Леонид Васильев
Извечное: голос сверху и народ внимающий. Борис Кустодиев. Освобождение крестьян. Чтение манифеста. 1907
Путь вперед
Путь от авторитарного самодержавия традиционного Востока (мировая деревня) к антично-буржуазному западному разделению властей (мировой город) – это движение человечества по дороге, ведущей к цели. Одни так или иначе достигают ее или могут достичь. Другие могут оказаться в тупике, из которого есть путь только назад с последующим новым выбором варианта. Третьи, ослабев по пути, замедляют ход и просто практически почти останавливаются. Могут быть и некоторые другие варианты, но сказанного достаточно, чтобы метафора была понятной.
Смысл ее в том, что цель едина для всех: это развитое и процветающее общество западного типа – мировой город, с присущими ему генеральными принципами, с обусловленными ими социополитическими нормами, традициями и стереотипами, особенно в сфере права. (Обратите внимание, главное в этом, а не в производительных силах, производственных отношениях и не в столь любимой марксизмом классовой борьбе.) Хотя можно ведь, оставаясь мировой деревней, просто торговать с этим городом своими ресурсами, коль скоро они по дороге нашлись либо Аллах их послал, и они оказываются нужны.
Но что движет теми, кто идет вперед разными путями и различными темпами? Только ли неясная и неумолимая судьба? Или есть что-то другое, что играет роль вселенского рока?
Совершенно понятно, что все в нашей жизни неодинаково, что, если взять за основу, скажем, идею о том, что всем движет разум, то окажется, что разум у каждого свой. Если взять религиозно-цивилизационный комплекс, обычно лежащий в фундаменте нормативной традиции данной общности или некоей суммы одинаковых в этом смысле общностей, то здесь тоже все не равноценно.
Христиане делятся на православных, католиков и протестантов, и все они очень по-разному идут вперед. Мусульмане, которые при наличии различий между суннитами и шиитами равно тяготеют к прошлому, к временам пророка, практически предпочитают никуда вперед не идти. Сторонники конфуцианства на Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии, которые при всех различиях между ними при влиянии, скажем, со стороны буддизма готовы идти вперед и активно перенимают достижения Запада, – нечто очень специфичное. И так далее. Но и это еще не все. Нет сомнения, что вклад в темпы движения и в его результаты вносят и другие факторы, от геоклиматических до общинно-матричных. Вот с учетом всего этого и перейдем к отечественной проблематике, к нашему пути.
Общинная матрица
Восточные славяне, расселившиеся на обширной лесной территории Восточно-Европейской равнины в VI–VIII веках, являли собой весьма отсталую общность земледельцев, которых суровая природа никогда не баловала. И это сказывалось на их отсталости и консервации. Викинги-варяги из германцев Скандинавии были немного более развитыми с точки зрения уровня цивилизации, но торговые интересы (из варяг в греки) побуждали их создавать форпосты вдоль длинного пути по Днепру, а также использовать труд славян (отчасти и финно-угров), живших в лесах вдоль этого пути. Контакты эти привели к сближению тех и других, в ходе которого более развитые и сильные в военном отношении полуразбойные варяги-русы стали конунгами-князьями славян, воспринявших их этноним.
Торговля с византийскими греками определила характер сообщества, в рамках которого городские центры из форпостов стали местом обитания варяжских дружин с женщинами и челядью из славянок, что ославянило варягов, но не сблизило их с общинно-деревенским населением славянских миров. Очень существенное различие в образе жизни между военно-торговым городом и затерянной в лесах общинной деревней вело к расколу в возникавшем протогосударстве. Раскол усиливался в ходе княжеских междоусобиц, а также конфликтов типа тех, что случились у Игоря и Ольги с древлянами. Конфликты вели к формированию общинно-деревенской матрицы у русских миров, страдавших от насилия, в том числе со стороны кочевников, и не получавших должной защиты от слабой власти. Матрица эта вела к оформлению нормативной традиции, генеральной идеологемой которой стало стремление получше защититься от любых воздействий извне и выстроить естественную оборонительную линию в форме неприятия всех других-чужих (недоверие–недоброжелательство–ненависть).
