, без эмоций, наверное, надо отметить следующее. В конце 80-х – начале 90-х годов был общественный спрос на демократическое движение, на демократические институты. Этот спрос означал одновременно недоверие прежнему режиму, недовольство той правящей организацией, которая называлась КПСС. Романтический, идеальный период бывает в любом движении. Демократическое движение в России этот период также прошло. После этого наступает период охлаждения.
Впереди у нас осталось всего две стадии. Одна, на которой мы сейчас задержались довольно надолго, называется управляемая демократия.
В глазах Запада, в свете положений Конституции демократические институты надо поддерживать. У общества спроса на них уже нет, но для того, чтобы выполнять конституционные требования, чтобы быть цивилизованной в глазах Запада, власть вынуждена играть в «демократические игрушки». Это нормально.
– Когда ребенку 14–15 лет, это – переходный возраст. Очень опасный, кстати. Опросы социологов показывают, что демократические ценности сейчас не котируются. Может быть, причина этого кроется в экономическом положении людей, в их опасении за свою жизнь?
– Мы не раз замечали на примере своей страны, что у нас связь не прямая, а иногда и парадоксальная между экономическими проблемами и демократическими ценностями. Очень часто бывает так: чем более сыто брюхо, тем меньше нужна демократия. Но вы правы, сейчас людей беспокоит другое. Угроза жизни, теракты. Политики вовсю эксплуатируют эту тенденцию, чтобы укрепить свою личную власть. А общество понимает, что без ограничения свобод здесь не обойтись. Всемирная угроза терроризма сужает пространство для демократических институтов.
И только на второе место я бы поставил экономические проблемы. Я бы даже сказал, что если, не дай Бог, в стране опять начнутся экономические трудности, тогда может опять возрасти ценность партий, выборов, референдумов. Может быть, не всегда тех партий и референдумов, которые вы бы хотели видеть или которые уже есть.
– Действительно, у нас народ сейчас даже не знает, сколько же в стране настоящих партий. А единственный российский референдум проводился в самый тяжелый период, когда Россия находилась на грани гражданской войны.
– Что касается референдумов, то первый закон, который мы делали в Комитете по законодательству в 1990 году, – это закон о референдуме. Логика была простейшая. Столкновение систем, режимов было неизбежно. Чтобы энергию взрыва, столкновения увести с улицы, надо было придумать клапан у избирательных урн. И закон о референдуме эту роль клапана сыграл, энергия ушла все-таки в голосование. Как бы к этому ни относились.
– И все-таки не всегда весь пар удавалось выпустить благодаря выборам. Был и 1993 год. Зато переход власти от одного президента к другому прошел сравнительно демократично, по крайней мере в соответствии с действовавшим законом┘
– Когда мы оперируем формулой, что смена власти произошла по закону, это уже значит демократично. Потому что нормальный закон – закон, принятый при участии оппозиции, при наличии разных мнений, даже в очень корявом парламенте, это уже во многом демократическая процедура. Поэтому обвинений ни со стороны Запада, ни со стороны оппозиции мы не слышали. Все прошло по закону, по Конституции. Что будет в 2007–2008 годах? Сценариев на самом деле два. Один сценарий – это реальное объединение с Белоруссией и создание де-юре нового государства. Тогда мы начнем отсчитывать первый президентский срок в новом государстве, по новой Конституции. Этот сценарий возможен, но не очень вероятен.
Второй сценарий сейчас мы наблюдаем на Украине. Это переход к такой системе власти, когда президент останется фигурой номинальной и избираемой парламентом, как в Германии, а главной политической и экономической фигурой в стране станет премьер. На премьера уже не распространяется понятие двух сроков. Тот же Гельмут Коль 16 лет правил, пока его партию поддерживали, на то он и лидер. Я думаю, Россия пойдет по этому пути. И именно поэтому я убежден, что будет формироваться вторая, левая, партия, потому что стабильными в такой системе премьер и его правительство могут быть, лишь если находящуюся у власти партию готова сменить другая, имеющая «блокирующий пакет», то есть не дающий права изменять Конституцию.
– Здоровая спортивная конкуренция – ведь хорошая. Но вы полагаете, «Единая Россия» продержится весь этот срок? Или все же развалится, если не будет заметного улучшения уровня жизни людей?
