Виктор Стародубровский
Трое на Мавзолее: в центре Алексей Косыгин – главный мотор реформы, справа Михаил Суслов – ее главный идеологический недруг, слева Леонид Брежнев, игравший роль арбитра.
Фото Бориса Кауфмана (НГ-фото)
Парадоксы социализма
═
Реформы обычно начинаются не от хорошей жизни. Это была попытка ответить еще не на набат, но на звонок о неспособности советской системы решать проблемы экономического развития. Темпы роста производства были еще приличными, но стали снижаться, обнажая иллюзорность лозунга программы партии о том, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Сельское хозяйство после оживления, вызванного повышением цен на производимую продукцию, снова оказалось в тупике.
Наглядно проявились системные тормоза, встроенные в советский экономический механизм. Вся деятельность предприятий была «спеленута» из Центра многочисленными плановыми заданиями. Оценка результатов и поощрение строились в зависимости от выполнения плана. Это рождало стремление занижать плановые задания, чтобы легче их перевыполнить. Вышестоящие органы не доверяли проектам планов предприятий, ужесточали их, но могли это делать только «на глазок», опираясь не на достоверные данные, которых не было, а на опыт прежних лет. В итоге чем лучше работало предприятие, тем более напряженное задание оно получало на следующий год. Такая практика, тормозившая повышение эффективности, получила название «планирования от достигнутого уровня».
Тот же принцип доводился до рабочего места. Если рабочий начинал лучше использовать свои личные возможности, повышал производительность труда и значительно перевыполнял норму, от которой зависела зарплата, норма пересматривалась. Мораль усваивалась быстро: не высовывайся.
В стране существовала громоздкая бюрократическая система централизованного распределения материальных ресурсов. Каждое предприятие прикреплялось к определенным потребителям, и ему предписывалось, что, кому и когда поставлять. Договоры лишь оформляли и конкретизировали эти предписания, денежные платежи шли механически вслед за ними. В итоге активное влияние потребителей на производство было парализовано. Сама эта система распределения не могла справиться со своей задачей, рождая дефицит, беспрерывные неувязки, корректировки, сбои.
Предприятия, министерства, регионы стремились обеспечивать темпы роста не путем использования внутренних резервов, а за счет капитальных вложений и нового строительства. Поэтому со всех сторон шло колоссальное давление в пользу включения объектов инвестирования в государственный план. Центр при всех попытках противодействовать этому оказывался бессильным. В итоге сметная стоимость строек, включенных в план, устойчиво в 10 раз превышала годовой объем капитальных вложений. Это значило, что в плане фактически закладывались средние сроки строительства в 10 лет, и в действие вводились уже морально устаревшие объекты, которые к тому же недопустимо долго осваивались.
Производство было пронизано бесхозяйственностью и сопровождалось огромными потерями. Так, 50–70% заготавливаемой древесины терялось при сплаве. Один из парадоксов состоял в том, что при дефицитности многих товаров народного потребления значительная часть их не находила сбыта и оседала в дополнительных нереализованных запасах. За 5–7 лет до реформы на увеличение этих запасов приходилось более четверти прироста национального дохода. Причина – несоответствие структуры и качества товаров потребностям людей.
Люди видели расточительность, потери, низкую эффективность, могли и хотели работать лучше и возмущались нелепостью системы, при которой более высокие результаты фактически наказывались. Потребность перемен витала в воздухе.
Характерен пример эксперимента, проведенного в 1963 году в одном из совхозов Казахстана. Сочетание высокой организации труда и стимулирования привело к тому, что 100 механизаторов широкого профиля справились с работой в зерновом хозяйстве, где раньше было занято 830 человек. Вместо 132 руководящих и обслуживающих работников осталось двое. Валовой сбор зерна вырос в 3 раза, производительность труда – в 20 раз, резко снизилась себестоимость, включая затраты заработной платы на единицу продукции, хотя механизаторы получали на уровне тогдашних профессоров. Но опыт подхватили только журналисты. Эксперимент был прикрыт, его организатора И.Н. Худенко за нарушение инструкций посадили в тюрьму, где он и скончался.
