Общество ненакопления

Рисунок. Соотношение занимаемых руководящих позиций в различных когортах в зависимости от времени начала трудовой биографии.

Понимание функционирования современных обществ невозможно без понимания процессов социальной мобильности. Механизмы социальной мобильности аккумулируют мотивационный потенциал перемен, задавая вектор дальнейшего социального движения.

Большая карьера

В советском обществе каналы вертикальной мобильности находились под жестким бюрократическим контролем. Допуская некоторую свободу движения на начальных стадиях карьеры, система контроля становилась тем строже, чем ближе «карьерист» подвигался к высокостатусным позициям. При этом отсутствовали внутренние механизмы селекции и гратификации: продвижение определялось решением «вышестоящих и контролирующих инстанций». Для социального движения требовалось внешнее напряжение – ситуации кризиса, слома, перетасовывавшие высокостатусные группы и освобождавшие места для новых выдвиженцев. В этом смысле репрессии являлись необходимым, даже ключевым элементом функционирования всей системы мобильности в целом: без них система оказалась неработоспособной. Смягчение режима – отказ от регулярного физического уничтожения элит – привело к резкому снижению скорости движения социальных лифтов. Безликое словечко «застой» очень точно обозначает не только (а может быть – не столько) замедление темпов экономического роста, сколько практически полную склеротизацию каналов вертикальной мобильности. Потенциальный карьерист мог надеяться занять вожделенный пост лишь накануне наступления пенсионного возраста. Данные об этом приведены в таблице 1.

К середине 70-х годов помимо замедления собственно темпов восходящей мобильности сократилась вариативность карьер: появился некий пропускной пункт, через который надо было обязательно пройти, чтобы быть допущенным к высокостатусным позициям. Роль этой «точки входа» в большую карьеру играла должность руководителя среднего звена. В таблице 2 приведены данные о стартовых и предноменклатурных позициях респондентов, занимавших номенклатурные посты.

Хотя примерно треть советских номенклатурщиков начинали свою трудовую биографию как рабочие, шансов попасть в элиту непосредственно «из рабочих» практически не было. 3% «элитных рабочих» – это те парадные стахановцы и ткачихи, которые, заняв выборные должности в Советах высокого уровня, украшали президиумы больших съездов. Возможность отбора специалистов в высокостатусные группы существовала, причем динамика их мобильности достаточно точно отражает все перипетии «романа» власти и интеллигенции (см. таблицу 3).

Доля тех, кто пришел на номенклатурные позиции непосредственно «из специалистов», росла вплоть до начала 70-х, оказавшихся переломными – приток специалистов на номенклатурные должности упал и больше не повышался вплоть до конца советского режима. Фактически был лишь один лифт наверх, и попасть в него можно было только через должность руководителя среднего звена. При этом сама скорость подъема постоянно падала. Социальная перегородка, отделявшая общество от номенклатуры, становилась все более непроницаемой.

Высокая скорость – можно сказать, стремительность – карьерного подъема в сталинский период развития советского общества часто интерпретируется как признак легкости достижения высоких статусов для человека «из низов», массовой восходящей мобильности. Однако стремительность продвижения по каналам мобильности отнюдь не тождественна высокой мобильности. Если на вершину горы ведет одна-единственная тропинка, много людей привести туда она не сможет. К тому же размеры самой вершины ограничены. Совсем другая ситуация, если тропинок много, ведут они на разные вершины, у социальных акторов есть возможность прокладывать новые дорожки и открывать новые горные хребты.

Показатели успеха

Становление тоталитарной системы в России привело к тому, что любая карьера – инженера, ученого, писателя, не говоря уже о «начальниках», – не могла реализоваться вне поля государственного влияния и контроля. В стране, более 80% населения которой на момент начала советской истории составляло крестьянство, были перекрыты все каналы восходящей мобильности, связанные с самозанятостью, развитием и умножением собственности. Оставался фактически единственный путь наверх – государственно-бюрократическая карьера. В какой мере она была доступна для крестьян? Обратимся к опубликованным данным исследования «Социальные перемены в России. Население», которое было проведено в июне 1993 года коллективом тогдашнего ВЦИОМа (нынешним коллективом Левада-Центра) по репрезентативной российской выборке (5002 человека в возрасте от 16 до 89 лет). Можно сравнить карьерные достижения респондентов, определив доли тех, кто стал руководителями к моменту достижения выделенных контрольных возрастов.

Самые высокие темпы карьерного роста приходятся на возраст 26–35 лет, далее вероятность возможного продвижения по карьерной лестнице снижается. Наиболее успешной выглядит карьера поколения, вступившего в трудовую жизнь в период с 1954 по 1961 год. К 35 годам представители «поколения ХХ съезда» существенно опережали своих ровесников в других анализируемых группах по доле «руководителей» и далее только увеличивали преимущество.

Поколения, начавшие трудовую биографию в 1962–1984 годах, имеют (с учетом неполного достижения контрольных возрастов) практически совпадающие «траектории успеха», хотя в каждой следующей группе заметно некоторое отставание.

