Сергей Муратов
Ведущие телешоу превратились в мастеров манипулирования зрительским сознанием.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
Есть устойчивый миф, что телевидение – это средство массовой информации. Однако к нашему телевидению такое утверждение отношения не имеет.
И не имело.
Что было
Советское телевидение выступало как средство массовой дезинформации. Жизнь страны представала на экране (программа «Время») ежедневным спектаклем в жанре утопии. Любая объективная информация воспринималась в этом контексте как подрывной элемент, а институт предварительной цензуры (Главлит) – как своего рода техника безопасности.
Может показаться странным, но подобная ситуация не мешала телевидению оставаться каналом национальной культуры и просветительства – «культура» входила в состав политической пропаганды как не самый существенный, но зато неотъемлемый элемент.
В средство массовой информации наше телевидение превратилось после перестройки и рождения знаменитого слогана «Новости – наша профессия». Империя новостей, возглавляемая родившим этот девиз НТВ, ежедневно знакомила зрителей с результатами гласности и сама становилась ее условием. Наибольшая независимость была достигнута в годы первой чеченской войны. «Правительство полностью проиграло информационную войну», – признался впоследствии Черномырдин, встретившись с журналистами. Именно участие телевидения более, чем что-либо другое, способствовало завершению первого тура войны. (В пору второй войны руководство страны подобного телевизионного своеволия больше не допускало.)
Но в 1996 году, когда начались президентские выборы, НТВ променяло свою независимость на показательную лояльность существующей власти. При этом руководство канала нарушило все нормы международной предвыборной этики, в том числе и только что принятый кодекс своей компании. Благосклонность власти показалась ценностью более важной, чем доверие зрителей.
В благодарность НТВ получило от президента в свое владение весь IV канал (до этого вещание начиналось с 18.00). Былая независимость становилась все более призрачной, когда речь заходила о финансовых аргументах. Законы коммерческого рынка с каждым годом все более властно командовали парадом. Получение лицензии на канал превращалось в получение лицензии на право делать деньги. А эпоха, когда телевидение ощущало себя частью национальной культуры, уходила в прошлое.
Что стало
Мало-помалу коммерческое вещание внедряло в массовое сознание новую мифологию. Жизнь страны представала на экране опять-таки ежедневным спектаклем – на этот раз в жанре катастрофы на фоне безумного пира во время чумы. Вчерашние просветители уступали место профессиональным исторгателям юмора. Литературе известны разные виды смеха – гомерический, сардонический, саркастический. Телевидению – только пещерный. Здесь публика не смеется, она гогочет.
Вера в то, что телевидение отражает жизнь, воспринималась отныне как архаичный довод, нечто из области антиквариата. Становилось все яснее: телевидение не отражает, а конструирует жизнь («каково телевидение – таково и общество»). Пропасть между двумя реальностями – на экране и за экраном – представлялась все более очевидной. В числе тех, кто не уставал подчеркивать глубину этой пропасти, – наш неистовый социолог Даниил Дондурей. И хотя его не так уж редко приглашают на теледискуссии, время их участникам предоставляют не столько на серьезные аргументы, сколько на беглые реплики. Вот почему я был так изумлен, когда случайно включил экран и увидел на ТВЦ его развернутое выступление о состоянии сегодняшнего телевидения. Передача началась за десять минут до часа ночи, причем была анонсирована на совершенно другую тему – о российских рекордах Гиннесса. На мой взгляд, рекордом было само появление в эфире этого выступления.
Социолог говорил об инфантильности и малодушии нашего телевидения, избегающего касаться острых коллизий общественной жизни, и о необъяснимой его готовности к демонстрации всех видов насилия, хотя со стороны власти никакого заказа на насилие как будто не поступало.
На этой особенности нашего телевидения я и хотел бы остановиться.
Из чего родилось
Принято думать, что этот небывалый – в том числе по мировым масштабам – разгул насилия на отечественном экране родился из зарубежных сериалов и американских боевиков. Такое мнение настолько же распространено, насколько обманчиво.
