Алексей Кара-Мурза
Андрей Краевский стремился к «восстановлению в отечественной литературе права здравого вкуса» и преуспел в этом.
Пролог
Значение сферы медийной коммуникации в жизни того или иного общества трудно переоценить: строго говоря, именно коммуникационные связи (от первых шагов печатной прессы до современных телевидения и Интернета) во многом и цементируют гражданскую нацию. Не составляет исключения и Россия: история ее медийных коммуникаций неплохо изучена. И центральная фигура здесь – Андрей Краевский (1810–1889) – основатель первого русского по-настоящему общественного журнала («Отечественные записки»), первой русской ежедневной газеты («Голос») и первого русского телеграфного агентства. В эти дни российские журналисты (и не только они – ведь Краевский был также интересным философом и историком) отмечают 200-летие со дня рождения «Нестора русской журналистики», «руководителя общественного мнения в течение полстолетия». Громадное трудолюбие, дипломатическое мастерство в отношениях не только с авторами, но и с властями, личное везение – вот объяснение беспрецедентного успеха изданий Краевского.
Из философии – в журналистику
Выпускнику философского факультета Московского университета Андрею Краевскому, побочному сыну внебрачной дочери екатерининского вельможи (полицмейстера Архарова, давшего жизнь прозвищу «архаровцы») пришлось приложить немало усилий, чтобы не затеряться в дебрях николаевской бюрократической системы. Все, на что в начале 1830-х годов мог рассчитывать 22-летний «кандидат этико-политических наук» Краевский, – место незначительного канцелярского чиновника и частные уроки. Однако высокая образованность и талант педагога сравнительно быстро сделали Краевского известным не только в литературных кругах, но и в высшем свете. Через четыре года у Краевского – преподавательская должность в Пажеском корпусе, ответственная работа в Археографической комиссии. Важным для дальнейшей судьбы Краевского оказалось сотрудничество в пушкинском «Современнике», претендующем на конкурентоспособность с изданиями литературных «братьев-разбойников» Николая Греча и Фаддея Булгарина.
В 1837 году Краевский – редактор «Литературных прибавлений» к «Русскому инвалиду». Именно здесь благодаря Краевскому на фоне общего молчания русской прессы ярко прозвучал единственный опубликованный (и ныне хрестоматийный) некролог о Пушкине: «Солнце русской поэзии закатилось!» Редактор «Литературных прибавлений» Краевский был вызван к попечителю столичного учебного округа князю Дундукову, который объявил ему о неудовольствии министра Уварова: «К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе?.. Что за выражения! «Солнце поэзии!» Помилуйте, за что такая честь?.. «Пушкин скончался в средине своего великого поприща!» Какое это такое поприще? Разве Пушкин был полководец, военачальник, государственный муж? Писать стишки не значит еще проходить великое поприще!»
«Отечественные записки»
Взлет журнала «Отечественные записки» – самая известная заслуга Андрея Краевского. Он решился реализовать идею, владевшую многими: создать журнал, пользующийся популярностью и при этом доносящий до читателя действительно качественную литературу. В эпоху, когда Булгарин и Греч топили конкурентов всеми доступными способами, когда император Николай ставил на прошениях об издании новых журналов категоричное «и без того много», Краевский придумал удачный ход. Он выкупил право на издание захиревшего журнала «Отечественные записки» у вполне благонамеренного, умеренно-патриотичного издателя Павла Свиньина и избежал волокиты с получением разрешения на новый журнал.
Летом 1838 года Краевский написал критику и публицисту Василию Межевичу: «Составляется уже компания денежная для издания журнала под моею редакциею┘ Это последняя надежда честной стороны нашей литературы; если «Отечественные записки» не будут поддержаны, то владычество Сенковского, Булгарина, Полевого и прочей сволочи утвердится незыблемо, и тогда горе, горе, горе!» Основные цели и задачи журнала подробно изложены в письме Краевского писателю Григорию Квитко-Основьяненко: «Назначение «Отечественных записок», цель их совершенно особенная от других, книгопродавских журналов. Это издание, которое восстановило бы в отечественной литературе права здравого вкуса, уничтожило бы это убийственное пренебрежение ко всему, что только есть высокого в искусстве и в науке, и останавливало бы низкие попытки литературных промышленников обманывать публику взаимным восхвалением своих жалких талантиков».