Накапливалось недовольство и среди директоров, руководящего состава предприятий, задушенных бесправием, невозможностью принимать решения по обстановке, получать выгоду и стимулировать людей. В кадровой номенклатуре тех лет позиции директоров были весомы, и с ними приходилось считаться. Они и составляли основную социальную силу, на которую смогла опереться реформа.
Формирование программы назревшей реформы затруднялось, однако, идеологическими догмами – убежденностью власти, подпитываемой большей частью экономической науки, в перспективе изживания товарного производства. Даже само понятие «рынок» обычно оказывалось под запретом и заменялось бдительными редакторами на «сферу обращения».
Но жизнь заставляла. Началась экономическая дискуссия, в ходе которой выдвигались предложения об изменении экономического механизма. На Западе особо выделяли двух «отцов» реформы: Е.Г. Либермана и А.М. Бирмана. Либерман в статьях в «Правде» в 1962 и 1964 годах доказывал, что оценивать и стимулировать деятельность предприятий нужно исходя из показателей прибыли и рентабельности. Бирман в 1963 году в статье в «Экономической газете» под колоритным названием «Сто миллионов гаек» (производство гаек, как и всего остального, планировалось из Центра) обосновывал замену централизованного распределения товаров оптовой торговлей ими: «Почему бы не отпускать их государственным и кооперативным предприятиям без фондов и нарядов, просто так, за деньги?» Тогда это звучало как посягательство на основы централизованного управления экономикой. Позже Бирман настойчиво отстаивал необходимость последовательного проведения и дальнейшего развития реформы.
Реформу оправданно называют косыгинской. И не только потому, что А.Н. Косыгин, будучи председателем правительства, делал доклад о ней на пленуме ЦК. Он направлял подготовительную работу, принимал участие в конкретных решениях. Как управленец он был одним из представителей так называемого конкретного руководства, стремился вникать в детали тех или иных ситуаций, что не всегда оправданно на столь высоком посту. Его публичные доклады были нередко перегружены перечислением отраслевых проблем и задач. Иногда даже казалось, что это делается сознательно – в качестве демонстрации нежелания «лезть» в большую политику. Но при этом он обладал безусловным управленческим талантом, авторитетом и на фоне полной экономической безграмотности высшего руководства (вплоть до председателей Госплана) выделялся пониманием экономических процессов. Знающие люди высоко отзывались и о его человеческих качествах.
═
Эффект надежды
═
Всякое заметное событие имеет разные измерения. Если смотреть с позиций нынешних представлений о рынке, то очевидна полная беспомощность принятых тогда решений. Но применительно к тому времени это была серьезная, хоть и кратковременная, попытка поворота в политике.
Общий смысл реформы состоял в переходе от административных методов ведения хозяйства к экономическим. Но под давлением представлений и идеологии того времени все решения оказывались половинчатыми.
Основным плановым показателем стал показатель реализуемой, а не валовой продукции. Это было сигналом того, что недостаточно работать на склад – продукцию нужно поставить потребителям и получить за нее на счет деньги. Но само утверждение показателей в плане осталось, хотя число их было несколько сокращено. Значит, по-прежнему нужно было стремиться представлять в вышестоящие органы заниженные проекты плановых заданий.
Расширялись возможности экономического стимулирования. Для этого создавались три фонда: материального поощрения, социально-культурных мероприятий, развития производства. В качестве первоначального импульса предприятия получали право в разовом порядке принять на себя дополнительное (к утвержденному плану) плановое задание и подавляющую часть дополнительной прибыли оставить в своем распоряжении для пополнения этих фондов. Такой источник давал им в руки дополнительные стимулы, но опять-таки толкал к занижению планов, тем более что этот подход сохранялся и для предприятий, переходивших на новую систему не только в первый год (когда план был уже утвержден), но и в последующие годы.
Вводилась плата за фонды – первый аналог налогового платежа. Но конечное распределение прибыли все равно определялось конкретным расчетом по каждому предприятию в годовом плане, сводя на нет стимулирующее действие этого платежа и опять-таки толкая к занижению планов.
Провозглашалось планирование части номенклатуры продукции самостоятельно по договорам с потребителями, но при этом сохранялось централизованное прикрепление предприятий друг к другу, распределение продукции и ресурсов через громоздкую систему госснабовских органов и т.п.
