Георгий Бовт
Люди социально активные и успешные охотно предаются радостям досуга.
А политика их не волнует. Фото Артема Чернова (НГ-фото)
Два резерва
«Что вы будете делать, если рядом с вашим домом устроят мусорную свалку или начнут «точечную застройку»? – простой вопрос был задан менеджеру крупной международной компании. Ответ – еще проще: «Я перееду».
Ни попыток побороться, ни желания что-то изменить вокруг себя. Почему? Прагматизм подсказывает: повлиять на ход событий в наших условиях невозможно, поэтому силы необходимо использовать на то, чтобы улучшить микромир вокруг себя, а не мир в целом.
А политика? Никакой политики. А повлиять? Только в рамках своих скромных возможностей в пределах своего микромира.
Таковы настроения тех, кого относят к среднему классу, людей, выигравших в последние 15 лет. Социально успешные, образованные, активные. Оптимистичные, деятельные, грамотные. Поколение, которое должно прийти к управлению в следующем цикле. Кадровый резерв.
Они не хотят. Не стремятся управлять общественными процессами даже городского уровня, даже уровня подъезда. Не верят, что страна может развиваться линейно и совокупность объективных и субъективных воздействий на нее приведет к зримому положительному эффекту, чувствительному для большинства.
Есть еще вроде бы другая разновидность резерва. Летом она размещалась где-то в районе Селигера на очередных курсах повышения квалификации. Вопрос лишь в том, какая квалификация повышается. Активность той прослойки «менеджеров» за последний год была более чем заметна. Ни минуты сна врагам, внутренним и внешним.
С какого-то момента стало ясно: слой активных протестующих направляют на сугубо прикладные, конъюнктурные цели. Есть устойчивое ощущение, что цинизм многих мастеров уличных действий (независимо от того, в Кремль они ходят за инструкциями или к оппонентам) достиг той высшей точки, когда это осознали даже породившие «уличников». Их энергия и знание технологий становятся опасными. Они могут устроить «маленькую свару» где угодно и по любому поводу. Говорят, ряд движений уже готовы за некоторую сумму сдать часть своих единомышленников в аренду, если кому нужна «массовка». Отчасти поэтому их так «плотно» стараются опекать и направлять лишь на тщательно выверенные «участки работы».
Боже, избави Россию от рыцарей вселенского перформанса, что с горящими глазами, что с ледяными. И тех, и других навидались.
Но это же не значит, что формой жизни может быть либо социальная апатия всех ко всему, либо циничная готовность устроить заказанную драку в соответствии с тарифом.
Ужас мысли
Правящий класс оказался перед дилеммой, которую сам же и создал: 1) управляемая жизнь, замешенная на апатии одних и конъюнктурной готовности других; 2) возвращение в жизнь настоящих, но заснувших креативных прослоек. Первое уже не удовлетворяет самих «регуляторов». Второе ими же декларируется как желаемое, но одновременно пугает непредсказуемостью последствий.
В результате целеполагание развития общества находится в руках очень узкой группы лиц. Оно не отдано «на тендер» (внятной оппозиции не только нет, она даже не востребована обществом как институт), не происходит объективной экспертизы вырабатываемых решений. Критерий лишь один – внутренние ощущения тех, кто на верхушке пирамиды власти. В такой ситуации действия правящей прослойки – в случае если они неверные – не встречают никакого сопротивления и даже просто общественной дискуссии. Возникает иллюзия всезнания и всевластия. Это потенциально может порождать новые ошибки.
Ориентация на «сконструированное большинство» – мощный аргумент в пользу собственной правоты и всесилия. Однако обратной стороной этого становится искажение целей и критериев оценки эффективности принимаемых решений.