Несколько различаются стартовые позиции когорт. Шанс занять руководящую должность в возрасте до 25 лет был максимально высоким у респондентов, начавших трудовую биографию во времена гайдаровских реформ. (К сожалению, данные не позволяют проследить дальнейшую судьбу «реформенного» поколения, поскольку исследование было проведено в 1993 году.) Провалившимися кажутся карьеры тех молодых, кто начал трудовую деятельность в период перестройки, в 1989–1991 годах. Это было время «вторых эшелонов» – тех, кто уже достиг достаточно высоких позиций и ожидал, когда же наконец освободится долгожданное место.

В поколениях, начавших свою трудовую карьеру в сталинский период советской истории, формальные показатели успеха самые низкие. Так, в группе, начавшей работать до войны, доля респондентов, когда-либо в своей жизни занимавших руководящие позиции, составляет к 55 годам (практически к пенсионному возрасту) чуть менее 9%. В поколениях, приступивших к работе во время войны или в последние годы сталинского режима, этот показатель несколько выше, однако ниже, чем в других возрастных когортах. Иными словами, у нас нет оснований говорить о сталинском времени как об эпохе, когда перед «простым народом» были открыты все двери. Напротив, именно в это время вероятность карьерного успеха для большинства населения была ниже, чем в другие периоды советской истории. Скорость движения по номенклатурным каналам действительно была максимально высокой, но это не синоним массовой восходящей мобильности.

Четвертое измерение

В выборке насчитываются 244 респондента, начавших работу до 1941 года, из них 21 человек занимал руководящие позиции. Воспользуемся методами «мягкой» социологии, которые позволяют интерпретировать данные опроса как биографические интервью, и восстановим, насколько это возможно, индивидуальные карьеры и достигнутые статусы отдельных респондентов. Респонденты родились в 1912–1923 годах, начали работу в среднем в 17 лет. Четверо имеют высшее образование, при этом только один респондент (Р6) окончила дневной институт в непрерывном цикле, получив специальность врача. В остальных случаях высшее образование было либо ускоренным, либо прерывалось. Так, респондент Р15, проучившись три года в институте, получил специальность преподавателя и начал работу. Позже, будучи призван на срочную службу, четыре года отучился в академии. Респондент Р21 окончил академию, уже будучи офицером, пройдя войну и службу за границей. Для большинства опрошенных этой группы образование сводится к школе-семилетке плюс различные профессиональные курсы. Некоторые респонденты доучивались уже в зрелом возрасте без отрыва от работы.

Основным каналом восходящей мобильности для первых советских поколений являлась армия (см. рисунок). Она не только выступала как профессия и карьера, но являлась трамплином для продвижения в гражданской жизни после демобилизации. Так, респондент Р8 в 1941 году был призван в армию, демобилизован в 1945-м. Вернулся в тот же сельский район, откуда был призван, и вскоре занял должность – руководитель производства в области сельского хозяйства (скорее всего председатель колхоза). Членом партии не был. Другой респондент (Р9) был призван в армию в 1934 году из Ростова-на-Дону, где он работал электромехаником. Через четыре года, оставаясь в армии, вступил в партию. В 1941 году стал членом партийного бюро, занимал пост до 1960 года, когда демобилизовался и начал работу в местном совете в маленьком городе (менее 10 тыс. жителей) в Новосибирской области. Далее – председатель колхоза, затем работник райкома в той же Новосибирской области.

Кроме того, служба в армии позволяла «детям врагов народа», получив статус красноармейца, добиться другого типа отношений с властью, открывала перед ними возможность карьеры.

При анализе мобильности советских поколений сталинского времени трудно избавиться от ощущения, что к классическим осям анализа – собственность, власть, престиж – следует добавить еще одну: сохранение жизни. Это «мобильность выживания», когда целью и смыслом достижения становится не более высокое положение в общественной иерархии, а сохранение жизни; статусом, к которому стремятся, – статус живого, живущего. Дело не только (или не столько) в многочисленных войнах. Система регулярно продуцировала условия, которые до основания разрушали все накопленные социальными акторами ресурсы и проблематизировали саму возможность выживания. Сталинский режим умел и в недолгие «мирные» годы создавать такие обстоятельства жизни, что простое физическое выживание следует рассматривать как удачу, в некотором смысле как успешную мобильность.

Обратимся к биографии одного из респондентов – Р1. Она родилась в 1921 году в селе, недалеко от Ленинграда. У родителей были земля (по словам респондента – надел среднего размера) и дом. Семья прошла через конфискацию имущества. Респондент получила типовое образование: она окончила школу-семилетку плюс ПТУ, где приобрела профессию – изготовитель обуви и других изделий из кожи. В 1938 году Р1 приступила к работе в Ленинграде, где снимала даже не комнату – угол, с 1942 года – на военной службе, которую проходила в блокадном Ленинграде. В 1945 году, демобилизовавшись, начала работать продавцом. В 1953 году заняла должность руководителя в торговле – наиболее вероятно, стала директором магазина. В 1975 году получила квартиру. В 1979-м вышла на пенсию. В том же году попыталась работать подручным, уборщиком в учреждениях, но проработала меньше года. В партии не состояла.