Христианизация проторусских произошла с восприятием ими византийского православия, ненависть которого к западным латинянам накануне раскола (крещение Руси в 988 году, раскол в 1054-м) достигла апогея, что добавило мощи этой идеологеме, а нашествие татар, превратившее основную часть страны (Ордынская Русь) в ханский улус, еще немало прибавило к этому. В стремлении быть подальше от зла и чужих проторусские уходили на север, опять-таки в леса, чему очень способствовала подсечно-огневая система земледелия, требовавшая частой смены пашни. В процессе этого постоянного пере- и расселения, ведшего к рассредоточению общин и утраты семейных связей, миры крепились лишь за счет нормативной традиции матрицы с ее консервативной архаикой и призывом к строгой изоляции от чужих и любых новаций.
Освобождение от Орды привело Русь с конца XV века к централизации, способной сплотить рыхлые протогосударственные образования времен Киевской, Владимирской и Ордынской Руси в крепкое государство. Крепость его могла обеспечить только авторитарно-самодержавная власть восточнодеспотического типа с всемогуществом правителя, о чем заботились Иван III и – с особой лютостью – его внук Иван IV Грозный. Оба с радостью обратились бы за содействием к ориентализованной Византии, но та успела рухнуть под ударами турок в середине XV века. Это не оставило выбора: они вынуждены были переориентироваться на неправославный Запад с развитым там уже огнестрельным оружием, без коего не смогли бы успешно воевать с татарами и прочими соседями. Вынужденно сделав такой выбор, отечественное самодержавие навеки связало себя с безбуржуазной выборочной вестернизацией, становившейся тогда новацией всего неевропейского мира.
Стабильность и статика
Совершенно очевидно, что уже после Смуты (рубеж XVI и XVII веков), с первых Романовых, российский город изменился за счет заново возникшего дворянства, ставшего надежной социополитической основой самодержавия. Это был слой профессиональных, хорошо вооруженных воинов – либо из числа прежних бояр и дружинников, ославянившихся варягов, либо из зарубежных западных наемников и/или крещеных татар (общинники из миров для этого не годились). Естественно, что остававшийся в основе, хоть и не полностью, православным город был открыт для вестернизации, что стало ощутимым в годы Смуты и особенно после нее. А когда к власти пришел Петр Великий, почти все переменилось. Иностранцы и влияние Запада стали фундаментом, на котором создавалась огромная и сильная в военном и промышленном (с казенным производством) отношении страна. А поскольку Петр отлично понимал, что ни промышленность, ни армия и военное дело не станут развиваться, если страна останется жить по Домострою, он палками заставлял молодых дворян-недорослей учиться. Естественно, западным наукам и по западным учебникам и методикам, у западных учителей и западным же предметам (ничего другого в этом плане на Руси не было).
К этому времени уже редко кто из стран и народов вне предбуржуазно-буржуазной Европы оставался не затронутым всепланетной колонизацией-вестернизацией. Из всех них исключением была Россия, сама колонизатор, не колония. Оттого и вестернизация ее оставалась безбуржуазной. Ни чужих, ни своих буржуа в стране не было до реформ 1860-х. Но зато процесс, начало которому положил Петр и который в меру сил продолжали его преемники, а более других в XVIII веке Екатерина Великая, позволил вырастить поколение образованных и культурных европеизированных дворян, лучшие представители которых в XIX веке прославили отечественную культуру, поставив ее в ряд наиболее ценимых в мире. Это было результатом движения российского метисного города по пути вперед. А вот общинные деревни коренных русских, более половины которых стали крепостными, кормили эту элиту, давая ей возможность успешно воевать во имя империи и развивать великую русскую культуру.
Добавлю, что генеральная идеологема деревни с ее общинной матрицей спокойно воспринимала и, более того, высоко ценила образ жизни замкнутой деревни, стремившейся оставаться отгороженной от внешнего мира. Крепостное состояние соответствовало пафосу идеологемы и привычкам общинников. А контакт их с помещиком не создавал особых проблем; напротив, он был весомым гарантом сохранения стабильности и соответственно страстно желаемого состояния изоляции, которое сводилось к привычно стабильной статике. Волнения же, которые так любила выпячивать и громко прославлять советская историография, – это были процессы, характерные для маргиналов (Болотников, Разин, Пугачев, казаки, староверы и т.п.), да и то не часто.