В Москве даже литераторы консервативно-славянофильского толка восприняли программу «Отечественных записок» как «немножко слишком благонамеренную». Но в этом и проявился Краевский-дипломат. Он играл с бюрократической машиной по правилам николаевской эпохи: главное – запустить журнал, и тогда останавливать его будет непросто. Действительно, журнал пережил немало цензурных бурь и был потоплен охранителями только в 1884 году.
Выход первого номера «Отечественных записок» 1 января 1839 года напоминал первый выход хорошо оснащенного и вооруженного корабля: это была «книжица» вдвое толще самой популярной тогда «Библиотеки для чтения» Осипа Сенковского; соучредитель Иван Панаев по этому поводу приводил строку из пушкинской «Осени»: «Громада двинулась и рассекает волны...»
Сильная сторона «Отечественных записок» заключалась в том, что литераторы разных поколений сумели создать более разнообразное содержание журнала по сравнению с главным конкурентом – «Библиотекой для чтения», имевшей не менее пяти тысяч подписчиков. (Успех Сенковского во многом был связан с новым для того времени и не устаревшим до сих пор приемом: он активно пользовался стилем глумления, восторженно принимавшимся большинством публики.) «В возобновленных «Отечественных записках», – писал Панаев, – допевали свои лебединые песни лучшие из наших беллетристов и блистательно начали свои дебюты молодые люди, только что вступившие на литературное поприще». В 1839 году, например, в журнале печатались произведения Лермонтова, Одоевского, Соллогуба, Даля, Кольцова, Вяземского, Баратынского. Потом будут Достоевский, Писемский, Грановский, Герцен, Катков┘ Краевский сумел привлечь в возрожденный «толстый» журнал лучших авторов – от авторитетнейшего Жуковского до подающей надежды молодежи из круга московских западников, в том числе Белинского.
Отношение Краевского к сотрудникам как к «пролетариям умственного труда», обязанным в известный срок по точно данным указаниям поставить известное количество качественной работы, не всем было по вкусу. Тем не менее именно такое отношение формировало дисциплину интеллектуальной деятельности и создавало журналистов-профессионалов, уважающих и себя, и читателей. «Брось он журнал, – признавался Белинский, – и у него будет прекрасное место, деньги, чины... Но его бог наказал страстью к журналистике... Это человек, который из всех русских литераторов один способен крепко работать и поставить в срок огромную книжку, способен один талантливо отвалять Греча, Булгарина или Полевого┘ Наконец, это честный и благородный человек, которому можно подать руку, не боясь запачкать ее».
Конкуренты не раз пытались применить против Краевского испытанное и нержавеющее оружие – доносы (мол, хитрец Краевский – «умнее Марата и Робеспьера» и прячет в толще своих изданий «идеи комунисма, социалисма и пантеисма»┘). Но издатель «Отечественных записок» хорошо изучил противника и заранее подготовился к такому повороту событий. В числе соучредителей, то есть пайщиков журнала, были старший чиновник III Отделения Враский и литератор Владиславлев, «по совместительству» адъютант шефа жандармов Дубельта. Это оказалось надежным защитительным ходом: в самых напряженных случаях Дубельт мог вызвать Краевского и «намылить голову за либерализм», но в итоге объявить, что «ничего из этого не будет┘» Позже Булгарин сменил тактику: он предложил Краевскому просто «присоединиться к союзу журнальных магнатов и сообща с ними управлять делами литературы». Краевский, как тогда говорили, «устранил предложение».
