Александр Механик
Индустриальную романтику большевики поставили на службу социализму.
Плакат Густава Клуциса. Москва – Ленинград, 1930.
Великую русскую революцию невозможно обозначить одной датой. Так же, как невозможно обозначить точную дату Великой Французской революции, а можно лишь очертить ее временные рамки. Седьмое ноября – лишь некая условная дата, как взятие Бастилии. И, конечно же, невозможно отделить Февраль семнадцатого от Октября, так же как взятие Бастилии от победы якобинцев. Октябрь семнадцатого явился логическим продолжением Февраля, это две составляющие одного потока.
Еще труднее определить время окончания революции. У Французской – то ли свержение якобинцев, то ли консулат Наполеона, то ли его поражение. Или даже Парижская Коммуна. Революционный процесс, начавшийся в России в 1917-м, закончился или по крайней мере вошел в свою завершающую стадию в 1991-м.
Правда «кухаркиных детей»
Главная и психологически наиболее сложная проблема России состояла в жесткой сословной расчлененности. Во многих европейских державах начала ХХ века сохранялись остатки средневековых сословных институтов, но именно в России эти институты носили не декоративный характер, а пронизывали все общество, создавали социальные барьеры, разрушавшие страну. Искренняя убежденность высшего российского света в том, что их власть и жизненное положение – «от бога», и такая же «от бога» униженность низших слоев делали мирное преодоление этих сословных перегородок невозможным и порождали взаимную ненависть, выплеснувшуюся в дикости Гражданской войны. Одна из главных причин Октябрьской революции состояла в том, что низшие классы общества не могли больше жить в обстановке презрения власти к «кухаркиным детям».
Сейчас много издеваются над известными словами Ленина о кухарках, управляющих государством. Спесь этих издевок не может скрыть того бесспорного факта, что именно революция 1917 года, как бы ни относиться к другим ее результатам, разрушила сословные перегородки, и «кухаркины дети» хотя и с многочисленными жертвами, но победили вначале в Гражданской, а потом в Отечественной войне, создали выдающуюся науку и индустрию. А демократическая революция 1991 года подвела окончательный итог начатого в 1917 году пути, добавив к социальному равенству политические, а главное, экономические свободы. «Кухаркины дети» через 74 года после начала революции, пройдя через невообразимые ужасы и насилие, успешно завершили революцию. Но ведь второе без первого было бы невозможно, так же как без 1917-го был бы невозможен 1991-й.
Буржуазная мораль Ленина
В условиях сословной замкнутости и труднопреодолимых сословных перегородок резко ослабевает трудовая этика, так как, с одной стороны, трудящаяся часть общества видит перед собой пример незаслуженных привилегий и демонстративной праздности другой части общества, а с другой – в обществе возникают и получают широкое распространение настроения бессмысленности трудовых усилий: ведь явную общественную значимость имеют люди и сословия, пренебрегающие трудом. Стремление к преодолению праздности лежит в основе идеологии всех революционных движений, от раннего христианства до большевизма. «Мир хижинам, война дворцам» – это сказали не большевики.
Все буржуазные революции проходили под лозунгом уничтожения праздных классов и сословий, под которыми в Европе чаще всего понимали дворянство. Это был буржуазный лозунг. Буржуа, а главное, их идеологи проповедовали трудовую мораль. Только труд в их глазах оправдывал богатство. Собственно, в этом и заключается существо пресловутой протестантской морали.
Наша революция объективно утверждала именно буржуазную мораль. Достаточно вспомнить многочисленные пассажи Ленина в его последних работах о необходимости воспитания новой трудовой этики, о новом отношении к труду, чтобы увидеть явные аналогии с тем, что писал «первый буржуа» Бенджамин Франклин. Особенность России состояла в том, что идеологи Русской революции думали, что можно добиться формирования «буржуазных добродетелей» без двух важнейших составляющих буржуазного образа жизни – частной собственности и личной свободы – и вместо этого опираясь на государственное принуждение. Тем не менее советской власти удалось добиться многого для утверждения в обществе, во-первых, полного неприятия праздности, а во-вторых, отношения к труду как главной жизненной ценности. Трагедия современной России заключается в том, что в современном общественном сознании утвердился удивительный взгляд, что свобода и собственность нужны не ради свободного труда, а вновь ради праздности. А тяжелый труд – это участь неудачников. Объединить в общественном сознании трудовую мораль, собственность и свободу как неразрывные ценности – важнейшая государственная задача, может быть, главный предмет той самой национальной идеологии, о которой так много пекутся и власть, и оппозиция.