Напомню, что сериалы перестроечной эпохи вошли в сознание публики вместе со знаменитой Марианной и последующими триумфальными гастролями ее исполнительницы Вероники Кастро. Собственно, первые выпуски «Богатые тоже плачут» были подарены нашей делегации, посетившей Мексику, в знак уважения к стране победившей гласности. Не зная, как поступить с подарком, руководство Гостелерадио решило показать на пробу первые четыре выпуска и проследить за реакцией публики. Судьба сериала была решена. Ни в одной стране Марианна не имела такого оглушающего успеха – что можно было бы тоже отнести к рекордам Гиннесса.
Но искать в мексиканской мелодраме истоки насилия на экране было бы просто смешно. Как и искать их в американских боевиках, обрушившихся впоследствии водопадом на наши каналы. Задолго до них гениальным автором «расчлененки» и шоковых криминальных сюжетов по праву стал вездесущий репортер и «народный мститель» Александр Невзоров, любивший сравнивавший себя с флибустьером, пиратом и разбойником («у меня разбойничья профессия»). В конце 1987 года он дебютировал «600 секундами» – сенсационной ежедневной передачей, открывшей новую и волнующую нишу. Невзоров скандализировал публику, что называется, от души. «Мы не имеем права быть идеалистами и исповедовать кодекс чести российских дворян. У нас нет ни кодекса, ни чести, ни дворянства – вообще ничего». В его документальных видеоклипах ужасов все чаще выступали героями людоеды. Невзоровские «Наши», «Паноптикум» и «Дикое поле» дали свои метастазы едва ли не на всех каналах: «Дорожный патруль», «Криминал», «Чистосердечное признание», «Петровка, 38», «Дежурная часть», «Катастрофы недели», «Скандалы недели»┘ Они и им подобные рубрики транслируются и сегодня по несколько раз за день. На НТВ реализовали эти наклонности в жанре документальных фильмов.
Я ждал с большим интересом, каких героев найдут в «Главном герое». Тем более что мне Антон Хреков всегда нравился в новостных программах. Но Антон – лицо канала и его заложник. Сегодня визитная карточка НТВ – «Русская сенсация», «Программа Максимум», «Ты не поверишь!». Первый выпуск «Русской сенсации» напоминал «Пятерку анекдотов», которая печатается в «МК». На этот раз была пятерка компроматов. Ни один из расхожих слухов о бывших вождях не был убедительно доказан, зато упор делался на зловещие интонации в стиле триллера и государственного разоблачения: замах на героев самых масштабных, а страсти – как у персонажей Зощенко. «Сливной бачок», – говорили об одном папарацци, но тут речь уже шла о сливной цистерне.
«Зачем показывать такое количество преступлений?» – недоумевали зрители в ответ на появление «Криминальной России». «Затем, что мы хотим их предотвратить. Мы выступаем как санитары леса», – отвечали создатели. «Но для чего демонстрировать убийства и злодеяния во всех ужасных подробностях?» – «Да ведь иначе зрителя не проймешь». – «Но ваша программа идет в 19.30. Вы забываете, что у экрана дети». – «А разве вы не видели на экране предупредительный титр: «Авторы приносят свои извинения всем, кому этот фильм покажется слишком жестоким. Мы не советуем смотреть его детям и людям со слабым здоровьем». – «Подобное предуведомление только способно привлечь к экрану дополнительных зрителей». – «А зрители сами требуют этих зрелищ. Народ нуждается в развлечениях».
Удобное умозаключение, скрывающее другую истину – продюсер нуждается в рейтинге.
Изобилие уголовных хроник привело к появлению десятков криминальных игровых телесериалов – от «Улицы разбитых фонарей» до пресловутой «Бригады», которую драматург Михаил Шатров справедливо назвал «мастер-классами бандитизма». Так на наших глазах триумфально утверждалась эстетика депрессивного телевидения.