Борьба с «торговым направлением» в журналистике, не стесняющимся писать на конкурента доносы в III Отделение, приносила, как ни странно, доход. Краевский, сочетая привлекательность материалов для читателей с их высоким уровнем, добился цифры в 8000 подписчиков: числа громадного для России того времени. И тогда он принялся за работу с газетами. В результате – всплеск успеха «Русского инвалида» в 1843–1852 годах, а затем превращение «Санкт-Петербургских ведомостей» из вялого академического листка в прекрасную газету, к тому же приносящую официальному издателю, Академии наук, 50 тыс. руб. годового дохода. Число подписчиков выросло до небывалого уровня – 12 тыс. (сверхпопулярный «Колокол» имел в лучшие годы 3 тыс.). Небывалое процветание газеты академические мужи отнесли исключительно к достоинствам самой Академии и по истечении срока договора с Краевским в 1862 году поспешили подыскать нового арендатора, даже не выслушав новых предложений прежнего. Краевский же пришел к идее об издании частной общественно-политической газеты: идее, немыслимой в предшествующую николаевскую эпоху и весьма непростой по исполнению в эпоху «гласности».
«Голос»
Андрей Краевский хотел назвать новую газету «Голос народа» – и хотя такое название не разрешили, но выраженная в нем идея издания не изменилась. «Нужно знать, что думает Россия о своих общественных интересах, что ей нравится, что не нравится, что ею отвергается, – писал Краевский. – Мне кажется, что настала пора проявления своих нужд и стремлений, своего горя и радости, а гласным органом служит пока только журналистика».
Выходу газеты способствовали связи Краевского в высших слоях петербургской либеральной бюрократии. Издатель понимал, что высшие чиновники, константиновцы (то есть приверженцы лидера либерального лагеря – великого князя Константина Николаевича), сменившие николаевцев на самых ответственных постах, должны искать способы влияния на общественное мнение через прессу, и был готов к сотрудничеству с либералами в правительстве.
«Насколько сил хватит у русского печатного органа, – писал Краевский своему старому другу князю Одоевскому, – он должен поддерживать всякую прогрессивную меру правительства, выражая собой одобрение лучшей, образованнейшей части общества, и побивать всеми своими кулаками всякое поползновение к ретроградности».
В итоге идею Краевского об издании ежедневной либеральной газеты поддержали министр внутренних дел Валуев, министр финансов Рейтерн и особенно министр народного просвещения Головнин. Но редактор, конечно же, не был марионеткой высшей либеральной бюрократии. Он умело находил сторонников на самом верху пирамиды власти и не мешал им думать, что они направляют политику газеты. И именно министр Валуев, отчаявшись в установлении полного контроля над Краевским, добился полного прекращения государственной поддержки «Голоса» после 1865 года.
В том же 1865 году Краевский был «удостоен чести» получить одно из первых цензурных предостережений согласно новым правилам о печати. Через год статский советник Краевский попал под «строгий домашний арест» за публикацию статей о положении раскольников. (Всего за время выхода газеты Краевский получил более 60 цензурных взысканий.) Однако к этому времени Краевский достиг устойчивого финансового положения и создал корреспондентскую сеть не только в столицах, но и в провинции, и за рубежом. Он же стоял у истоков первого информационного агентства печати в России – РТА (Русского телеграфного агентства), созданного в 1866 году. Многие материалы изданий Краевского начинаются признанием в особой осведомленности: «мы слышали», «нам говорят»┘
В «Голосе» сотрудничали самые именитые авторы. «В доме на Литейном, – вспоминает очевидец, – в этой редакции можно было встретить не только одних генералов литературных, но и настоящих генералов». В «Голосе» печатались даже министры (настоящие и будущие) – Валуев, Милютин, Головнин, Тимашев┘
Осведомленность «Голоса» иногда приводила к курьезам. Например, в начале 1873 года газета объявила о готовящейся реорганизации Министерства государственных имуществ, Министерства внутренних дел и III Отделения. Министр внутренних дел узнал об этом только из «Голоса», связался с министром государственных имуществ и выяснил, что тот вообще ничего не знает. Министры настояли на публикации официального опровержения сведений – и тут об упоминавшейся реорганизации открыто заговорили император и шеф жандармов.
За рубежом «Голос» Краевского считали официозом русского Министерства иностранных дел, причем в конце 1870-х именно в этом качестве министр Горчаков и Александр II рекомендовали газету Бисмарку.