О тех, кто опоздал
Искреннее, хотя и в чем-то карикатурное, стремление нашей революции буквально воплотить в жизнь христианское «блаженны нищие духом» сегодня подвергнуто такому же осмеянию, как ленинская притча о кухарках. Шариков и Швондер как символы нашей «хамской» революции стали нарицательными и противопоставляются высокой интеллигентности правящих классов старой России. Но, если вдуматься, эти образы олицетворяют разделявшую общество пропасть, преодолеть которую смогла только революция. Революция не просто породила шариковых и швондеров, она действительно сделала их людьми. Так же как на смену поколению наглых растиньяков эпохи раннего капитализма пришли их интеллигентные дети, на смену шариковым и швондерам пришло поколение их детей и внуков, которые с ужасом и стыдом вспоминают прошлое своих родителей. Но им следует помнить, что революция 1917-го не только самым варварским образом уничтожила сословные перегородки, но и сделала шариковых людьми и уничтожила спесь привилегированных классов.
К сожалению, значительная часть нашей новой экономической и политической элиты вновь проникнута презрением к тем, «кто опоздал», непониманием их проблем, полным отсутствием сочувствия. Опасность заключается в том, что спесь элит может превратить естественные социальные противоречия в ненависть. И если вновь обратиться к «национальной идеологии», то бесспорно, что ее важнейшей частью должна стать человеческая солидарность.
Два мира – две культуры
Сословные перегородки неизбежно порождали и культурные различия. Знаменитые ленинские слова о двух культурах, вызывавшие в начале перестройки просто пароксизмы ярости, на самом деле никак не противостоят общечеловеческим ценностям, ревнители которых увидели в словах Ленина проповедь классовой ненависти. Просто понимаются эти ценности «принцем» и «нищим» по-разному, и это та самая реальность, которая дана нам в непосредственном ощущении. Объективная роль революции заключалась в том, что через страшные и чрезмерные мучения Россия преодолела культурный раскол. Возникла унифицированная современная культура, характерная для большинства современных обществ.
Однако в нынешнем российском обществе возник новый культурный раскол, который в гипертрофированном виде воспроизводит коллизию, описанную Чарльзом Сноу в нашумевшей в свое время книге «Две культуры и научная революция». Это раскол между представителями гуманитарной и технической культур. Перефразируя известные слова: между лириками и «слесарями». Я намеренно принижаю образ второй культуры, так как хочу обратить внимание на связь между культурой, образным и эстетическим восприятием мира и политическими установками. В чем-то он сродни сословному расколу: сам образ жизни высших классов порождал их большую гуманитарную ориентацию, тогда как представители третьего сословия всегда были более склонны овладевать, так сказать, практическими науками.
Именно в этом культурном расколе видится причина удивительного безразличия вождей демократической революции 1991 года к промышленности и науке. Люди, поведшие за собой в основном научно-техническую интеллигенцию самых современных производств, оказались абсолютно глухи не просто к промышленности, но в целом к науке и технике как части эстетического образа современного мира. К слову, это не только российская, но общеевропейская беда. На наших глазах Китай и Индия превращаются во всемирные фабрики, как когда-то Англия и США. Европейцы наивно исповедуют веру в экономику услуг. Как будто китайцам потребуются их услуги, когда они окончательно овладеют современной наукой и техникой.
Одна из особенностей революции 1917 года – возвышенный индустриальный романтизм. Именно он был тем культурным стержнем, который развернул миллионы к промышленному труду и создал эстетическую основу новой трудовой этики. Машина стала символом рационально устроенного мира. Правда, певцы индустриальной рациональности, многие из которых считали себя марксистами, забыли мысль Маркса, что современное промышленное общество способно существовать только в условиях свободы. К сожалению, в России еще много людей, одни из которых думают, что станки лучше работают, когда на них работают рабы, а другие считают станки чудовищами тоталитаризма. Чтобы вновь возродить нашу экономику, необходимо взять из революции романтику промышленного производства и обогатить ее эстетикой свободы.
К рациональному обществу
В начале XX века перед Россией стояла проблема создания эффективного и рационального хозяйства, которого в стране никогда не было, о какой бы отрасли ни шла речь. Сельское хозяйство, основная отрасль российской экономики, все еще страдало от последствий крепостничества. Промышленное производство и энергетика явно отставали от потребностей страны, хотя и развивались очень динамично. Военно-бюрократический госаппарат, российское издание военно-промышленного комплекса, тяготел над хозяйством и над обществом и в конце концов втянул Россию в мировую войну, ставшую катализатором революции. Россия, «которую мы потеряли», – это миф об утерянном рае, которого не было, а было изобилие по-азиатски, когда все рынки и магазины забиты одновременно и товарами, по большей части иностранными, и нищими, и не поймешь, чего больше.
Первая мировая война окончательно продемонстрировала необходимость модернизации всей экономики России. Масштабы задач и скорость преобразований не могли быть обеспечены без вмешательства и прямой поддержки государства. Хотя революция непосредственно не ставила перед собой этих задач, объективно ситуация развивалась так, что только через ее решение революционные лидеры могли обеспечить победу своих идей. Знаменитые слова Ленина о производительности труда как самом важном условии победы нового общественного строя говорят, что он это понимал, как, кстати, и многое другое.
