Леонид Васильев
«Внимание! Пятая колонна подстерегает!» Эта тема постоянно звучала во время гражданской войны в Испании. А сегодня актуальна для Украины. Республиканский пропагандистский плакат. 1936
Две страны, между которыми, казалось бы, мало общего. Где Украина, где Испания? Скорей уж Канада, в которой украинцев, как известно, много больше, чем еще где-либо. И тем не менее общее есть. Чтобы его увидеть, надо лишь обратиться к истории ХХ века.
Восстание масс
В 1936–1939 годах Испания была охвачена гражданской войной. Что же там случилось?
Задолго до этих событий, еще в 1929 году, испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет в знаменитом эссе «Восстание масс» подверг критике феномен заурядного человека – представителя большинства человечества, который прежде обитал в замкнутых деревнях и к благам развитой городской культуры (урбанистической цивилизации) не имел отношения. Увеличившись в числе и переселившись в города Европы в XIX веке, человек массы отнесся к богатству буржуазно-либеральной цивилизации с ее демократическими стандартами как к чему-то готовому и само собой разумеющемуся. Он не стал ощущать благодарности и признавать за собой соответствующие обязательства, и это развратило его натуру.
Эссе Гассета – глубокое предвидение того, что произошло в Испании. В очень бурно развивавшемся индустриальном городском обществе европейских стран, которое – где раньше, где позже – стало нормой на рубеже XIX и ХХ веков, заметную роль играли скученные в больших городах вчерашние выходцы из деревни. Они, не сумев приспособиться к стандартам городской жизни в буржуазном либерально-демократическом обществе с его приоритетом прав и свобод индивида и гражданина, с гарантированной законом частной собственностью и активным предпринимательством на свой страх и риск в конкурентной среде, оказывались недовольны. Это легко понять. Недовольство только и ждало случая, кризиса, чтобы выплеснуться наружу, после чего страна оказывалась жертвой восстания масс, оживавших и, подавляя прочих численностью и активным недовольством, определявших, в зависимости от обстоятельств, направление и форму возбуждения страны. Это и привело к появлению большевизма и фашизма.
Человек массы, по Гассету, – человек самодовольный и циник, готовый, пользуясь благами цивилизации, попирать ее. Он отличается активным неприятием судьбы, склонностью к насилию и мятежу. Государство в форме фашизма Муссолини (от себя добавлю, и большевиков) – результат деяний и устремлений людей массы. Если с позиций этой гассетовской концепции взглянуть на 1917-й в России, многое окажется заслуживающим новой интерпретации. «Россия, – писал Гассет, – настолько же марксистская, насколько германцы Священной Римской империи были римлянами… Я ожидаю появления книги, которая переведет сталинский марксизм на язык русской истории. Ведь то, что составляет его силу, кроется не в коммунизме, но в русской истории... А вот у Испании уже несколько веков нечиста совесть, если речь идет о власти и подчинении... Испанцы… вместо того чтобы противиться власти… предпочли извратить все свое существо и бытие, приспособить его к неправде. Пока у нас такое положение, напрасно ожидать чего-либо от испанцев».
 |
| Этот автобус был захвачен у прежних владельцев
испанскими анархистами в Барселоне. На нем – лозунг: «На Сарагосу!» Август 1936 года |
Продолжим мысль Гассета. После Первой мировой войны обострившаяся внутриполитическая ситуация вызывала к жизни восстания масс. Сначала – и в наиболее деструктивно-разгульной форме – так было в России, затем, с немалой оглядкой на Россию, в Италии и Германии. Соответственно это привело к неожиданному успеху тоталитарных режимов большевиков, фашистов и нацистов. Позже пришла очередь других стран, европейских и латиноамериканских. Это коренным образом перевернуло ход истории едва ли не повсюду (вспомним хотя бы о Китае). А потом нечто подобное началось в Испании, на родине Гассета. Теория оригинальная, более того – явно провокационная. Однако дело не в этом, а в том, что из этого следует.
Противоборство
Испания в 30-е годы была в огне именно вследствие того, что она, много позже того времени, когда восставшие массы проявили себя в упомянутой форме в других странах, тоже оказалась в аналогичной ситуации. Не стоит здесь в деталях рассказывать о перипетиях той войны. Ее давно и справедливо именуют гражданской, имея в виду недовольство зарождавшегося большинства горожан-граждан, о которых идет речь. Нет оснований забывать и деревню, которая громко заявила о себе (как то было, в частности, очень заметно и в общинно-крестьянской России). Но главное все же в другом.