Искажение тем больше, что к процессу «руления» и «разруливания» стремятся прижаться как можно больше людей. Не ради целей, ради самого процесса. Они практически ничем не рискуют, ибо ничего не решают, а главное, ни за что не отвечают. Им важен процесс, рассматриваемый прежде всего как источник кормления. В их лице мы имеем подобие активности на фоне полного вакуума понимания, куда двигаться, зачем и с какой скоростью. Но таковы правила игры: ни понимания, ни знания от лояльных «прижавшихся» никто уже толком и не требует.
Средства начинают казаться целями. К примеру, всюду провозглашается убедительная победа на выборах вплоть до конституционного большинства в парламенте. Тактически – триумф. Стратегически – ради чего? Есть ли набор насущных задач, по которому имеется национальный консенсус и для незамедлительной реализации которых требуется именно такое единоголосие в парламенте? Если эти цели и есть, они не названы, не обсуждены и не приняты гражданами. Особенно – теми самыми активными прослойками, которые создают не только консервативный каркас социума (можно даже согласиться, что он на сегодня уже есть), но и критическую массу для движения страны вперед.
Получается, что значительный набор всех политических и околополитических действий последнего времени не предназначен для осмысленного будущего. Эти действия направлены либо на поддержание бесконечно долго настоящего, либо служат тактическим оправданием для тех, кто эти действия совершает. В них нет стратегии и направленной воли. Это некое сучение руками по воде. Но вода тем и отличается от сливок, что масло из нее может никогда не получиться.
А поутру они проснулись┘
Активные прослойки общества, его потенциальные модернизаторы, креативщики расползлись по своим факультативным интересам. Почти у каждого уже есть досуг, которому он предается горячо и регулярно. А вот действия властей любого уровня, как правило, не встречают уже никакого вообще обсуждения. Не говоря о выдвижении альтернатив. Неинтересно. И даже в тех редких случаях, когда некие общественные возражения вроде бы возникают (например, вокруг нового толкования термина «экстремизм»), неделю ведутся бурные дискуссии, потом все замирает вновь. Эффект затухающих колебаний в России фантастичен.
Многие администраторы от политики усматривают в этом вину самого «опорного» класса. Кажется, они все же ошибаются. Не только вялость избирателей породила всю эту застойную скуку. Вялость активного класса стала следствием того, что он ощутил свою невостребованность. Что в принципе само по себе не очень хорошо: в современных условиях круг людей, так или иначе причастных к выработке решений относительно развития общества в самых разных его аспектах, должен быть много шире, чем узкий круг политических администраторов, отвечающих формально за стабильность (и предсказуемость) процесса. Потому что понятия «общественный прогресс» и «политический процесс» в современном мире далеко не тождественны.
В слое, который можно отнести к элите, опрос Левада-центра выявил три основные группы, которые наиболее критичны к власти, к слою принимающих решения: бизнесмены, представители массмедиа и выборная власть на местах. Но большинство предпочитает не афишировать свое недовольство.
Формы общения с властью могут быть разные: встраивание, сосуществование, забвение. Многие из класса выигравших, того, что мог бы стать опорным, избрали в отношениях с высшим слоем следующую позицию: согласны на причастность, но не возлагайте на нас ответственность.
В итоге представители креативного класса, класса в других обществах предлагающего, инновационного, создающего, в России стали слоем пассивным. И если они даже получают новые знания, опыт и навыки, то они все равно не работают на общенациональный кумулятивный эффект.
Все как у людей
Как ни странно, но проблемы современной российской демократии (кому слово «демократия» покажется неуместным – можно заменить на «политическую систему») во многом носят универсальный, общецивилизационный характер. В том смысле, что уже не первое десятилетие многие политологи на Западе констатируют кризис представительной демократии в тех формах, в которых она сформировалась за последние пару столетий.
Вроде бы то же самое, что у нас. И пассивность избирателей, все более разочаровывающихся в традиционных демократических институтах (скажем, нынешний уровень доверия американцев к Конгрессу как институту не превышает и 30%), и цинизм, фальшивость профессиональных политиканов, ведущие к массовому разочарованию избирателей в политике как таковой, и тоска по неким «свежим лицам» и идеям, которые все не приходят и не приходят.
