Эмиль Паин
Идеология авторитаризма всегда апеллирует к единству нации, к интересам всего народа.
Фото Арсения Несходимова (НГ-фото)
При всей специфичности России сложившийся в ней политический режим не уникален и поэтому получил в мировой политологии типологическое определение – полуавторитаризм. Известный политолог М.Оттуэй пишет: «Полуавторитарные режимы нельзя рассматривать как несовершенные демократии, стремящиеся к совершенствованию. Напротив, такие режимы используют видимость демократии для самосохранения, для того, чтобы не подвергать себя рискам, которые влечет за собой свободная политическая конкуренция». Такими были режимы позднего Франко в Испании или режим Каэтану в Португалии начала 1970-х гг.
Механизмы застойной стабильности
В этой системе ведущую роль играет государственная идеология, обеспечивающая конструирование массовых представлений о своей нации как «особой цивилизации», которая «всегда так жила» и «иначе жить не может». В такого рода идеологических системах само стремление к изменению жизни считается греховным, аморальным и противоречащим целям сохранения величия страны («Вам нужны великие потрясения, а нам – Великая Россия»). Перемены также воспринимаются как опасность, поскольку порождают угрозы большие, чем существующие. Как считал Ключевский, «самодержавие нужно нам пока как стихийная сила, которая своей стихийностью может сдержать другие стихийные силы, еще худшие». Это писал русский либерал в начале XX века, а его нынешние наследники повторяют то же самое в отношении нынешнего режима «суверенной демократии», пользу которого видят в том, что он может сдержать приход большего зла – «настоящего фашизма». Великий историк не дожил до большевистской революции и не увидел, как самодержавие само и породило «стихийные силы, еще худшие». Странно, что этого не понимают нынешние апологеты той же идеи. Так или иначе, но опасения перемен диктуют логику «лучше синица в руке, чем журавль в небе». Кстати, эта немудреная поговорка использовалась командой батьки Лукашенко на последних президентских выборах в Белоруссии. Эту же формулу вдалбливали своим подданным авторитарные правители и в других странах.
Важным элементом самосохранения авторитарных режимов во все времена была ксенофобия, основанная на формировании образа врагов нации – внешних и внутренних. До 1970-х гг. ксенофобия носила социальный характер. В СССР главным врагом были мировой капитализм (империализм) и буржуазные демократии, а в Испании и Португалии ксенофобия выражалась в отвержении коммунизма и демократии как явлений, «не соответствующих национальным традициям». К концу XX века социальная классовая ксенофобия во всем мире стала уступать место этнической и религиозной.
За проведение в жизнь государственной идеологии в левых авторитарных режимах ответственна правящая партия, а в правых – Церковь. Португальская Католическая Церковь при Салазаре заслужила репутацию «самого черного ингредиента» в спектре европейского католицизма – она не принимала обновленческих идей, даже если они исходили от Ватикана. Церковь возглавляла так называемые народные дома, создававшиеся в границах приходов и выполнявшие функции государственных агитпропов. В Испании ситуация был сложнее, поскольку Ватикан не один год вел отчаянную борьбу за влияние над испанским католичеством. В 1953 г. между Ватиканом и франкистским государством был заключен конкордат, вторая статья которого гласила, что «испанское государство признает Католическую Церковь как совершенное учреждение и гарантирует ей свободу действий». Относительное невмешательство государства во внутреннюю жизнь Испанской Католической Церкви позволило ей в какой-то момент стать если не частью испанского общества, то по крайней мере мостом между обществом и государством. Однако во времена Франко ее деятельность в государственной сфере – а это были армия и школа, университет и профсоюзы, госпитали и Кортесы (парламент) – осуществлялась под прямым и строгим контролем государства.
Ситуация в России в этом отношении существенно отличается от испанской и португальской: между Русской Православной Церковью и государством нет никакой внешней силы вроде Ватикана, поэтому у нас процесс сращивания государства с Церковью в идеологической сфере идет сегодня быстро и без помех.
Как во всех имперских странах, привилегированное положение в Испании и Португалии занимала армия. Ее особая роль в политике возросла в Испании в результате гражданской войны, в Португалии – в ходе колониальных войн в Алжире и Мозамбике, так же как и в России в процессе чеченской войны.