Коммерциализация развязала инстинкты ипохондриков, людей, которым хорошо, когда им плохо, а еще лучше, когда плохо всем. Последнее достижение – жанр эпилептоидного ТВ.
Тлетворное влияние
В последнем случае, впрочем, как раз и справедливо утверждать о добровольном заимствовании западного опыта. Ведущий еженедельного «Случайного свидетеля» – наш актер, эмигрировавший в США и предложивший свою рубрику для «РЕН-ТВ», – на протяжении нескольких месяцев 1998 года начинал каждый выпуск с обещания, что в финале покажет особо скандальные кадры. Передача посвящалась экстремальным ситуациям в Америке – пожарам, наводнениям, авиакрушениям, катастрофам на автогонках. А особо скандальный сюжет – безобразным потасовкам героев шоу Джерри Стрингера. Все эти кадры, объяснял ведущий, были безжалостно вырезаны из записи передачи и никогда не демонстрировались в американском эфире. Он показывает их исключительно для того, чтобы ничего подобного на российском телевидении не было. На самом деле скандальные эпизоды, изъятые из национального эфира и героически, как казалось зрителям, добытые автором, свободно продавались в любой американской видеолавке.
Сознавал ли ведущий, что этим поступком проявляет откровенное презрение к своим бывшим соотечественникам? То, что сами американцы считали «за гранью» и выбрасывали в мусорные корзины, с его точки зрения, вполне подходило российской аудитории. Подлинный же мотив был очевиден – подобные скандалы как раз и обеспечивали желанный рейтинг. Чем выше прибыль – тем ниже этические границы.
Наше телевидение – питательная среда для прагматика, признающего лишь один запрет – на любые запреты. Запрещается запрещать! Если довести этот тезис до своего логического финала, нам бы следовало отменить все запрещающие сигналы, например, красные светофоры, оставив только зеленый свет. (При этом пришлось бы, правда, увеличить количество моргов для совершенно отныне свободных в своих поступках водителей и пешеходов.) А затем отменить и общественные уборные. В самом деле, никто не вправе запрещать человеку обнародовать все, что в нем накопилось. Разве не воплощало бы это «свободу самовыражения» в самом буквальном смысле?
Вспоминается анекдот из раздела черного юмора. Пассажир самолета, которому стало плохо, держит гигиенический пакет, а его соседи срочно вызывают стюардессу: «Скорее, скорее, вы же видите – человеку плохо, принесите ему новый пакет!» Стюардесса выбегает, а когда возвращается с новым пакетом, застает ужасную картину – все пассажиры склонились над пакетами, а виновник с недоумением объясняет: «У меня пакет переполнился, я отпил немного, а они┘»
Но где сказано, что из пакета нельзя отпить?
Мы все здесь уроды
Такой вопрос мог бы задать и Андрей Малахов, ведущий сверхпопулярной программы «Пусть говорят». Еще будучи студентом факультета журналистики МГУ, он в порядке студенческого обмена посетил США, где, видимо, был покорен талантом Джерри Стрингера. Затем дебютировал на отечественном экране программой «Большая стирка», впоследствии переименованной в «Пять вечеров», а в последнее время – в «Пусть говорят».
Правда, говорят в этом шоу только первые три-четыре минуты. Затем кричат. И каждый стремится перекричать другого. По-иному в такой атмосфере высказываться просто не получается: никто не услышит. Громче всех кричит, естественно, сам Малахов, объявляя либо очередную рекламу, либо очередного выступающего, замешанного в сенсационном поступке. Словно подбрасывает в костер полено, которое вспыхнет еще быстрее и ярче.
«В студии – ад. Горе, истерика, ненависть, кликушество, патология. Брат насиловал сестру, отец отрубил ему голову топором. Вернувшийся из заключения изнасиловал и убил девочек соседа, обезумевший отец и жители дагестанского села забили насильника камнями.
