Тимур Полянников – Господин Блэкер, какие ключевые проблемы составляют сегодня ядро американо-российских отношений?
– Первый пункт повестки дня – обеспечить поддержку Россией глобальной войны с терроризмом. Эта поддержка имеет множество форм, включая обмен разведданными. На второе место я бы поставил содействие российской демократии. На третьем месте – полная интеграция России в международную экономическую систему. Это все еще цель, так как Россия еще не вступила в ВТО. Нынешняя администрация США будет содействовать этому в большей или меньшей степени в зависимости от того, как она будет оценивать перспективы демократических преобразований в России.
– Есть ли другие актуальные проблемы?
– Есть. Прежде всего вопрос о том, что делать с наследием холодной войны. В частности, в ядерной сфере и в области химического и биологического оружия. Это приоритетная тема как для нынешней администрации, так и для Конгресса. Кроме того, отношения США с другими странами на постсоветском пространстве должны быть частью повестки американо-российских отношений. Это мы выяснили во время неприятной ситуации с выборами на Украине. Хотя люди, делающие американскую политику, постоянно информируют своих российских коллег о природе американского участия в делах других территорий бывшего Советского Союза.
– Какие изменения произошли в американо-российских отношениях со времени президентства Билла Клинтона?
– Республиканцы критиковали Клинтона за его вовлеченность в российскую внутреннюю политику и внутренние экономические дела. Они заявляли: «Это действительно не наше дело. Мы будем иметь дело с той Россией, какая есть. Мы будем относиться к России как к великой державе, каковой она и является, не принимая участия в том, что касается ее внутриполитической ориентации или выбора, который ее правительство делает в сфере экономической политики». И они держались этой линии до 11 сентября. Если вы спросите их: «Почему же изменилась ваша политика в отношении России?», они ответят: «Из-за 11 сентября». Внезапно для них опять стало важным иметь какое-то понимание траектории движения России. Из-за вовлеченности России в глобальную войну с терроризмом и растущей заинтересованности США в государствах Центральной Азии республиканцы сменили свое отношение к России просто как к одному из факторов международной политики на политику, у которой больше сходства, чем различий с администрацией Клинтона.
– Что вы думаете о президенте Владимире Путине?
– Когда вспоминаешь Бориса Ельцина, особенно в его ранние годы у власти – в 1991, 1992, 1993-м, – то на ум приходит слово «харизма». Он тогда действительно был харизматической фигурой. В этом смысле Владимир Путин – антихаризматичен. Причем, как я полагаю, намеренно. Как политик, он правильно понял политическое настроение России. То есть после времени крайней нестабильности, высокого драматизма, характеризовавших Ельцина, Путин целенаправленно создавал более приземленный и деловой образ, изображая себя весьма эффективным, не теряющим присутствия духа, бесстрастным, надежным, предсказуемым руководителем. Это сыграло свою роль во время его прихода к власти. В 2000 году такие качества были в цене.
После переизбрания Путина, мы наблюдаем уже новую фазу. Во второй фазе больший упор сделан на сильную руку, дисциплинированность, поддержание контроля, а фактически на расширение контроля, то есть восстановление центральной власти. Путин стал более откровенно следовать этим целям после переизбрания. Однако все это характеризует его почти как антиполитика, выделяет способности менеджера. Мы знали, кем был Борис Ельцин. Мы знали, кем был Михаил Горбачев. Но можно спокойно утверждать, что мы не представляем в полной мере, кем является Владимир Путин.
– В чем, на ваш взгляд, причины политической трансформации, начатой Путиным осенью 2004 года?
– Все, что делает Путин, проистекает из одной центральной и всеобъемлющей цели, каковой является восстановление России в качестве великой державы. В своем первом Послании Федеральному собранию, когда он только-только был избран президентом, Путин недвусмысленно заявил, что для достижения вышеназванной цели Россия должна восстановиться экономически, а все остальное вторично. Для того чтобы подчеркнуть всю серьезность проблемы, он сказал: «Если Россия будет расти в течение десяти лет с ежегодным темпом прироста в 8%, то через десять лет среднедушевой доход в России будет равен среднедушевому доходу в сегодняшней Португалии». Он сказал это, просто чтобы подчеркнуть масштабность задачи в плане восстановления экономики. Я считаю, что его внутриполитическая повестка сориентирована прежде всего на задачу экономического восстановления. С его точки зрения, а также с точки зрения его советников, это означает централизацию, сосредоточение большей власти в Центре для того, чтобы усилить влияние на то, что происходит в экономике. Я не считаю и никогда не ощущал того, что политика Путина движима политическими расчетами, связанными со свертыванием демократии. Я думаю, что расчет состоит в том, что «все вторично по отношению к экономическому росту страны».
Хотя есть одно обстоятельство, особенно проблематичное с политической точки зрения. Об этом госсекретарь Райс говорила с президентом Путиным. Это – фактическое исчезновение независимых СМИ.
– Вы не считаете, что эти изменения свидетельствуют об авторитарном повороте в российской политике?