Особую роль в поддержании авторитарных, корпоративных режимов играют институты «вертикальной демократии». Некоторые полагают, что имитационный парламент, партия власти и вертикальные профсоюзы нужны авторитарным режимам исключительно для демонстрации внешнему миру своей демократичности. Думаю, что это заблуждение. Скажем, партии власти выполняли отнюдь не имитационные функции селекции кадров бюрократического аппарата, доказавших свою лояльность. В Испании и Португалии, как и в СССР, человек не мог рассчитывать на успешную карьеру в государственных структурах (а при авторитарных режимах все подчиненно государству), не вступив в партию власти. Это давало авторитарному режиму мощные рычаги влияния на национальную элиту. Нечто похожее происходит и в современной России. Сами названия партий власти («Национальное движение» при Франко, «Национальный союз» при Салазаре и «Национальное народное действие» при его наследнике Каэтану) показывают, что это вовсе и не партии (то есть не часть общества), а корпорации, претендующие на отражение интересов всей нации, всего народа, всей Единой России.
В Испании и Португалии сложились сходные по своим функциям «вертикальные профсоюзы». Они были сформированы по отраслевому признаку и включали в себя как наемных работников, так и предпринимателей, выполняя следующие функции: а) недопущения конкуренции (все споры между предприятиями решались внутри этой организации), б) устранения социальных конфликтов между предпринимателями и рабочими. Государственный патернализм был призван не только обеспечить классовый мир, но и служить формой тотального контроля над обществом.
Все разновидности «вертикальных», огосударствленных институтов квазигражданского общества должны были служить преградой для появления настоящих, самоорганизующихся институтов общества. Эту же функцию институты имитационной демократии, например, Общественная палата, призваны выполнить и в России.
И все же самоорганизующиеся институты гражданского общества в Испании и Португалии появились и сыграли выдающуюся роль в переходе этих стран от авторитаризма к демократии.
От житейского к политическому
В обоих государствах происходил процесс явочного или официально разрешенного становления ячеек гражданского общества. В Испании он начался в 1960-е гг., в Португалии – в начале 1970-х гг., в период относительной либерализации времен Каэтану. В обоих случаях начало этому было положено возрождением соседских общин (соседских хунт). По мере того как возможности государства обеспечить даже минимальные условия поддержания быта граждан ослабевали, в районах трущоб, а затем и в районах более дорогой частной застройки и в кварталах социального жилья появились общественные организации, первоначально ставившие перед собой сугубо социальные задачи совместного выживания. Они брали на себя совместный ремонт и/или строительство жилья, благоустройство улиц, охрану природы, а в некоторых случаях и правопорядка и т.п. Подобные организации повсеместно и постоянно натыкались на трудности в процессе контактов с полицией, чиновниками-коррупционерами, нечестными подрядчиками и потому вынуждены были обращаться за содействием к интеллектуалам – адвокатам, архитекторам, инженерам, свободным журналистам. Постепенно эти ячейки гражданского общества стали обрастать интеллектуальной инфраструктурой, через которую в них проникали и многие политики, активисты нелегальных партий. Так соседские хунты стали идеологизироваться и политизироваться.
Нельзя сказать, что власти спокойно взирали на подобные процессы: многие хунты распускались и запрещались как «осиные гнезда красных» или сами разваливались в результате непримиримых мировоззренческих противоречий, однако позитивные социальные результаты их деятельности привели к тому, что сеть подобных общин, несмотря на все преграды и запреты, стала быстро шириться. В некоторых случаях хунтам соседей удавалось получить участки земли, документы на право пользования или владения ею, добиться пересмотра кабальных договоров с администрацией, преградить путь к спекуляции земельными участками и различным формам мошенничества. Слухи об этом быстро разлетались по стране, и процесс разрастания сети хунт стал необратимым. Благодаря движению гражданских инициатив люди начинали верить, что совместными действиями, без бунтов и восстаний можно преодолеть даже самые прочные заслоны авторитарной власти. В рамках этих организаций происходило практическое освоение широкими слоями населения основ народовластия. Здесь демократия становилась не только средством достижения целей, но и ценностью.