Мог ли рынок модернизировать экономику с той скоростью, какая казалась необходимой в условиях расширяющейся пропасти между развитыми европейскими странами и Россией, перед лицом угрозы надвигающейся войны? Не мог, так как речь шла о создании заведомо несбалансированной экономики с преобладанием тяжелой промышленности. Такой дисбаланс мог поддерживаться только с опорой на госаппарат.
Но если отвлечься от дополнительных сложностей, вызванных войной, то можно сказать, что именно модернизация российской экономики, проведенная за годы советской власти, создала предпосылки для полноценного перехода России к современному рынку, а не к его африканской модели. И в этом смысле 1991-й является также прямым продолжением 1917-го. Именно интеллигенция самых современных отраслей промышленности была движущей силой революции 1991 года. Вина российских коммунистов в том, что они не поняли необходимости нового этапа модернизации, как это понял Дэн Сяопин, а вина демократов – что они не сумели воспользоваться результатами, достигнутыми при коммунистах.
Демократическая революция 1991 года не смогла выполнить задачу завершения модернизации экономики России, начатую революцией 1917-го. Эта задача стоит теперь уже перед следующим поколением российских политиков: сформировать рациональное общество, в котором демократия будет частью рациональности. Рациональным выражением свободы.
Революция и демократия
Вопрос о демократических традициях революции 1917 года и их непосредственной связи с идеалами 1991-го, возможно, является самым сложным для восприятия, потому что еще жива память о миллионах невинных жертв террора, репрессий и коллективизации. Но как невозможно, анализируя христианскую доктрину, не признать ее гуманитарного характера, несмотря на бесчисленные проявления насилия со стороны различных христианских церквей за две тысячи лет существования христианства, так же невозможно не признать общегуманитарный характер коммунистической доктрины. Просто адепты и христианского и коммунистического гуманизма были во власти идеи, что они владеют единственно правильным учением, способным осчастливить человечество.
Никто не может отрицать, что в основе современных демократических институтов лежат многие из идей, впервые выдвинутых марксистами. Более того, демократия во многих странах мира возникла или была сохранена именно в результате борьбы организованного рабочего движения: профсоюзов, социал-демократов и коммунистов.
Русская революция, в том числе и Октябрьская, совершалась людьми, которые в массе своей верили, что выбранный ими путь и есть единственно возможный путь к наиболее последовательной демократии, сочетающей политические и социальные свободы. Теоретической основой спора между либералами и коммунистами в вопросе о демократии был выбор между парламентской и непосредственной демократией, орудием и воплощением которой, по мысли Ленина, должны были стать Советы. Практика в очередной раз показала, что непосредственная демократия – нереализуемый идеал. Но в начале века, после четырех лет мировой войны, развязанной в том числе парламентскими демократиями, это не казалось столь очевидным. Речь идет не о правоте участников революции, а об их субъективных представлениях. Не зря ведь дискуссия 1923 года, первая проходившая без Ленина, была посвящена именно проблемам демократии. Наверное, не случаен и тот факт, что многие из диссидентов и просто сторонников демократизации нашего общества являлись детьми и внуками революционных активистов: Петр Якир, Антон Антонов-Овсеенко, Елена Боннэр, Булат Окуджава, Василий Аксенов, Егор Гайдар. Этот список можно продолжать.
Теперь, после 74 лет трагической и кровавой советской истории и 16 лет существования новой России, приходится признать, что демократический потенциал 1917 и 1991 годов не был реализован именно потому, что вожди коммунистов и демократов ради сохранения своей власти попросту пожертвовали демократическими идеалами. История обеих революций лишний раз доказала, что революции пожирают не только своих детей, но и свои идеалы.
Мы родом из Октября
Никто не сможет отрицать, что государственное устройство современной России является итогом Октябрьской революции. Именно в результате этой революции Россия была провозглашена республикой и федерацией. Благодаря этой революции обрели государственность и современные государственные институты также очень многие из народов Советского Союза. Даже эмигрантский украинский историк Орест Субтельный в книге «Украина: история» писал: «При Советах Украинская Советская Социалистическая Республика стала четко определенным национальным и территориальным целым, с собственным административным центром и аппаратом. Таким образом, украинцы наконец-то обрели территориально-административные рамки, соответствующие их национальному естеству, то есть то, чего они были лишены со времен казацкой Гетманщины XVIII столетия». Но если это верно по отношению к Украине, то тем более – по отношению к другим народам Союза и России. Это верно и по отношению к собственно России, которая именно при Советах обрела свои нынешние государственное устройство и границы.
Когда закончится революция
XIX и XX века показали особенно ясно, что революции совершаются там и тогда, где и когда правящие классы – буржуазия и бюрократия – не способны подняться над своими сиюминутными интересами ради своих же долговременных, то есть ведут себя не как классы, а как клики. 1917 год в России подтвердил эту закономерность. В 1991-м история повторилась. Если, конечно, не считать серьезным классовым интересом воровство и коррупцию. Можно только надеяться, что прошедшие 90 лет и два коренных революционных переворота, свершившихся за это время, действительно изменили Россию и никакие манипуляции ее судьбой уже невозможны. А следовательно, еще одной революции мы избежим.