В результате люди все меньше ходят на выборы самых разных уровней. Так, по данным компании Ipsos, только 52% граждан США заявляют, что регулярно голосуют на выборах. В других развитых странах активность избирателей выше. Самые активные, к примеру, канадцы (73% постоянно приходят на избирательные участки). К ним близки немцы, французы (по 71%), испанцы (65%), британцы (60%), пассивнее итальянцы (55%), южнокорейцы (54%). Практически везде среди более активных – пенсионеры, среди менее активных – молодежь. Вера в то, что подсчет голосов избирателей производится честно и беспристрастно, не очень высока даже в самых демократичных странах. В этом уверены лишь 48% канадцев, 46% немцев, 42% англичан, 33% французов и испанцев, 26% американцев, 24% мексиканцев и 20% итальянцев.
О кризисе модели либеральной плюралистической демократии в мире политологи заговорили еще в 1970-х годах. В самых стабильных и развитых демократиях повсеместно в 1970–1990-е годы наблюдалось снижение активности избирателей на выборах. В своем исследовании 2005 года Совет Европы не только констатировал такое падение (в среднем на 7% по Европе), но и сделал прогноз до 2020 года, предсказав, что на выборы будут ходить не более 65% в «старой» Европе, а в странах Центральной и Восточной Европы – и того меньше. Как ни странно, крах коммунистической системы усугубил ситуацию. Исчезновение «цивилизационной альтернативы» лишь обнажило дефицитность привлекательной для широких масс электората политической повестки дня. Свобода и демократия как таковые основным содержанием такой повестки дня уже быть не могут.
На сегодня практически во всех странах развитой демократии политика как форма общественной активности для подавляющего большинства граждан является маргинальной деятельностью. Она в основном ограничивается голосованием, а также случайным подписыванием петиций, еще реже – участием в каких-либо массовых акциях. Политика как таковая – удел лишь узких групп населения. Поэтому современные политические партии априори не могут быть массовыми: это удел профессиональных политтехнологов и активистов.
Однако при этом (и вот это принципиально важно!) само общественное целеполагание и процесс выработки общественно значимых решений уже не сконцентрированы сугубо в политических, тем более очень узких кругах. Обширный креативный класс (контуры и размеры которого для каждой страны индивидуальны, но стремятся к трети населения) является участником этого процесса либо активно на него влияет. Через сеть (скорее ее можно назвать даже инфраструктурой) общественных организаций, НПО, массмедиа, опросы общественного мнения (их результаты сами по себе, без всяких выборов, импичментов и голосований могут инициировать важные политические решения). Обратная связь «общество–государство» в том числе работает через властные институты (независимый суд, отлаженную бюрократию, оппозиционные структуры), созданные и отточенные на предыдущих этапах развития представительной демократии.
Балканизация интересов
Если рассматривать три модели демократического правления – представительная демократия, прямая и совещательная, – то на протяжении последних десятилетий в развитых демократических странах происходит неуклонная эволюция в сторону тех или иных форм и методов прямой или совещательной демократии. Проявления политической активности все в большей мере находятся вне актов голосования. Да, голосование остается, но оно все больше дополняется другими формами общественной активности, сопоставимыми по своему конечному воздействию на общественные процессы, а то и подчас их превосходящими.
При этом смещение акцента общественной активности идет не только от представительной демократии к прямой (прежде всего в виде референдумов прямого действия), но и от общенационального уровня на местный, а параллельно – на уровень культурно-национальный (посмотрите на подъем всяческих культурно-исторических организаций, скажем, в Европе – от бретонцев во Франции до саамов в Финляндии), профессиональный, «по интересам» (когда приверженцам того или иного «хобби» или узкой группы требований вовсе не обязательно самостоятельно выходить на политический уровень вообще, они задействуют иные каналы защиты интересов).