Казалось бы, непоследовательность проводимой реформы не давала оснований рассчитывать на заметные результаты. Между тем итоги пятилетки, когда она осуществлялась (1966–1970 гг.), выделялись в лучшую сторону по сравнению как с предыдущей, так и с последующими. Национальный доход вырос за это время на 41% (против 32% в предшествующем пятилетии и 28% в последующем), а промышленное производство, собственно охваченное новой системой, – на 50%, сохранив прежний темп. Производительность общественного труда увеличилась на 37% (против 29% пятилетием раньше), соответственно розничный товарооборот – на 48% (против 34%), реальные доходы на душу населения – на 33% (против 19%).
Как объяснить эти успехи? Конечно, сказывалась возможность сразу увеличить фонды экономического стимулирования за счет некоторого улучшения показателей. Но по наблюдениям тех лет я отношу достижения в значительной мере на счет того, что можно было бы назвать эффектом надежды. Волна подъема, вызванного самим фактом назревшего начала реформирования, оказалась на первое время выше противодействующих факторов. Но немногим позже они стали настойчиво и успешно гасить эту волну.
Важным результатом явился начавшийся до реформы и сопутствовавший ей своеобразный «ренессанс» в экономической науке, вызванный временным ослаблением идеологических вожжей. Он помог формировать и выявлять систему представлений о рыночной экономике, к которой нужно двигаться дальше. Так, Г.С. Лисичкин и Б.В. Ракитский писали о необходимости отмены плановых заданий и перехода к свободным ценам (что по тем временам было одиозным и крамольным), Я.А. Кронрод говорил о развитии конкуренции, В.С. Немчинов, Е.Г. Либерман развивали дальше идею перехода к оптовой торговле средствами производства, а А.М. Бирман обосновывал необходимость банкротства убыточных предприятий и т.д. Список активных и ярких участников дискуссий тех лет можно было бы многократно умножить. Так вопреки препятствиям закладывались кирпичики в фундамент понимания проблем перехода к экономике нынешнего дня, и это нельзя забывать или недооценивать.
Но ренессанс был недолог. Реванш не заставил себя ждать, особенно после оккупации в 1968 году Чехословакии. Идеологическая петля снова стала затягиваться.
═
Структурный тупик
═
Реформа сделала более наглядной несовместимость мер по развитию стимулов со структурой экономики. Материальное поощрение хорошо, когда на дополнительные деньги можно что-то купить. Но в советские времена господствовало представление о преимущественном развитии производства средств производства, что фактически было научным прикрытием милитаризации экономики и придания ей мобилизационного характера. На эти предприятия и приходилась подавляющая часть выплат, связанных с новой системой стимулирования. Дополнительное же производство товаров народного потребления за ними поспеть не могло – хотя структура промышленности стала улучшаться. Если в предреформенное пятилетие группа А промышленности (средства производства) выросла на 58%, а группа Б (предметы потребления) – на 36%, то в период реформы их динамика сблизилась и составила соответственно – 51% и 49%. Тем не менее часть премий превращалась в растущий неудовлетворенный отложенный спрос, устойчиво поддерживавший дефицит товаров. Вклады в сберкассы в предыдущем пятилетии выросли на 72%, а в пятилетие реформы – в 2,5 раза, их доля составляла в 1965 году менее 20% розничного товарооборота, а к концу пятилетия превысила одну треть. Началось активное формирование так называемого денежного навеса неудовлетворенного спроса, обрушение которого знаменовало впоследствии окончательный крах советской экономики.
Структурный парадокс имел и финансовый аспект: в условиях установленных государством твердых цен на все виды продукции обобществленного сектора рост производства товаров народного потребления наносил удар по государственному бюджету. Дело в том, что после повышения цен на сельхозпродукцию, вызванного необходимостью мало-мальского поддержания разоренного крестьянства, издержки производства и оптовые цены почти всех видов потребительских товаров, кроме алкоголя и шерстяных тканей, стали выше, чем розничные цены для населения. Разница покрывалась из бюджета. Увеличение производства этих товаров требовало дополнительных бюджетных выплат и волей-неволей сдерживалось.
