Эмиль Паин
В России самый низкий в Европе уровень готовности населения к различным формам добровольной ассоциативной деятельности.
Фото PhotoXPress.RU
Классическая теория модернизации противопоставляла инновации традициям, полагая, что инновации непременно должны вытеснять, ломать, уничтожать традиции. В сегодняшней, обновленной теории модернизации на смену антитрадиционалистским рефлексиям пришли представления о модернизационном потенциале традиций. Суть этих представлений в следующем: органичное принятие обществом инновационных экономических технологий возможно лишь в случае, если инновации вырастают из традиций.
Опыт совмещения
Исследования Роберта Патнэма показывают, что успехов в модернизации добились именно те регионы, в которых гражданское общество и демократические ценности были сильны еще в XIX веке и сохранялись в форме культурных традиций. Похожую идею, но в еще более категоричной форме выдвинул Зигмунд Бауман, утверждавший, что общество обречено на гибель, на полный коллапс социально-нормативной системы, если новые институты коллективности не смогут совместиться с традиционными. Такое совмещение нового и старого происходит во многих странах.
В Германии, например, сохранились традиционные механизмы социальной регуляции. Наши бывшие соотечественники, переехавшие на жительство в эту страну, труднее всего привыкают не к новым законам (они-то как раз похожи на наши, только исполняются чаще), а к неформальному контролю, к тому, что соседи постоянно напоминают им, что следует делать в доме или на улице и чего делать нельзя. Традиционные институты коллективности (семейные, религиозные, соседские, цеховые) стали каркасом и культурным образцом для новых: молодежных, профессиональных, благотворительных и др.
В России же, судя по материалам кросскультурных исследований, самый низкий в Европе уровень готовности населения к различным формам добровольной ассоциативной деятельности. Например, соседи, проживающие на уровне лестничной площадки многоэтажного дома, еще могут договориться; в масштабе более десятка квартир в подъезде того же дома сделать это уже труднее, а соседи со всего дома договариваются лишь при крайней нужде. В России к тому же один из самых низких в Европе уровень взаимного доверия. При такой атомизации общества и такой структуре доверия вероятность внедрения норм правового государства крайне невысока, а без правовой институциональной системы не может развиваться современная инновационная экономика. Так что же, путь к инновационной модернизации для России закрыт?
Ответ на этот вопрос во многом зависит от понимания природы российской инерции. В ее основе лежит не столько давление прошлого опыта (культурных традиций), сколько недостаток нового, прежде всего опыта самоорганизации, самоуправления, участия в государственном управлении. Однако опыт – дело наживное.
Приведу такой пример. Американский дипломат Джордж Фрост Кеннан, большой знаток России, работавший в СССР на протяжении двух десятилетий (1930–1950-е годы с перерывами), в 1951 году писал, о какой России нельзя даже мечтать американцам. Прежде всего он сказал о невозможности такого экономического устройства, которое основано на рыночной экономике. Кеннан обосновал свой вывод следующими соображениями: «Россия едва ли была знакома с частной инициативой в том ее виде, к которому мы привыкли в Америке┘ К тому же торгово-промышленная деятельность не считалась в России таким почетным занятием, как на Западе».
Действительно, исторически в России отношение к торговой деятельности было более негативным, чем в Западной Европе и в Америке, в Азии и на Кавказе. Однако в 1991–1994 годах страна, казалось бы, утратившая за годы советской власти остатки опыта частного предпринимательства, продемонстрировала небывалые в мировой истории темпы прироста численности предпринимателей. За четыре года только в одну из его разновидностей, в челночную торговлю, было вовлечено 10 млн. человек – перевозкой товаров через границу в виде личного багажа занялись бывшие врачи и учителя, инженеры и рабочие. Пресса заговорила о том, что Россия стала страной торговцев. Оказалось, что необходимость борьбы за выживание и другие жесткие жизненные условия способны в короткие сроки изменить национальные культурные стереотипы, формировавшиеся веками.
Еще одна важная особенность современной России. При низкой традиционности российского общества в нем велика доля лиц, готовых к риску и инновациям. Международные сравнительные исследования, на которые ссылается журнал «Вестник общественного мнения», свидетельствуют, что по готовности к восприятию инноваций «Россия сегодня близка широкому кругу европейских стран». Здесь она не отличается от Бельгии или Нидерландов.
 Коррупция разрушает не только доверие населения к власти (кроме самой высшей), но и горизонтальное доверие людей друг к другу. Фото Олега Ласточкина (НГ-фото) |
Ловушка недоверия
Значит ли это, что социокультурные условия России не создают никаких преград для инновационного развития? Нет, и такой вывод был бы неверен.
Во-первых, российская инициативность анархична. В России один из самых низких в Европе уровень уважения к правилам, нормам, причем не только формальным (то есть к закону), но и неформальным – религиозным, семейным, традиционно этническим и др.
Во-вторых, в России самый низкий уровень взаимного доверия и слабо выражены те качества, которые в русском языке описываются с использованием слова «вера», а именно: сама вера, доверие и уверенность – все, что связано с представлением о вероятности свершения того позитивного, которое ожидают люди от Бога, от партнера или от будущего.
При низком доверии к партнерам и слабой уверенности в позитивном будущем, казалось бы, нечего и рассчитывать на развитие долгосрочных капиталоемких проектов типа технопарков усилиями частной инициативы. В таких условиях представляется совершенно естественным уповать на государство как на единственного субъекта, способного инициировать, финансировать и осуществлять строительство крупных капиталоемких проектов развития инновационной экономики. Во всяком случае так понимают возможности такого развития многие известные экономисты России.