Все эти тенденции во многом предопределены характером современного общества. Его отличает не только качественно новый уровень состояния информационной среды и общей образованности, но и резкая диверсификация интересов самих групп населения, учет и согласование которых на уровне классических (образца XIX века) общенациональных партий становится делом уже практически невозможным. Этот процесс можно назвать процессом «балканизации политики», в ней все больше факторов влияния, вплоть до отдельного блоггера, который нынче может так всколыхнуть политическую среду, как еще недавно ни одной партии было не под силу.
Попутно все эти процессы ведут не только к разочарованию в массовых, традиционных политических партиях (и соответственно размыванию их общественной роли), но и к смещению интереса массового избирателя к проблемам локальным, а также, повторим, к формам демократии, когда на суд общественности (локальные, не общенациональные референдумы) выносятся самые разнообразные вопросы – начиная от налогообложения или борьбы с курением в общественных местах и кончая вопросами уже сугубо политического свойства (те или иные аспекты социальной, миграционной политики и т.д.).
От «А» до «Б»
Российские партии и вся наша несовершенная демократия находятся еще на совершенно ином этапе развития, им до вышеописанных проблем надо дорасти. Но при этом сам процесс совершенствования политической системы осложняется тем, что решать придется одновременно две группы совершенно разноплановых задач. Первая: строительство политпартий как институтов с определенными электоральными (мобилизация избирателей на выборы), идеологическими (формулирование целей развития общества и отдельных его сегментов) и кадровыми функциями (формирование элиты, рекрутирование в ее ряды новых членов, на этой основе – здоровая ротация госаппарата). Вторая группа: реагирование на все более диверсифицирующие интересы различных социальных, профессиональных, этнических и пр. групп населения в условиях качественно нового информационного состояния общества.
И главная проблема нынешней российской недореформированной емократии состоит не только в том, что ее ведущие политпартии не выполняют толком ни одной из классических вышеперечисленных функций партии, но и в том, что на массовом уровне совершенно не развиты (по каким причинам – отдельный разговор) инициативы прямого, конструктивного общественного действия, не говоря уже о каких-то там локальных референдумах прямого действия.
В этой связи попытка создать некий вариант «суверенной демократии» для страны может быть истолкована в более сложном смысле, чем это обычно принято. В определенной мере, объективно идея «суверенной демократии» базируется на осознании кризиса (или ограниченности) классической плюралистической демократии в таком виде, в каком она сформировалась к середине ХХ века и который был зафиксирован в том числе западными политологами. Однако вся штука в том, что вслед за этой констатацией, то есть, сказав «А», надо сказать дальше «Б». То есть дальше неизбежно – рано или поздно – должен последовать ответ на вопрос: «Что вместо?», вернее: «Чем дополнить классическую демократию, которую мы стали перенимать тогда, когда она в своих старых формах уже начала устаревать?» В тактическом плане (для упрощенной предвыборной риторики, к примеру) сгодится и ответ: «Мы пойдем своим, русским путем». В плане стратегическом представляется необходимым принять тот же ответ, который уже выработан в других демократических странах и представляется универсальным: это эволюция в сторону тех или иных форм прямой демократии. Эволюция в сторону задействования креативного потенциала гораздо более широких слоев населения, чем узкий круг профессиональных политиков и политадминистраторов.
Именно это должно стать очередным этапом развития «суверенной демократии».
Все иное – путь в исторический тупик и общественную (значит, технологическую, информационную, промышленную) консервацию.
Понемногу обо всем никому
Даже если исключить возможные неожиданности в предвыборный период, уже к весне, возможно, к следующей осени креативщиков необходимо бы разбудить. Ибо есть еще одна опасность.
Смена политической команды, если она все же произойдет, потребует новых действий, планов и намерений, а затем и многочисленных, в том числе новых, исполнителей. Даже для того, чтобы все эти планы сформулировать и предложить, нужны свежие люди. Люди с желанием делать что-то осмысленное, вкладывать силы и знания не только в процесс (вернее, в имитацию оного), но и в результат.