Оно в том, что война привлекла к себе внимание и привела к вмешательству противоборствовавших сил из жестко-тоталитарных режимов (СССР, Италия, Германия), а также к массовому притоку добровольцев из разных стран, преимущественно людей откровенно левонастроенных, сочувствовавших испанским республиканцам и экстремистам коммунистическо-анархического типа. А противостояли им правые – сочувствовавшие фашизму и нацизму фалангисты генерала Франко. На его стороне воевали вмешавшиеся в войну, но старавшиеся не демонстрировать этого Италия и Германия, а на стороне левого экстрима – советские большевики. И этот расклад длился до конца 1938 года, когда вождь приказал всем нашим, воюющим и вмешивающимся в чужие дела (чекистам и агентам Коминтерна), включая добровольцев, покинуть Испанию, что те мгновенно и сделали. После этого война быстро пришла к концу, а войска Франко с четырех сторон четырьмя колоннами вошли в Мадрид, презрев ожидавшееся сопротивление пятой колонны своих противников, находившихся в городе.
Здесь-то и становится ясно, что общего у Испании с Украиной. Как и Испания в 30-х, нынешняя Украина – политически самостоятельная довольно крупная держава. Но как в том случае, так и в этом крайне возбужденное состояние народа и вакуум власти объективно открыли возможности для активного вмешательства извне. Оно там и здесь происходило на фоне восстания масс, не приспособившихся к реалиям, сложившимся в связи с движением обеих стран к европейскому городскому либерально-демократическому стандарту. Или, если поставить вопрос по-гассетовски, это противоборство между теми, кто приспособился, и теми, кто до уровня адаптации не добрался. Вот об этой жестокой распре, о лобовом противоборстве тоталитаризма и экстрима правого и левого толка, которое усиленно разжигали пришедшие на помощь обеим державам внешними силами, стоит сказать особо.
Украина сходна с Испанией наличием двух склонных к обострению различий групп населения. Но она отлична от Испании небольшим (подчеркиваю) национально-языковым различием этих групп. У испанцев тоже есть каталонцы и баски, однако на авансцену жестокой внутренней войны вышло социополитическое несходство правых с левыми. И, как стало очевидно, украинские национально-языковые проблемы, не столько этногенетически, сколько исторически обусловленные, сравнимы с испанскими социально-политическими и даже с лихвой перехлестывают их. В чем же дело?
В те отдаленные времена, когда Русь была завоевана татаро-монголами (XIII век), западная часть ее населения бежала под защиту Литвы. И, хотя защита эта была не слишком надежной, Литовская Русь на протяжении двух-трех веков сильно отличалась от Руси Ордынской, которая была превращена усилиями Александра Невского в татарский улус. В чем разница? Там, на западе, города находились под влиянием магдебургского права и были знакомы не с азиатско-восточным татарским, а с предбуржуазным образом существования, включая принцип городского самоуправления. Это важное знакомство, а затем воздействие уважительных к человеку католицизма и лютеранства на православных породили особую общность – полуправославных униатов-западенцев, оказавшихся далекими от ордынской татарщины.
Ослабление Литвы и ее преемницы Речи Посполитой и усиление Московской Руси по мере деградации Орды привели к тому, что территория будущей Украины оказалась заселенной разными жителями. Это едва ли не наиболее продвинутые в плане культуры потомки униатов-западенцев, затем также потомки православных запорожских казаков и, уже после завоевания при Екатерине II всей Малороссии и освоения никем не занятого Дикого поля, переселявшимися туда мигрантами. Это были в городах в основном русские и евреи, а что касается перемещавшихся на плодородное черноземье крестьян, то в основном украинцы, потомки тех же казаков.
Разумеется, это весьма приблизительный расклад, но он позволяет кое-что четко определить.
Первое. Традиции Украины как этнополитического центра восходят к галицийско-униатскому ее Западу. Это Литовская православная Русь с ее униатским западенством и влиянием на нее магдебургского городского права – основы европейской урбанистической цивилизации. Это, во вторую очередь, вольнолюбивые православные казаки с их антисемитизмом и антиполонизмом (вспомните «Тараса Бульбу»). Это, наконец, поток переселенцев из России и той же Малороссии после XVIII века (освоение Дикого поля).
Второе. Роль украинцев огромна как для всей территории Малороссии, так и, в частности, для Новороссии.