Находящиеся в студии впадают в психоз обличительства. Кричат изнасилованной девочке, что она небось ходила с голым пупом, вот и┘ Вопят матери, что она не уследила за мужем и допустила инцест. Бывает, что еще хуже этой публики оказываются «эксперты». Депутат Думы возмущается: «Перед нами моральные уроды!» – «Ну да, – кричит один из «уродов», – зато в Думе сидят кристальные люди!» Неважно, отчего возник скандал – все годится для драйва. Малахов улыбается: «Страсти покруче, чем в «Моей няне»!»
Это фрагмент из рецензии, напечатанной в «Российской газете».
В наши дни шоу Стрингера еженедельно транслировалось на одном из российских дециметровых каналов. Но никто не обращал на эту программу внимания, ведь эпизоды, которые там вырезают, у нас культивируют. Как и сам этот жанр, демонстрирующий припадки коллективной эпилепсии и массовой истерии. Эпилептоидное вещание.
Шоу Малахова поначалу шло непосредственно перед вечерней программой «Время». После него как-то особенно уместными представляются сюжеты новостей о терактах, о чудовищных взрывах и злодеяниях. И если их нет, даже возникает ощущение, что в мире царит пустота.
Одни считают, что лучшего телевидения, чем у нас, в сегодняшнем мире нет. Другие – что нет худшего. Не берусь участвовать в этой дискуссии. Но рискую предположить, что нет в мире телевидения более поучительного. Более интересного как наглядный эксперимент. Как предмет изучения для исследователей, историков и (может быть, в первую очередь) психиатров. Но большинство из нас не историки и не психиатры. И даже не наблюдатели. Все мы – жертвы этого массового эксперимента. А жертвам можно только сочувствовать.
Ну и где же выход?
Неужели только сочувствовать жертвам экспериментов? А не, скажем, заняться перевоспитанием ипохондриков? Последнее было бы задачей весьма благородной, но, боюсь, не более выполнимой, чем стремление уничтожить на всей земле тараканов. По замечанию одного сатирика, тараканов нельзя уничтожить, но можно сделать их жизнь невыносимой – пока они не сделали невыносимой нашу жизнь.
В таком совете немалая доля мудрости. И лучший выход – ему последовать. А не тратить наше негодование (возмущенные дебаты идут годами) на критику следствий, избегая за громким гвалтом обозначения главной причины, состоящей все в той же сумме дохода. «Чем выше рейтинг, тем ниже нравственность».
Борьба с отдельными комарами, каждый из которых нам портит жизнь, не заменит необходимости осушить болото, плодящее комаров.
Не замечая этой причины, мы только демонизируем ситуацию.
Общество могло бы, например, обязать каждую телекомпанию сформулировать свой этический кодекс, который бы исключал экранные действия, противоречащие таким понятиям, как приличие и достоинство. Сотни подобных кодексов во множестве стран создают – отсутствующее у нас, к сожалению – журналистское корпоративное мнение. Только множество подобного рода нравственных кодексов способствует атмосфере профессиональной нетерпимости к этической невменяемости и глухоте.
Но и этого недостаточно.
В свое время от добровольно принятого на себя этического предвыборного кодекса отказалось НТВ. В июне 2005 года руководители шести ведущих каналов подписали Хартию против насилия и жестокости как своего рода совместное обязательство, которое нарушили, даже не дожидаясь окончания года.
Но подобное не так уж трудно предотвратить. Наличие кодекса, соответствующего нормам международной этики, должно стать обязательным условием при получении лицензии на вещание. Такое условие и есть наилучший механизм реализации. При первом же нарушении компанией принятых перед собою и публикой обязательств ей выносится крупный штраф, а при втором нарушении лицензия попросту отзывается.
Этика – культура самоограничения. И если кто-то из сотрудников телевидения не обременен такими реликтами, как приличие и порядочность, ему напоминает об этом кодекс. А несоблюдение кодекса должно сделать его экранную жизнь невыносимой.
Свобода без культуры – это день открытых дверей в зоопарке. И своего рода предупреждение тем, кто не хочет жить в таком зоопарке.
А тем, кто хочет, предпринимать ничего не надо.