Однако проблема в том, что сейчас в тактико-политическом плане стало совершенно не важно, кто с какой платформой идет на выборы, потому что это никого не волнует.
Еще на позапрошлых выборах основные политические силы смекнули: нужно предлагать программы такие, чтобы подходили «и нашим, и вашим». Сконструированное большинство┘ Только максимальная универсальность лозунгов гарантирует максимальное число мест в парламенте. Отчасти такой подход был взят на вооружение по причине того, что все видели, как угасает поддержка либералов (что происходило не только по причине их дискредитации в обществе, но и по причине ориентации на строго выверенный сегмент). Отчасти потому, что в условиях политической среды, формируемой лишь незначительной группой людей, стало удобным размывать собственные планы, поскольку их реализация все равно зависит от других факторов, а именно субъективной воли тех, кто на верхушке пирамиды. А кроме того – политически главным стало подчеркивать верность и любовь до гроба одному человеку, что не имеет по большому счету никакого отношения ни к любви, ни к верности (что, кстати, сам этот человек хорошо понимает, но скорее глумится над этим, чем осекает), зато обеспечивает главным и единственным аргументом: «Мы с вами».
Если посмотреть на идеологические заготовки, с которыми партии идут на предстоящие выборы, то их подчас с трудом можно отличить одну от другой.
Пока на поверхности вообще обозначилась лишь одна тема – условно ее можно назвать «патриотическая», с определенным антизападническим уклоном, однако все же уклоном умеренным, дозированным и пока контролируемым. Достаточно ли будет такой тематики для того, чтобы выборы стали содержательными, чтобы мобилизовать электорат? Как ни странно, сама по себе задача мобилизации, с точки зрения современных политических технологий, неактуальна. Потому что даже проведи выборы сейчас, в период полного спада всякой политической активности, их результат был бы вполне предсказуем и – весьма благоприятен для нынешней партии власти. За нее проголосуют примерно половина тех, кто придет на избирательные участки. Порог явки, необходимый для признания выборов состоявшимися, отменен, посему пассивность электората с тактической точки зрения имеет весьма относительное значение.
Но это – в краткосрочном плане. А в долгосрочном?
А в долгосрочном у общества по-прежнему отсутствуют сколь-либо четко осознанные и сформулированные требования и пожелания насчет того, каким именно путем должна развиваться страна. Не говоря уже о таких подробностях этого развития (традиционно присутствующих, например, в любой современной классической демократической избирательной кампании), как налоги, образование, социальная политика и т.д.
Программные документы российских партий, которые вроде как начали борьбу за места парламенте, вполне созвучны такому – пассивному – состоянию умов электората.
Если убрать из программ название и косвенные указания на партийную принадлежность, то далеко не всякий политтехнолог «вслепую» отличит, в каком случае перед ним доктрина правых, в каком – левых, в каком – центристов из «Единой России». Программы, как правило, написаны обо всем – и ни о чем. Они адресованы как бы «всему населению», без выделения отдельных слоев, групп интересов с их требованиями и нуждами. Они насыщены посулами всяческой справедливости и благ, размазанных ровным слоем по всем сразу, но при этом без какой-либо конкретики относительно того, какими именно средствами, с помощью каких законов эта самая «справедливость» будет претворяться в жизнь. А главное – что именно и когда она принесет конкретным группам населения.
Они уже другие┘
А между тем в последние годы принципиально изменилась структура общества, соответственно – его интересов.
«Если брать все классические признаки среднего класса – уровень текущих доходов, наличие сбережений, собственности, уровень образования, вид деятельности, доступ к благам и так далее, – то в России таковых едва наберется 7–8%, – говорит руководитель Центра социальной политики Института экономики РАН Евгений Гонтмахер. – Но если исходить из наших реалий и брать лишь базовые признаки, потому что, к примеру, сбережения имеет официально только 15% населения, то к среднему классу в России может быть отнесено уже около 20% граждан».