– Ясно, что это отступление от либеральной демократии. Но не думаю, что это ее разгром. Вообще существует множество форм демократии. Я согласен с тем, что президент Путин сказал во время встречи с президентом Бушем в Братиславе: Россия будет демократической, но демократической по собственному выбору. Я имею в виду то, что важен контекст – культурный контекст, исторический контекст. Нет никаких оснований полагать, что Россия должна имитировать политическую культуру Германии, Великобритании или Соединенных Штатов для того, чтобы быть демократической. Россия найдет свой собственный путь. Однако есть определенные характеристики демократии, наиболее важной из которых является ответственность тех, кто правит, перед теми, кем они правят. То есть ответственность лидеров перед избирателями. Это sine qua non демократии.
– Вы думаете, что эта ответственность будет сохранена, несмотря на политические реформы, включая отмену выборов губернаторов?
– Я искренне надеюсь, что российские избиратели будут иметь возможность выбирать свое руководство в 2008 году. Для политического развития страны было бы лучше, если бы губернаторы избирались. Но в данном случае стоит напомнить: сенаторы Соединенных Штатов не избирались прямым голосованием до 1913 года. Их выбирали законодательные ассамблеи штатов, но мы, безусловно, считали себя демократией и в 1865-м, и в 1900-м. Таким образом, нет единственной модели. Но я думаю, что лучше двигаться в сторону большей и большей демократии.
– Согласитесь ли вы с утверждением о том, что в качестве идеологического фундамента политической деятельности на смену либерализму идет русский национализм?
– Я думаю, что это справедливая характеристика. Однако есть национализм и национализм. Национализм может быть положительной силой, и национализм может быть отрицательной силой. Когда я думаю о роли национализма в российской политике сейчас, он меня не беспокоит. Потому, что я считаю важным для России определенное восстановление национальной идентичности вдоль культурных линий, вдоль исторических линий. И пока это восстановление не заходит слишком далеко, если национализм не становится нацизмом или фашизмом, или до тех пор, пока он не превращается в идеологию, которая лишает некоторых членов российского общества полноправного участия, – все в порядке.
– Вы полагаете, что россияне не зайдут столь далеко, чтобы принять национализм, который был бы очень похож на нацизм?
– Всегда есть опасность нацистских обертонов в национализме. В данном случае я хотел бы отметить, что эти опасения есть у меня не только в отношении России, но и в отношении множества развитых обществ, сталкивающихся с крупными социальными проблемами. Такая ситуация заставляет общества концентрировать свое внимание на самих себе. Крайне правые есть во Франции, в Германии, Италии, Соединенных Штатах. В сущности, это проявление недовольства среднего класса направлением социальных изменений. Такая опасность, я считаю, существует и в России. Но сейчас я не вижу большого числа признаков этого.
– Мы были свидетелями ряда цветных революций – в Сербии, Грузии, на Украине, в Киргизии. Какая страна с наибольшей вероятностью может пойти тем же путем?
– С точки зрения развития, с точки зрения того, что я бы ожидал увидеть, я бы указал на Белоруссию. Но в отличие от руководства Украины и Киргизии руководство Белоруссии готово применить силу для сохранения власти. Это, я думаю, сознает большинство людей в Белоруссии. Поэтому, хотя Белоруссия и обладает наибольшим потенциалом для подобных изменений, я подозреваю, что их не случится. Где еще это может произойти? Я подозреваю, что где-нибудь в Центральной Азии.
– Есть ли какая-либо связь между революциями в столь разных странах?
– Нет, не думаю. Однако, очевидно, есть эффект демонстрации. То, что случилось в Сербии, повлияло на то, что случилось в Грузии. То, что случилось в Грузии, повлияло на то, что случилось на Украине. Я не столь уверен в том, что случившееся на Украине повлияло на то, что произошло в Киргизии. Кроме силы примера, я не вижу никакого аналога «невидимой руки», действующей за кулисами. Сказанное относится и к подозрениям, что всем этим руководят Соединенные Штаты. Это неправда. Мы не столь всемогущи.
– Как бы вы оценили сравнительную вероятность двух политических сценариев? Первый сценарий: президент Путин сохраняет власть до конца своего срока полномочий. Сценарий второй: революция свергает его администрацию до окончания срока полномочий.
– Я думаю, что президент Путин будет править до конца срока своих полномочий и законно покинет пост президента в 2008 г.
– Какими будут реакция и действия правительств США и стран Европы, если Путин попытается продлить свое пребывание у власти?
– Можно уверенно утверждать, что реакция будет крайне отрицательной.
– Какие формы она могла бы принять?
– Наиболее мягкой формой было бы публичное заявление от имени США и Евросоюза о том, что они пересматривают свои отношения с Россией. Произойдет стратегический пересмотр политики, который может реально изменить взаимодействие США и ЕС с Россией. Прежде всего это касается экономических связей. Например, поддержки вступления России в ВТО. Это было бы первое конкретное действие.