Русские коренные и интеллигенция
Середина лучшего для России XIX века была связана с появлением слоя разночинной интеллигенции, этих лучших, грамотных и образованных выходцев из низов. Они вместе с дворянской культурой стали представлять элиту российской городской мысли и гуманного отношения к прозябавшему, по их мнению, отсталому и невежественному коренному русскому мужику, особенно крепостному. При этом, что трагично, в саму общину они не шли, община их туда и не пускала, да и русские дворяне-помещики мало ее знали, доверяя управление ею своим представителям-бурмистрам. Создавалась стойкая ситуация разделенности двух слоев: архаичной общинной деревни и быстро развивавшегося, особенно в элитной его части, культурного города. Это вам не старый Китай, где самый последний мужик с благоговением относился к бумаге, исписанной непонятными иероглифами. И не мир ислама, привыкший высоко почитать ученого улема, знатока Корана, чьи проповеди все аккуратно посещали по пятницам. У нас несходство и раскол вели к недоверию и накапливавшейся ненависти, хотя и до поры до времени не порождали насилия.
 |
| Петр Столыпин понимал, что
будущее России и сохранение общины – две вещи несовместные. И был одинок. Фото 1902 года |
Молодые экстремисты из их числа, бесы по Достоевскому, за несколько десятилетий превратились в террористов, считая нужным мстить власти за недостаточно хорошо для мужика проведенную реформу. Будучи пламенными идейными врагами власти и не жалея себя, эти немногие были готовы идти на эшафот ради того, чтобы убить царя, – и убили реформатора Александра II. А либеральная интеллигенция сочувствовала им.
Пламенные и катастрофа
Мы подходим к кульминации. Извилистый и окольный путь вперед, который проходил рядом со столбовой дорогой, но никак не мог вывести на нее, способствовал ослаблению империи и в годы Первой мировой войны привел к катастрофе. Либералы понимали, к чему приводит бесовщина, и открестились от нее, но это им не помогло. Создав партию нового типа, пламенные экстремисты в разгар внутриполитического кризиса воспользовались тем, что либеральная интеллигенция была слабой, и начали в 1917 году теснить ее. Она, вынужденная брать на себя социополитические функции слабых наших буржуа, которые едва успевали справиться с экономическими функциями, не смогла оказать сопротивления бесам. Но не стоит думать, что виновна в поражении демократии лишь она, слабая и рефлексирующая. А как насчет неразвитой отечественной общины, крепостной и черносошной (сходства у них неизмеримо больше, нежели различий), которую пытался сломать во имя будущего России Петр Столыпин и которая ценила старину, неизменность, равенство, стабильность и инерцию, желала побольше земли и ненавидела новации?
Она ведь не была нейтральной; доверившись большевикам с обманными их лозунгами (земля крестьянам; отнять и поделить; грабь награбленное) и поверив, что ей отдадут землю, она стала надежной их опорой и помогла, на горе себе, их успеху. А все остальное было для пламенных делом техники. Остается лишь оценить, что такое катастрофа. После уничтожения и разорения пламенными отечественного интеллигентско-дворянского и чиновничье-офицерского, вообще грамотно-образованного культурного города ситуация сложилась таким образом, что большевики ликвидировали передовую часть России и заполонили город выходцами из разоренной ими деревни. Возникла страна, где была установлена имперско-самодержавная тоталитарная власть, опирающаяся на отставшее в развитии невежество при ликвидированной буржуазной и вообще всякой частной собственности, при предельном уровне насилия и репрессий с океаном крови многих миллионов.
После бесов – бессилие
Катастрофа – это поворот обратно, назад от передовой Европы. Но без лишнего удаления от столбового пути. Почему? Да потому, что для мировой революции, которую после неудач большевиков новый вождь умело заменил стремлением к мировому господству, передовой Запад оставался для Руси-России не менее нужен, причем с той же целью, что и при Иванах III и IV и при Петре. А как иначе было бы СССР, уничтожив буржуа и интеллигентный город с его культурой, стать индустриально сильным и вооружиться до зубов? Где и у кого учиться, приобретать новые военные предприятия, благо великий мировой кризис позволял купить их втридешево? Вождь, хорошо сознавая, чего хочет и как может этого добиться, стремился не уходить слишком далеко в сторону от столбового пути Запада. Напротив, идти близко и питаться его продуктами. Ну и платить за продукты и товары передового буржуазного производства всем, что можно было по-большевистски изъять у измордованного крестьянства, возвращенного в примитивную общину в ее наиболее зверском совхозно-колхозном виде.
