Дмитрий Андреев Мудрые византийцы, придумавшие диковинную птицу о двух головах, предусмотрительно развернули ее хищные клювы в разные стороны – дабы не клевали друг друга. Апокрифическую символику родного герба начинаешь явственно понимать всякий раз, когда как бы околопрезидентский ИНСОР разражается яростной филиппикой – мол, пока окаянный Путин в силе, у Медведева если что и получается, то только если он идет наперекор своему предшественнику. Вот и недавно руководитель ИНСОРа Игорь Юргенс в интервью The Daily Telegraph вновь высказался о тупиковости тандемократии и вредоносности ее серого кардинала Путина в частности.
Филиппики господина Юргенса в адрес Путина не блещут оригинальностью. Глава ИНСОРа вменил экс-президенту стандартный для критиков постельцинской России набор грехов – от избыточной централизации и бюрократизации режима до зажимания демократии и торможения реформ. Такие грехи, считает он, вынуждают нынешний – медведевский – Кремль запустить «оттепель», хотя бы для соответствия базовым параметрам стран – членов «большой восьмерки».
Конечно, можно было бы просто проигнорировать суетливые действия тех, кто раз за разом подталкивает Медведева к ревизии прежнего курса и новой «перестройке». В конце концов соискатель роли главного стратега нового Кремля выдал за откровение изрядно обветшавшую банальность. Однако банальности имеют обыкновение прочно оседать в общественном сознании и превращаться там в окаменелости идейных предрассудков. А посему периодическая санация самых избитых и затасканных смысловых штампов – не такая уж и бесполезная вещь.
Нетрудно заметить, что ключевой тезис господина Юргенса – о том, что российская власть «основана не на институтах, а на мифической вертикали власти», – воспринимается в общем-то как бесспорный. Причем не только критиками путинской стабилизации, но и ее сторонниками. Последние, правда, не злорадствуют по этому поводу и рассматривают нашу институциональную нищету как просто недоработку: мол, кто спорит, да и сам Медведев все время говорит об институтах┘
Стоп. Вот тут-то собака и зарыта. Если в словах господина Юргенса и есть толика истины, то она сосредоточена как раз в приведенном утверждении. Вертикаль власти, этот образ, укоренившийся в политическом лексиконе эпохи Путина, в какой-то степени можно оценивать и как миф, но только с противоположным, чем у господина Юргенса, знаком.
Начнем с того, что настоящую административно-командную вертикаль за две четырехгодичные президентские легислатуры просто было не создать. Даже Сталину, работавшему в принципиально иной командной стилистике и качественно другой мотивационной среде, на это потребовалось куда больше времени. Что уж тут говорить о Путине, который – при всех коррективах разнузданной ельцинской вольницы – не свернул ни одного фундаментального демократического приобретения новой России и работал в открытой информационной среде даже в тех ситуациях, когда этого делать не следовало (вспомним трагедии «Курска», «Норд-Оста», Беслана).
То, что вертикаль стала восприниматься именно как реальная жесткая вертикаль, следует считать безусловной удачей Путина. Ельцин передал Путину власть в столь плачевном состоянии, что малейшие попытки мобилизации политического класса хотя бы по основным проблемным вопросам свидетельствовали о наличии у нового Кремля элементарной воли к власти, одной демонстрации которой тогда хватило, чтобы всех «построить». И если отдельные островки управляемости и консенсуса интересов, будучи умноженными на политическую волю, буквально в несколько месяцев создали у всех впечатление жесткой вертикали, удерживающей страну снизу доверху, а общество и даже элиты (правда, последние с куда меньшим удовольствием) с готовностью присягали иллюзии «вертикали», то значит – спасибо такой иллюзии.
К тому же пресловутая вертикаль и замышлялась изначально не как идеальная модель социальных отношений, а как состояние переходное. Причем замышлялась с дальним прицелом – заложить внутри вертикали (а точнее, на этом архипелаге управляемости) фундамент того, что впоследствии, уже накануне транзита власти в прошлом году, назовут институтами, или структурами, способными обеспечивать управляемость не в ручном, а в стационарном режиме. Отсюда и призыв еще в первый путинский срок к партизации политической жизни. И выстраивание новой системной партии власти и одновременно не менее системной оппозиции. И появление прямого коммуникационного канала между Центром и региональными парламентами после отмены избираемости губернаторов. И постепенное повышение градуса федеральной ответственности Совета Федерации как результат изменения процедуры его комплектования. Перечисленные нововведения приучали основные государственно-политические и общественные структуры функционировать самостоятельно. Пускай и в реактивном (реагирующем на возникающие извне ситуации), а не в превентивном (работающем на опережение возможных в будущем вызовов) режиме. Но главное – без дистанционного управления из Кремля.
Намерение снять страну с ручного управления и перевести ее в режим скоординированного взаимодействия нескольких системообразующих институтов из благого пожелания стало насущной задачей в начале второго президентского срока Путина. Именно тогда отчасти спровоцированный цветными революциями на постсоветском пространстве тотальный дефицит ответственности наглядно выявил «на чужом материале» пределы лояльности, которая обычно свойственна патерналистски организованной властной корпорации при малейших попытках пересмотра пакетных привилегий и иммунитетов. Вопрос встал ребром – либо власти в качестве следующего шага удается транслировать сверху вниз новую мотивационно-поведенческую установку «больше возможностей в обмен на большую ответственность», либо архипелаг управляемости, не получая модернизационного импульса, со временем деградирует и повторит судьбу легендарной Атлантиды. И то, что сегодня развитие политической системы пошло по модернизационному сценарию и с принятием пакета «медведевских законов» выходит на качественно новый уровень, – совместная заслуга путинского Кремля и выпестованных им протоинститутов, осознавших, что быть ответственным гораздо выгоднее, чем безответственным, хотя порой и хлопотнее.
Противопоставлять вертикаль власти, пусть даже и мифическую, динамично развивающимся институтам публичной политики – все равно что считать личинку и появившуюся из нее бабочку антагонистическими существами. В обоих случаях внешняя непохожесть – вовсе не свидетельство разной природы. Правда, если есть априорная установка доказать обратное, можно наперекор здравому смыслу начать давить личинки, мотивируя это тем, что они мешают жить бабочкам. Не важно, что в результате не останется ни личинок, ни бабочек. В конце концов вместо опостылевших лимонниц и капустниц можно будет импортировать экзотических махаонов или какую-либо иную экстравагантную живность. Не приживутся из-за холодов – ерунда, закупят других. Вот только интересно: что реально движет подобными горе-энтомологами в их потугах «унасекомить» российскую систему власти на заморский манер?