К нижним стратам общества, то есть бедным, можно отнести, по словам Гонтмахера, около 17–20% населения, при этом официальными данными в этом случае руководствоваться невозможно, поскольку их нет, но по другим критериям прослойку бедных достаточно достоверно рассчитать можно.
«А вот оставшиеся 60% это кто? На Западе именно они были бы средним классом, но не у нас, – говорит Гонтмахер. – Очевидно, из этих 60% можно выделить еще три страты по 20%. Нижняя – это, в общем, бедные или в любой момент могущие таковыми стать. К примеру, если на предприятии, где работает человек, возникнет задержка зарплаты. Именно здесь «сидит» колоссальная смертность среди мужчин, поскольку они не занимаются своим здоровьем, потому что не на что, а зачастую и негде; именно здесь дети отрезаны от получения нормального образования, поэтому возникает опасность маргинализации целых поколений. Именно здесь никаких перспектив. И ни много, ни мало это вместе с 20% самых бедных составляет 40% всего российского населения!»
Верхняя 20-процентная группа тяготеет скорее к среднему классу (в российском понимании), а срединная – зависит от объективных обстоятельств.
Но тяготеть – не значит стать. Эти 30–50% и являются главной проблемой страны на ближайшую перспективу или на следующий политический цикл. Их судьба зависит от условий, которые создаются в стране. А они не создаются.
Правящий класс в своих решениях, действиях или планах обладает уникальной способностью ориентироваться либо на собственное представление о жизни (что кое-кому, в общем, подходит, но таких не больше процента по всей стране), либо исходить из представлений бедных (как они этих бедных себе представляют). Если всмотреться и вчитаться в основные политические воззвания, то все они так или иначе ориентированы на класс проигравших, а иногда и вовсе на маргиналов.
В своих представлениях о структуре общества правящий класс остался в постдефолтных, а то и в позднесоветских годах. И это находит отражение в предвыборных программах, которые вроде как «для всех».
Но население страны после 15 лет реформ и почти 10 годов роста расслоилось, структура общества поменялась. Внутри него выделяются самые разные группы и слои – по объективным экономическим интересам, образовательному уровню, культурным и бытовым потребностям, жизненным интересам и т.д. Со временем они неизбежно придут к осознанию этих своих специфических потребностей. Они могли бы это проделать быстрее с помощью партий, задачей которых является в том числе формулирование программных целей развития общества, однако партии на сегодня оказываются неспособными такие внятные идейные платформы формулировать.
Нижние слои должны иметь право на рост и на защиту (в широком смысле – и от несправедливости сильных, и на здоровье, и на образование). Задача государства – стремиться к тому, чтобы слой бедных уменьшался, приближаясь к общепринятым величинам (10–15%). Но этот слой не может быть источником государственной политики, он не может быть социальной опорой режима.
Набор же действий, совершаемых властью, мультиплицирует зачастую маргинальность, иждивенчество и безответственность (оставим в данном случае за рамками тему коррупции и неэффективности, которая немедленно возникает вокруг громоздких распределительных институтов). Причем все эти подходы, что еще хуже, переносятся и в сферу нематериальных отношений, как бы формируя новые национальные правила жизни.
Не эти слои определяют будущее любой страны. От жизненных, социальных, материальных и карьерных перспектив верхних 20% общества и судьбы тех самых «желеобразных» 30–50% зависит качество страны, которое оставят после себя те, кто идет на выборы сейчас. Но именно эти ключевые «проценты» правящий класс не видит.
Слова, слова
Получается, электорат – сам по себе, политические партии – сами по себе.
Вроде бы лидеры партий проблему даже осознают. Например, секретарь президиума генсовета «Единой России» Вячеслав Володин в одном из интервью говорит: «Для нас очень важно, чтобы перед выборами было меньше популизма, меньше лозунгов, меньше вранья┘ Для «Единой России» важно, чтобы избирательная кампания вылилась в соревнование предлагаемых партиями решений различных проблем, вопросов».