В биографии респондента Р1 «успехов выживания» было несколько: переход из социальной категории «раскулаченные» в категорию «рабочие», переезд из голодной деревни в крупный город, армейский паек в блокадном Ленинграде. И, может быть, главный успех: сельской девчонке, сапожнику по профессии, удалось устроиться продавцом в послевоенном голодном Питере.

Преодоление угрожающих жизни системных обстоятельств, не связанных с характером или здоровьем опрашиваемых, присутствует в биографиях многих респондентов. Вот только несколько примеров. Респондент Р2 родился в 1922 году в Твери, его отец был бухгалтером. У семьи были участок земли и дом. Однако в 1938 году респондент Р2 приступает к работе в сельском хозяйстве в Кемеровской области. Информация о причинах переезда в анкете отсутствует, но скорее всего переезд не был добровольным: при первой возможности респондент уезжает в город Пестово Новгородской области, где работает изготовителем инструментов, живет в общежитии. Отец еще одного респондента (Р14) был репрессирован, находился в лагере. Семья прошла через конфискацию имущества – земельного участка. Сам респондент оставил школу и в возрасте 12 лет начал работать в сельском хозяйстве, в школе доучивался заочно. Респондент Р17 родился в сельском районе в Житомирской области. В 1931 году в возрасте 14 лет переезжает в Житомир, живет в общежитии, учится в школе – подростку удалось перебраться из вымирающей от голода украинской деревни в город в то время, когда режим делал все, чтобы не допустить в города голодающих крестьян.

Машина без двигателя

Вернемся к респонденту Р1. Есть еще одно обстоятельство, которое весьма наглядно проступает в этой биографии и которое мне кажется важным для понимания работы механизмов мобильности советского образца. Респонденту Р1 удалось достичь статуса руководителя, более того, она занимала свой пост на протяжении 26 лет – до выхода на пенсию. После этого Р1 некоторое время проработала уборщицей, то есть резко потеряла статус после прекращения допенсионной трудовой деятельности. Аналогичная ситуация присутствует и в биографиях других респондентов. Так, Р2, имея офицерское звание, занимая служебную квартиру, в возрасте 41 года был демобилизован из армии. Начал работать транспортным служащим, первое время снимал угол. Респондент Р14 после демобилизации (скорее всего в звании полковника) приступил к работе в должности нормировщика/табельщика. Респондент Р16, выйдя на пенсию, стал работником охранной службы.

Иными словами, резкая потеря статуса при выходе на пенсию – обстоятельство системное. Не случайно эта тема так часто драматизировалась в советском искусстве. В советском обществе у социальных акторов не возникало статусного набора, который в случае потери одного из статусов сохранял бы положение социального актора в общественной иерархии или хотя бы демпфировал снижение позиций. Напротив, механизмы мобильности были заточены так, чтобы лишить социальных акторов независимых от государства подпорок. Даже у тех, кто занимал высокие должностные позиции, не было возможности конвертировать свой должностной статус: деньги как универсальный посредник отсутствовали, социальные сети за исключением самых узких – родственных и дружественных – были разрушены. В такой ситуации любое достижение – временное, оно не становится «собственностью» социального актора и не приводит к аккумуляции ресурсов. Статус как бы выдается во временное пользование и отбирается в любой момент. В распоряжении «успешных» акторов остается только полученная «за время должности» квартира (которая понемногу теряет свою ценность, старея вместе с домом и превращаясь в коммуналку с появлением семейных детей и внуков) да личное имущество, если его удается приобрести за время работы.

Советское общество было «обществом ненакопления» – сложившаяся система препятствовала аккумуляции социальных ресурсов как внутри жизни одного поколения, так и на межпоколенном уровне. Тем самым купировались все импульсы развития, идущие «снизу», от потребностей, ресурсов и интересов социальных акторов, то есть именно те потенциалы, которые являются необходимой основой успешного саморазвития и саморегулирования социальной системы. Накапливающийся социальный ресурс – своего рода дрова, которые необходимо бросать в топку прогресса. Советское общество было похоже на тяжелое транспортное средство, из которого вынули двигатель, поэтому приходится изо всех сил толкать его снаружи, удивляясь, что оно медленно едет и все дальше отстает от других внешне похожих устройств. Механизмы саморегуляции и развития оказались вытеснены механизмами бюрократического перераспределения и контроля. Либеральные реформы 90-х годов дали толчок к изменению ситуации. Однако государственно-силовые перераспределения мест в социальной иерархии, свидетелями которых в последние годы мы все чаще являемся, подтверждают, что импульсы, лишенные институциональной опоры, затухают быстро.