Но главный фактор, подорвавший реформу и сведший все на круги своя, имел социальную природу. При рыночном механизме весь колоссальный аппарат, занимавшийся централизованным распределением материальных и иных ресурсов, становился ненужным. Любая свобода нижестоящих звеньев, ограничивавшая бюрократический произвол, не соответствовала интересам бюрократии. Даже непоследовательная реформа воспринималась как угроза.
После принятия решений пленума ЦК государственный и партийный аппарат «взял под козырек». В его среде находились и отдельные энтузиасты новой системы. Но в подавляющей своей части он, как сказал бы Зощенко, затаил некоторое хамство. Не случайно уже тогда появилось понятие «забалтывания реформы»: произнесения правильных фраз как заклинаний при отсутствии реальной деятельности или выхолащивании ее содержания.
Когда иссяк первый импульс реформы, тормозившие ее силы, подстегиваемые растущим давлением антирыночного идеологического пресса, взяли верх. Это означало победу бюрократии. Нужно было видеть лет через десять моральный надлом некоторых из руководителей предприятий, которые, полные оптимизма, начинали переход на новую систему. Они могли лишь посмеиваться над идеалистами, способными верить в возможность нового витка реформ и вообще каких-либо изменений. Не способствовал новому поиску путей реформирования хозяйства и начавшийся в 70-х годах рост цен на экспортируемую нефть, ослаблявший тяжесть экономических проблем и рождавший самоуспокоенность. Застой крепчал. Тогда еще не было очевидным, что эта победа бюрократии, подтвердившая ее неспособность реагировать на вызовы времени, означала начало конца всей одряхлевшей общественной системы.
Конечно, в последующие годы заметное ухудшение экономической динамики, неспособность к инновационности и повышению эффективности вызывали беспокойство правящей верхушки. Как-то во второй половине 70-х годов я встретил товарища, которого обычно привлекали при подготовке экономических материалов съездов партии. Он шел из ЦК, где обсуждалось состояние экономики. «Большей антисоветчины, – сказал он, – в жизни не слышал». Земля под ногами у власти явно начинала гореть. В те же годы была сделана попытка реанимации реформы – группа специалистов готовила предложения под руководством Л.И. Абалкина и А.Г. Карпова, помощника А.Н. Косыгина. Однако бюрократический аппарат железобетонно стоял на страже принципа «тащить и не пущать», все было спущено на тормозах и закончилось в 1979 году принятием беспомощного постановления.
═
Цена упущенного времени
═
Этой роли бюрократии нельзя не учитывать, когда речь заходит о сравнении с реформами в других странах и об упущенных возможностях. Часто в качестве эталона пути, которому нужно было следовать, приводится пример Китая. В Китае действительно экономические реформы сначала в сельском хозяйстве, потом в промышленности развивались успешно без смены политического строя. Но что этому предшествовало в политической сфере?
Известно, что «культурная революция» разорила страну и экономически и интеллектуально. После смерти великого кормчего и победы умеренных, прагматических сил произошла чистка партии, сопровождавшаяся возвращением в политику и в активную профессиональную деятельность многих миллионов людей, отправленных в лагеря или «на перевоспитание в деревню» и составлявших передовую интеллектуальную элиту страны. Коренное обновление партийного и государственного аппарата позволило выработать линию на достаточно радикальную реформу. Применительно к нашим условиям это означало бы кардинальное очищение аппарата от наиболее консервативной его части.
Реформа в Китае облегчалась и рядом принципиальных условий, которые у нас отсутствовали. В сельском хозяйстве сохранялись еще традиции мелкотоварного семейного производства. В промышленности половина продукции выпускалась мелкими предприятиями, которые составляли готовую среду для рынка. Рыночные методы вытравлялись не столь продолжительное время, как у нас, готовность к их восприятию сохранялась. В стране не было (и до сих пор нет) государственной пенсионной системы, и доля валового внутреннего продукта, перераспределяемого через бюджеты разных уровней, составляет лишь около 12%, тогда как у нас она как минимум втрое выше. Это, естественно, позволяет сделать налоговое давление на бизнес в Китае гораздо менее обременительным.