И тут же ему как бы вторит лидер «ЕР» Борис Грызлов. Вот что он говорит о том, с какими предложениями в сфере здравоохранения его партия идет на выборы: «Проведение реформы системы здравоохранения, под которой мы понимаем существенное улучшение медицинского обслуживания населения, в том числе неработающего, по полису обязательного медицинского страхования, законодательное закрепление государственных гарантий бесплатной медицинской помощи, выравнивание условий ее оказания в субъектах Российской Федерации и муниципальных образованиях, переход на оплату труда медицинских работников по конечным результатам их деятельности». Спрашивается, какую конкретику способен вынести из таких формулировок избиратель и что в реальности значат эти – совершено бесспорные в своей обтекаемости – слова?
Или вот такой пассаж. Он – о коррупции. «Вместо безразмерного «государства всеобщего разграбления» должно быть построено компактное, но максимально эффективное «государство профессионального управления». Политическая демократия прочна там, где она опирается в том числе и на уважаемое, профессиональное «служилое сословие», понимающее государственный интерес как строгое исполнение закона, воспринимающее службу на благо России как высшую честь». Кто навскидку скажет, какой партии это принадлежит – КПРФ, ЕР или ЛДПР? На самом деле – СПС, хотя под таким «текстом слов» наверняка подпишется любая другая партия.
Даже если в документах встречается конкретика (например, в программе ЛДПР очень даже много предложений для страны в целом, в том числе экзотических, по поводу перекройки России, ее госструктур и пр.), то они – в том виде, в каком изложены – практически никак не трансформируются в головах избирателей в понимание того, как это все отразится на его, избирателя, конкретной будущей жизни. Поэтому в российской политике продолжается конкуренция скорее образов, партийных имиджей, а не конкуренция идей, симпатичных или, напротив, антипатичных в своей конкретике для тех или иных слоев избирателей.
Однако на новом этапе конкретики, адресованной уже разным слоям, потребуется больше. К примеру, что будет с кредитами на образование? Не просто «они должны быть доступными», а как именно. Как конкретно должна быть построена страховая медицина: уже мало ограничиться благостными рассуждениями о «всеобщей доступности». В промышленной политике нужно быть способным предложить и обосновать точную планку ЕСН, НДС, а если кому угодно «социалистических» перемен – новый уровень налога на физлиц. Что такое «доступное жилье»? Сегодня похоже скорее на издевательство над избирателями, чем на заботу. Никто не способен внятно и доступно (а не птичьим бюрократическим языком) изложить принципы решения комплекса ипотечных проблем. Как будет выглядеть схема пенсионных накоплений? Желательно, чтобы тот или иной кандидат был способен нарисовать ее мелом на доске. Лозунга «За достойную обеспеченную старость!» уже мало, это демагогия.
В ожидании надежды
Многие аналитики полагают: в последние два-три года в России практически закончилась вертикальная миграция. Переезд девушки из Краснодара в московский магазин продавщицей это не миграция, а отчаянный поиск лучшей доли, который в большинстве случаев завершится ничем, именно потому что дальше и выше магазина пути этой девушке закрыты.
– Самое опасное сейчас для страны – консервация сложившейся ситуации, – убежден Гонтмахер. – Потому что пробиться наверх шансов практически уже нет, а свалиться вниз можно очень даже запросто. Отчасти осознание этого, кстати, выводит нашу страну на 2-е место в мире по количеству самоубийств. Они «сидят» здесь: человек имел надежду, а потом ее лишился.
Утрата надежды – вот что грозит многим российским гражданам. Да и не российским тоже, потому что мигранты в Россию (необходимость которых уже вроде никем не оспаривается) приезжают ведь тоже в поисках лучшей доли.