В Испании помимо соседских хунт появились и другие зачатки самоорганизующихся институтов гражданского общества. Так, для предотвращения массовых забастовочных движений власти разрешили Католической Церкви создать в рамках вертикальных профсоюзов «рабочие братства». Кардинал Пал-и-Даниэл гарантировал их «ортодоксальность» и то, что «они будут препятствовать проникновению в рабочую среду социалистических доктрин и идей классовой борьбы». Однако надежды кардинала не сбылись: «рабочие братства», пользуясь относительной независимостью от государства, превратились вначале в ячейки политического самообразования, а затем и в институты гражданского действия, реально осуществлявшие функции самозащиты рабочих.
И, наконец, самое слабое звено авторитарных режимов – сфера просвещения. Для того, чтобы выжить, режим вынужден развивать систему образования, а это неминуемо ведет к росту тех социальных слоев и групп, которые наименее терпимы к авторитаризму (преподаватели и студенчество).
Либералы и самоорганизация
К середине 1970-х гг. в Испании (в меньшей мере в Португалии) сложилась разветвленная сеть институтов гражданского общества. Именно они стали основными очагами формирования демократического варианта идеи «национального согласия». Власть и Церковь в Испании уже в 1950-х гг. выдвинули эту идею как инструмент самосохранения режима. Институты гражданской самоорганизации переосмыслили ее как программу перехода от авторитаризма к демократии. Память об ужасах гражданской войны объединила нацию, но все же в основе этого единения лежало не только стремление избежать новой крови, но и общая воля к смене авторитарного режима как основного источника насилия и кровопролития. От идеи «так всегда жили» общество продвинулось к осознанию того, что «так жить нельзя». Развивая проект «национального согласия», ячейки гражданского общества превратились в институты общественного, национального спасения.
Боюсь, что российские либералы пока так и не осознали роль ячеек гражданской самоорганизации в демократическом транзите. Некоторые из них призывают работать с толпой, оседлать сиюминутные массовые проявления недовольства людей – например, пенсионеров, лишившихся натуральных льгот, и других категорий граждан. Уверен, что подобные предложения неосуществимы. В России есть кому использовать эмоциональные всплески протеста. Националисты, популисты других направлений умеют возглавлять толпы лучше либералов, они имеют возможность разжигать страхи и фобии, эксплуатировать предрассудки и суеверия. Либералы же могут противопоставить этому в основном рациональные знания и объяснения, а они воспринимаются лишь в результате кропотливой работы в стационарных ячейках общества, в мотивированной среде. Даже национал-популисты опираются на самоорганизующиеся структуры теневого общества. Либеральным кругам нужна опора на открытое гражданское общество.
На мой взгляд, решающая роль институтов гражданского общества является одной из основных и общих закономерностей перехода от авторитаризма к демократии. Сама потребность и возможность подобных изменений зависит от степени зрелости гражданского общества. Отсутствие минимального уровня развития гражданского общества превращает планы демократизации страны в утопию. Это до сих пор не осознается российскими западниками, возлагающими надежды на появление либерального царя-модернизатора, который насильно втащит Россию в западный мир . Задачи развития самоорганизации для отечественных либералов значат намного меньше, чем их мечта пройти в имитационный парламент.
Между тем мировой опыт показывает, что в переходный период политические партии рождаются или возрождаются именно внутри институтов гражданского общества. Партии, не укорененные в системе гражданских институтов, не выросшие «снизу», остаются узким слоем столичных интеллигентов, «страшно далеких от народа».
Гражданское общество в переходный период выступает как среда формирования идеи национального (общественного) согласия, преодолевающей классовые, этнические, религиозные и местнические различия. Как правило, шагом на пути созидания такой идеи выступает совместное признание лозунга: «Так жить нельзя». Далее формируется образ желаемого будущего, который чаще всего формулируется как «Догоним развитые страны», «Вернемся в Европу», «Войдем в семью цивилизованных народов» и т.п.
На наших глазах в России возникают новые ячейки народной самоорганизации. Пока это в основном формы простейшей групповой самозащиты обманутых вкладчиков, владельцев недостроенного жилья или дискриминируемых владельцев машин с правым рулем, владельцев «ракушек» и «пеналов». Однако мировой опыт показывает, что из таких ячеек со временем могут вырасти институты национального спасения. В связи с этим стоит вспомнить призыв Герцена к интеллектуалам оказать содействие «мирской сходке, артели работников, казачеству» и другим ячейкам самоорганизующегося российского общества «для того, чтобы развить, освободить начала, на которых они основаны, очистить от дикого мяса, которым они обросли, – в этом, конечно, наше призвание».