Связи Краевского в бюрократических верхах и корреспонденты по всей России позволили газете вырасти в авторитетное издание сторонников реформ «без скачков и бесполезной ломки». «Прошу писать так, как будто цензура не существовала, мне нужно знать дело так, как оно происходило в действительности», – обращался Краевский к авторам и корреспондентам. «Продолжайте писать в этом направлении, хотя бы это стоило мне тысячи подписчиков», – это было сказано в 1876 году, в дни патриотического восторга, связанного с грядущим победным «переигрыванием» на Балканах Крымской войны. Краевский был против вовлечения России в войну, поскольку предвидел, что внешний успех будет куплен ценой больших потерь, внутреннего экономического и политического кризиса, дипломатических поражений от европейских конкурентов.
Опасения Краевского сбылись: Россия на рубеже 1870–1880-х годов испытала тяжелые потрясения, названные много позже «второй революционной ситуацией». В эти трудные годы Краевский и «Голос» выступили на стороне «диктатуры сердца» Михаила Лорис-Меликова, поддержали политику министра и повели осторожную пропаганду «модернизации государственного строя путем привлечения к законодательству выборных представителей». Чаяния первых представителей российского самоуправления Краевский знал и передавал не понаслышке, а как гласный Петербургской городской Думы (с 1879 года).
В годы контрреформ
После убийства Александра II Краевский оказался одним из тех немногих, кто не побоялся возложить часть вины за «гнусные злодеяния последних дней» на правительство, – и газета получила очередное цензурное предупреждение.
Для Александра III Краевский был представителем враждебной партии реформаторов, одним из олицетворений «зареформировавшейся» эпохи. «И поделом этому скоту┘» – было начертано императором на всеподданнейшем докладе о предупреждении «Голоса» за «вредное направление», выражавшееся как в «суждениях о существующем государственном строе», так и в «подборе и неверном освещении фактов┘ очевидно рассчитывая породить смуту в умах». Как не вспомнить реакцию Александра III на конституционную попытку Лорис-Меликова: «Конституция? Чтобы русский царь присягал каким-то скотам?..»
Согласно новым «Временным правилам о печати» 1882 года, «Голос» был приостановлен на полгода после получения третьего за год цензурного предупреждения. Краевский снова стал первым – в ряду издателей, к кому была применена новая мера наказания. По истечении полугода Краевскому предложили представлять каждый номер газеты в предварительную цензуру и не позже 11 часов вечера накануне дня выхода газеты. Это было убийственное правило: оперативность, главное достоинство ежедневной газеты, сводилась этой охранительной мерой на нет.
Усиливший влияния в верхах Михаил Катков, давний конкурент Краевского, попытался сделать «Голос» своим филиалом. Он писал начальнику Главного управления по делам печати Феоктистову: «При всей гнусности своей благодаря интригам «Голос» стал большой силой, и было бы, конечно, хорошо овладеть этой силой и направить ее иначе». Эту идею поддержал и новый министр внутренних дел Дмитрий Толстой. Уже начал тайно составляться капитал для покупки газеты «вместе с потрохами» (с типографией). Но Краевский газету не продал и похоронил ее со всеми возможными приличиями. «Голос» прекратил существование не в громовых раскатах скандала, а как бы «в своей постели», как издание, «не появлявшееся в качестве периодического издания в течение более года» (так гласило официальное постановление).
Эпилог
73 года, миллионный капитал (Краевский был одним из крупнейших владельцев акций Царскосельской железной дороги) – казалось бы, самое время для наслаждения покоем, и не под скудным петербургским солнцем. Но Краевский выбирает новое поприще для общественной деятельности. В качестве председателя комиссии по народному образованию при Петербургской городской Думе он буквально вступает в борьбу с властями – за каждый грош для народных школ. Не может выбить ассигнований – помогает школам собственными средствами. И в итоге вместо 16 школ – 260, вместо тысячи учащихся – 15 тыс.!
В память о Краевском остались учрежденные им стипендии студентам-юристам Московского и Петербургского университетов, капиталы для Общества поощрения художеств и Литературного фонда. Богатейшая библиотека Краевского перешла по завещанию городским училищам.