Например, академик Абел Аганбегян отмечает, что в России нет источников так называемых длинных денег в частном секторе, почти нет частных пенсионных фондов, крупных страховых, паевых, венчурных и других фондов, которые выполняют функцию кредитования долгосрочных проектов в США и в Западной Европе. Отсюда его вывод – России рано отказываться от ведущей роли государства в модернизации, хотя бы потому, что единственным источником инновационного развития может быть только федеральный Стабилизационный фонд, излишне большой в настоящее время. О ведущей роли федеральной власти и федерального бюджета в инновационном развитии неоднократно заявляли и другие видные экономические теоретики.
Но давайте вернемся от экономической теории к реальной практике. Она показывает, что из ловушки всеобщего недоверия не может выбраться и федеральная власть. Оказывается, недостаточно перераспределить средства из Стабилизационного фонда в Фонд индустриализации, нужно еще добиться, чтобы эти деньги не разворовали, чтобы они были потрачены на целевые нужды. Оказывается, что даже самые приоритетные проекты национального значения вроде Олимпийских игр требуют не только громадных вложений, но еще и руководства с помощью лично доверенного человека, облеченного особыми полномочиями. Представить себе картину, что с помощью таких комиссаров могут быть реализованы инновационные проекты в различных регионах страны, довольно трудно. Генеральный конструктор ракет серии «Тополь» и «Булава» академик Юрий Соломонов в марте 2010 года заявил, что даже в самой дисциплинированной, самой закрытой и, казалось бы, самой контролируемой отрасли экономики – в оборонной промышленности – «ядерная вертикаль не работает». По его мнению, «военно-полицейские» методы управления не остановили деградации военпрома.
Воспроизводство отчужденности
С точки зрения рассматриваемой здесь темы еще важнее то, что воспроизводство традиционной для России модели вертикальной, верхушечной модернизации приводит и к воспроизводству одного и того же типа социально-культурных отношений в обществе, а именно отчужденности, правового нигилизма и тотального недоверия.
Существует жесткая зависимость и между различными проявлениями вертикально-иерархической организации общества и доверием. Так, концентрация власти влечет за собой рост коррупции, которая, в свою очередь, понижает уровень доверия в обществе. В России почти три четверти респондентов убеждены, что им никогда не удастся добиться справедливого отношения к себе со стороны чиновников; в Венгрии таких сомневающихся тоже много, но все же лишь около половины опрошенных; в Словакии и Чехии – чуть более трети.
Коррупция разрушает не только доверие населения к власти (кроме самой высшей), но и горизонтальное доверие людей друг к другу, хотя бы потому, что люди имеют разные возможности пользоваться коррупционными связями. Эти связи непрозрачны, и уже это порождает взаимную подозрительность. Например, в России весьма характерным может быть такой диалог соседей: «Я не верю, что сын нашего соседа Х был принят в университет в результате честного конкурса, он учился в школе хуже моих детей. Скорее всего его родители воспользовались своими связями, а у меня таких связей нет, вот мои дети и не могут стать студентами». Такую же подозрительность могут проявить люди в отношении любых других форм социального продвижения или доступа к большинству дефицитных социальных благ.
Исследования политолога Андрея Коробкова показали, что коррупция и практически неограниченная власть бюрократии являются основными причинами, которые чаще всего «останавливают даже тех живущих за границей российских ученых, которые искренне хотят вернуться в Россию и внести свой вклад в возрождение отечественной науки».
Итак, при возрождении традиционного российского пути модернизации – только сверху – мы приходим к тому, что низкий уровень доверия и низкий уровень уважения к закону вроде бы требуют возрастания роли государственной власти в модернизации страны. Однако такая концентрация власти снижает уровень доверия и ослабляет правосознание людей. Как вырваться из этого замкнутого круга?
Прежде всего данное явление связано с осознанием того, что жестко вертикальная система управления является скорее причиной, чем следствием низкого правосознания людей и низкого взаимного доверия в обществе. Следовательно, нельзя преодолеть отчужденность и недоверие людей друг к другу, не обеспечивая условий институциональной транспарентности, не поощряя их инициативу и самостоятельность.
Работы российского социолога Николая Лапина показывают, что на большей части территории России основным препятствием модернизации выступают не столько культурные, сколько бюрократические барьеры, которые вырастают вследствие разрыва между интересами основных агентов инновационных процессов (авторами инновационных идей, инвесторами, производителями инноваций) – с одной стороны, и корыстными интересами чиновников, поощряемых сложившейся в стране системой управления,– с другой. В его исследовании выявилось следующее. Наилучшие показатели реального проявления инновационной экономики (создание мест приложения труда и производства инновационных товаров и услуг) характерны для регионов со средними показателями социально-культурного климата, но в которых местные власти обеспечивают более приемлемые, чем в среднем по стране, институциональные условия развития экономики. Власти опираются на местное законодательство, в ряде случаев лучше защищающее и поощряющее частную инициативу, чем федеральное.
Что нам нужно
Мы приходим к следующему основному выводу: низкое правосознание людей и их слабое взаимное доверие в российском обществе не являются результатом давления национальных традиций. Они выступают следствиями сложившейся в стране жесткой вертикальной системы управления. Нельзя преодолеть отчужденность людей от закона и недоверие друг к другу, не обеспечивая условий институциональной защищенности их частной инициативы и самостоятельности. Вместе с тем России параллельно с изменениями политико-правовых институтов нужна политика выращивания традиций модернизации, использующая элементы подлинно традиционной культуры и превращающая в традицию новые ценности: частной инициативы, самоорганизации, уважения к собственности и к закону.