– С нынешними информационными технологиями и это возможно. Но было бы еще проще, если бы президент согласился на модель правительства парламентского большинства. Вот тогда можно было бы на ЕР и на ее правительство повесить всех собак. Президент не пошел этим путем. Поэтому я уверен, что ЕР будет трансформироваться, но сохранится. А трансформация произойдет за счет создания нового политического игрока. Там будет много всяких сценариев. Один из них – слепить левое движение «из того, что было». Из ЛДПР, «Родины» и так далее. Я в этом плане не очень оптимистичен. Опыт Селезнева – наглядный пример, что не всегда можно назначить лидером партии удобного человека.
А другой путь – это модернизация КПРФ, только без Зюганова. Модернизация в социалистическую партию, без всякой там социал-демократии, в российскую социалистическую партию, но интернационалистическую по духу.
– И реально оппозиционную. Ведь Зюганова трудно считать настоящей оппозицией. Но создать двухпартийную систему – это полдела. Любая демократия нуждается в законодательной поддержке. Может быть, нельзя было проводить выборы, когда главный кандидат отказывается от участия в дебатах?
– Я уверен, что выборное законодательство будет совершенствоваться. Хочется верить, что в сторону плюрализма, демократии и свободы слова. Но любой закон, особенно закон о выборах, имеет очень жесткое ограничение. Он зависит от культуры общества, его реальной многопартийности. Если ее нет, если одна фигура имеет рейтинг 90%, а вторая от 0,5 до 0,8, то по закону навязать дебаты не получится. Это уже тоже не выборы, это профанация. Главное, что удалось нам в этот сложнейший период сделать, – это руками Конституционного суда вернуть минимальную независимость СМИ во время выборов. Это залог того, что все будет более-менее нормально.
– Оба предложенных вами сценария предполагают серьезные изменения в Конституции, не так ли?
– Переход к правительству парламентского большинства у нас можно совершить и без изменения Конституции. Я это юридически доказывал неоднократно. Главный закон здесь – это конституционный закон о правительстве. В этот закон достаточно добавить лишь одну норму, что Государственной Думе президент предлагает кандидатуру человека из победившей на выборах партии (или коалиции партий). Переход к модели избираемого парламентом президента и к модели, где правительство формируется парламентом и является правительством победившей партии с теми полномочиями, которые сейчас записаны за президентом, без поправок в Конституцию невозможен.
– Почему президента должен обязательно избирать парламент? Вы опасаетесь, что всенародно избранный глава государства не захочет смириться с ролью английской королевы и попытается захватить всю полноту власти?
– Не то чтобы захватить, да еще силой. Просто он будет чересчур легитимирован. Можно предоставить ему фиктивные полномочия, а фактические отдать премьеру. Однако такие, как я их называю, юридические мины замедленного действия закладывать в политическую систему нельзя. Они взорвутся.
– Возвращаюсь к нашему любимому ребенку – демократии. Может быть, когда начинается переходный возраст, ребенку нужен очень жесткий контроль, чтобы он чего не натворил по глупости? Но когда же, наконец, закончится этот опасный период?
– В 2007 году. Иногда такой рубеж еще называют точкой возврата. Вот если мы в этот момент совершим какие-то неверные действия, тогда мы вползем в плебейское тоталитарное государство. А если мы эту точку 2007 года пройдем хотя бы по тому сценарию, о котором мы говорили, тогда я оптимист. Тогда наш отрок благополучно достигнет совершеннолетия.
– И дальше будет сам определять условия игры?
– Ну, во всяком случае, будет к ним осознанно относиться и участвовать в определении этих условий, его уже нельзя будет игнорировать. Нельзя будет сказать ему – ты несовершеннолетний, ты частично дееспособен.
– Последний вопрос. Когда вы говорите о возможном союзе с Белоруссией как не слишком вероятном сценарии, вы явно намекаете на то, что процессу интеграции кто-то мешает. А кто, Москва или Минск?
– Все происходит по классической схеме. Низы готовы к объединению, а верхи, элиты – не готовы. Ни наши, ни белорусские. Они одинаково мешают сейчас.