Впрочем, есть иные мнения относительно вертикальной миграции. Другие полагают, что она не только не прекратилась, а, наоборот, нарастает. Однако зачастую речь идет скорее не о возможности перемещения из слоя в слой, а о восстановлении текущего потребления (просто то, что раньше было 500 руб., ныне – 500 долл.). Которое к тому же может быть в любой момент нарушено в силу ли сугубо частных перипетий (сокращение штатов на предприятии, смена руководства с последующей «чисткой», реформа сети учреждений), так и в силу непредвиденной внешней турбулентности, скажем, при общем понижении «уровня» денег в стране. Несомненно, повышение потребительских возможностей прослоек положительно сказывается и на цифрах экономики, и на ее «духе». И все же это повышение благосостояния не выглядит устойчивым.
«Потребительский бум носит компенсаторный характер, – говорит ректор Академии народного хозяйства при правительстве РФ Владимир Мау. – Он может привести к новой структуре потребления, которая, в свою очередь, предъявит новые требования к внутреннему производству. Это возможно при грамотной и эффективной экономической политике».
Хотя даже в этом случае надо быть осторожным, добавляет Мау. Он приводит пример России XIX века, когда развитие железных дорог привело к бурному экономическому росту во всей стране. «В то же самое время, – добавляет экономист, – железные дороги начала строить Испания. И это привело к промышленному подъему в┘ соседней Франции. Франция считалась более стабильной страной, и производство предпочитали размещать там».
Норма со сдвигом
В ожидании франко-испанских чудес россиян спасает одна невероятная национальная особенность: смещенное понятие нормы. «У людей в России есть готовность снижать запросы, не понижая при этом собственной оценки для самих себя, но вместе с тем прикидываясь победнее и поплоше для других, – говорит руководитель отдела социально-политических исследований Левада-центра Борис Дубин. – У россиян размыта граница норм. У нас в область нормального, обычного входят и пьянство, и бытовая агрессия – от побоев до езды по встречной, но эта «негативная адаптация» играет и некую позитивную роль, потому что позволяет удерживать определенное социальное согласие. Трамваи плохо, но ходят; деньги маленькие, но платят; ТВ скучно, но показывает. Это негативный механизм сплочения, но он удерживает отношения между людьми и препятствует (пока вроде бы препятствует) появлению аномии – открытых элементов распада».
Однако сниженные требования не есть фактор, способствующий качественному, динамичному, сложному изменению страны: они по определению уравнивают людей. Между тем одним нужна среда, другим возможности, третьим поддержка, четвертым помощь. Это разные механизмы, действия, инструменты, деньги.
У нас же все зачастую свалено в одну кучу. Ненуждающимся предлагают деньги, нуждающихся кормят обещаниями завтра ими заняться. Выигравших и креативных (к примеру, ученых, экспертов, менеджеров) выдавливают в хобби и созерцания, алчных патронируют (молодежные движения или эстрадные сообщества), остальных (бюджетников, военных, громадный слой наемных работников предприятий) не замечают.
Именно снятие институциональных препятствий позволит России измениться и рвануть вперед, потому что без этого не сформируется та самая критическая масса, которая совершает прорыв. И именно искаженные представления правящего класса могут стать решающим фактором в пользу того, что Россия навечно останется в каком-нибудь несуразном латиноамериканско-африканском способе жизни.
Неразрешенные структурные ограничители вновь ввергнут Россию в цикличность, которая ей снова дорого обойдется, как был упущен момент в советские времена: уже все, даже члены ЦК, фиксировали структурное отставание страны от «капиталистов», но никто так ничего и не предпринял. Шли по проторенному экстенсивному пути, надеясь, что рано или поздно количество перейдет в качество. А оно не перешло┘
В XIX веке Джон Стюарт Милль сказал: «Везде, где вводится┘ достаточная безопасность собственности и личности, чтобы сделать возможным поступательный рост богатства и населения, общество становится прогрессивным». Хочется особо подчеркнуть два слова «поступательный» и «прогрессивный». На нынешнем отрезке развития России их необходимо сделать ключевыми.