Когда появились сообщения о методах китайской реформы в промышленности, лично у меня они вызвали большой скепсис. В частности, введение разных цен на один и тот же продукт: свободных при продаже на свободном рынке, твердых для поставок на государственные нужды и регулируемых для, так сказать, промежуточных условий. Какими были бы вероятные последствия таких решений в наших условиях? Сначала последовало бы некоторое, может быть, относительно продолжительное затишье. Затем было бы аргументированно, на основе данных опыта показано, к каким тяжелым последствиям приводят такие меры (незаинтересованность в государственных поставках, их срывы и т.д.) и почему их нужно срочно отменить.
А Китай? Китай в обозримые сроки стал страной с одной из самых низких долей регулируемых цен – 6,3%. Остальные цены – свободные. Значит, там не остановились на промежуточных решениях, а продолжили двигать реформу в направлении свободного товарного рынка. Рассчитывать на что-либо подобное у нас было бы в то время иллюзией.
Реальные условия для постепенной, целенаправленной перестройки экономической системы могли сложиться лишь после некоторого подрыва власти бюрократии в ходе политической реформы. И то, что было сделано в конце 80-х годов (закон о предприятии, закон о кооперации), можно назвать голубой мечтой красного директора: полная рыночная свобода при полном отсутствии свободного рынка. Последствия известны. Началось массовое разворовывание страны. Повсеместно создавались регистрируемые на подставных лиц карманные кооперативы директоров, через которые шла реализация продукции предприятий. Типичная схема: государственное предприятие продает свою продукцию кооперативу по заниженной цене, а тот реализует ее потребителям по рыночной. Разница кладется в карман директора и его приближенных. Пошла фактическая стихийная приватизация государственной собственности без изменения ее юридической формы. Это, кстати, явилось одним из факторов, подстегнувших необходимость ускоренной массовой легитимной приватизации, которая при всех своих недостатках была шагом вперед по сравнению с подпольной.
Возможность для осмысленной постепенной экономической реформы была открыта до конца 80-х – начала 90-х годов, до тех пор, пока растущий неудовлетворенный спрос не сделал потребительский дефицит тотальным и товары не были выметены с полок магазинов. Через это прошли практически все бывшие социалистические страны. Таков был первый, еще дореформенный шок, испытанный населением. Положение быстро становилось критическим, страна шла к массовому голоду. Ситуация обострялась зависимостью от импорта зерна при исчерпанности валютных резервов, необходимых для его закупки. Опустошение магазинов послужило и сокрушительным ударом по советской экономической бюрократии: любые прямые методы экономического руководства перестали действовать.
В таких условиях резко ограничивался выбор путей, позволяющих вернуть товары в магазины. Это было недостижимо, если не уравновесить в кратчайшие сроки общий объем потребительского спроса (денег у населения, предназначенных для покупок) и предложения товаров. Любые постепенные шаги, не решающие этой проблемы, способны были только ухудшить ситуацию. Для достижения же равновесия есть два пути: либерализация цен и конфискационная денежная реформа. Все страны, вступившие в переходный период, шли по пути либерализации как меры, позволяющей не только уравновесить спрос и предложение, но и перейти к рыночной экономике. Цена этого всем известна. Ее приходилось платить за неспособность своевременно готовить почву для вступления в рыночный мир. Не случайно в Венгрии, где, несмотря на противодействие советского руководства, экономическая реформа проводилась достаточно последовательно, удалось обойтись несравнимо меньшей «кровью».
Сейчас мы живем в другой стране. Остался позади тяжелейший и затянувшийся этап трансформационного кризиса и спада производства. Шестой год продолжается экономический рост. Осознается, в том числе и на государственном уровне, необходимость нового этапа структурных реформ, способных вывести страну на достойный уровень развития и позволят ей отвечать на вызовы времени.
Но при этом государственный аппарат разбух. Коррупция и продажность заливают его подобно наводнению. Всевластие бюрократии крепнет. Критический запал средств массовой информации на глазах угасает. Не самое ли время вспомнить об уроках, морали и последствиях загубленной реформы 1965 года?