Это была та же катастрофа, ибо именно она во многом погубила страну в послесоветские десятилетия, оказалась главной причиной бессилия России и ее не приспособленного к свободе и самодеятельности населения после всего того, что было связано с катастрофой. Ведь отечественная община с ее матрицей не ушла в прошлое – не с чего было. Она переместилась в города, но сохранила нормативную традицию, отчасти целиком, иногда частично. И это отлично видно и сегодня. Нет благородной либеральной интеллигенции как ведущего социополитического слоя, хотя немало ее представителей работают и многое делают на благо России. Но страна по-прежнему, как и веками в прошлом, расколота на части, а потомки деревенской общины составляют большинство населения.
И большинство доминирует. Больше того, страдает от обилия инородных вкраплений, с которыми (не только с мигрантами) не в состоянии соперничать, конкурировать. Почему получилось так?
Обнадеживающее слово
Столыпин век назад старался сломать общину и тем самым превратить отечественного общинного крестьянина в фермера. Задача очень трудная, но важно было начать. И 1913 год был в этом смысле обещающим. Но судьба судила иначе. Сыграли свою роль неудачная война, насилие пламенных из партии нового типа, слабость либеральной интеллигенции и всего высококультурного российского города, отсталость и невежество основной массы населения с инертно-невосприимчивой к новациям его матрицей. Советская власть могла просуществовать лишь в условиях жесткой мобилизации и крайней степени напряжения, что истощило страну. Кроме того, не стоит забывать, что период предкапитализма в ней тянулся всего полвека, да и все его творцы были уничтожены либо изгнаны, так что генофонд страны в лучшей его части был уничтожен.
Нэп не помог, ибо в краткий его период предкапитализм в слабой и примитивной его части едва дышал. А потом – 60–70 лет советской власти без частной собственности, это два-три поколения. Не сравнить со странами Восточной Европы, товарищами по несчастью, где после крушения коммунистической власти все шло намного легче, ибо их фундамент был другим. Наш же был и оставался архаично-примитивным, каким сохраняла его охранительная и ненавидевшая новации матрица с ее идеологемой недоверия–недоброжелательства–ненависти к другим-чужим. В этой ситуации важно сказать некое обнадеживающее слово. На мой взгляд, оно сводится к следующему.
Будущее России, если у нее вообще еще есть будущее, – только в умных реформах сверху. Смысл их в насаждении тех идейно-институциональных либерально-демократических норм и стандартов, которые одни только и смогли бы изменить грядущие поколения нашего населения (русских и россиян) и вывести страну на столбовую дорогу к будущему.
Изменения, о которых речь, – в продолжении вестернизации отечественного общества, медленном, осознанном и настойчивом, но не с всесильными продажными органами насилия и репрессий, не с вороватой буржуазией и коррумпированной администрацией, а в условиях строгого разделения полномочных и независимых властей, независимого беспристрастного суда и многопартийной парламентской демократии.
Конечно, для России с ее архаичной общинно-деревенской традицией и соответствующей матрицей все это может показаться неосуществимым, но другого пути нет. Или страна пойдет этим путем, или у нее нет будущего. Грозит России и вымирание коренных и не вполне коренных русских. Перед подобной угрозой оказались не только мы, весь европейский Запад сегодня примерно в том же положении. Но у него в отличие от нас многовековая традиция либеральной демократии. И есть шанс, что она если и не осилит мощь мусульманской миграции, то приостановит ее натиск. Сила ислама – в традиции, восходящей ко временам Пророка и приглашающей всех вернуться на полторы тысячи лет назад. На Западе еще не все это осознают. А зря.
Если Россия такого не хочет – а ведь это и есть очень вероятное будущее, – она должна обратиться лицом к подлинной, а не извращенной всесилием власти и коррупцией предкапиталистическо-капиталистической системе хозяйства. Так поступили в свое время Западная Европа, плодотворно воспринявшая наследие греко-римской античности с ее свободами, демократическими процедурами и римским частным правом, затем США, еще позже Япония с Китаем и весь очень успешный регион Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии с его конфуцианским цивилизационным наследием. Без этого, без полноценной вестернизации, – процветания еще никто не достигал. И хотя у нас нет конфуцианской традиции, а наша много ближе к мусульманской, это вовсе не значит, что шансов у нас нет. Они минимальны, но все же существуют. И грех упустить их.