Третье. Слабость этого молодого независимого государства (а таких государств в ООН едва не три четверти, если даже не больше) в том, что оно не успело устояться, а великие и чтимые традиции его не успели авторизоваться и превратиться в объект общенационального признания.
Тем не менее вполне очевидно, что эти традиции толкают всю страну в сторону европейского Запада, но не к России. И здесь снова стоит вспомнить Испанию, чьи традиции в этом смысле были похожими, отчего после советского ухода она, пусть даже с таким непривлекательным режимом, как фалангизм, более чем решительно открестилась от большевистского тоталитаризма и, предпочтя более мягкую форму авторитаризма-полутоталитаризма, одолела сочувствовавшую СССР пятую колонну леваков в Мадриде. Здесь явные параллели: выход из внутреннего конфликта зависит от руководителя другой страны, разве только нет строгого слова вождя, по которому в былые времена все, без звука и без малейшей попытки неповиновения, моментально уходили. А вот уход может и должен вести к ликвидации пятой колонны внутри побеждающей врагов страны.
Конечно, для нынешних добровольцев в Новороссии это не так, но и их зависимость от слова президента другой страны колоссальна. Стоит также осознавать, что пятой колонной в Мадриде были левые экстремисты. Словом, хотя все весьма запутанно, остается простор для параллелей. Но здесь снова надо сказать о другом.
Аналогии и выводы из них
Тогда, в 30-х, мир был едва ли не столь же слаб, как и подвергнувшаяся восстанию масс и вторжению иностранцев Испания. А силы, вторгшиеся в нее извне, были разными. Были добровольцы, прекраснодушные леваки вроде Эрнеста Хемингуэя, написавшего потом роман «По ком звонит колокол», едва ли не лучшую свою книгу. Были те юные, которые мечтали о счастье для всех: «Я хату покинул, пошел воевать,/ чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать./ Прощайте, родные! Прощайте, семья!/ Гренада, Гренада, Гренада моя!» Напомню, что, как и в случае с Гассетом, строки эти были написаны Михаилом Светловым задолго до войны, в 1926 году, но как пророчески актуальны они оказались! Однако не стоит кривить душой. Основу наших прибывших в Испанию, в том числе с оружием, репрессивными методами и немалым соответствующим опытом, которому местным левакам еще приходилось учиться и учиться, составили тогда совсем другие люди. Их целью – и заданием – было создать нечто вроде советской республики. С этим они не справились, за что и были в немалой их части сурово наказаны вождем.
Но, что показательно, вождь вывел их из Испании не потому, что не справились, и не тогда, когда это стало заметно. Наоборот, после того, как он их решительно вывел, Франко оправился, пошел в наступление и взял в конечном счете Мадрид. А вождь обратился к фюреру, начались переговоры, шедшие до 23 августа 1939 года, когда были подписаны соглашения СССР и Германии, а затем и договор о дружбе и границе (28 сентября). Из этих исторических данных ясно, что столкновение в Испании было своеобразной пробой сил. В стране с вакуумом власти такое удобнее всего, особенно когда это завершается благополучно для обеих сторон, вмешавшихся в чужую войну без особых церемоний. Думаю, что и здесь аналогия между Испанией и Украиной очевидна.
Однако пойду дальше. Соблазнительно представить, что мы и сегодня так же на коне, как в 1939-м. Что коль скоро аннексия Крыма не привела к мировому конфликту, то нам все сойдет. На том и держится неопределенность положения России в наши дни, с неслыханным ростом рейтинга президента. Пока. Но что будет дальше? Едва ли есть смысл много говорить об Украине, она так или иначе выберется. Те, кто воюет нашим оружием на ее юго-восточной (донецко-луганской) окраине, могут, конечно, смотреть на все по-своему, но нелегитимность их (любимая постановка проблемы в устах нашего президента) очевидна, и потому претензии неосновательны. Они оказались, как принято было говорить у нас в 30-х годах, между молотом и наковальней.
Смысл происходящего в Украине очень во многом, как было в случае с Испанией в конце 1938 года, зависит от того, как поведет себя глава России. А он сегодня, в отличие от вождя в 30-х, не волен делать все, что хотел бы. Не волен прежде всего потому, что соотношение сил иное. Рассчитывать на то, что Запад легко снесет все, что ни сделаешь, не приходится. Украина же вступает в тесный союз с Европой, что и следовало ожидать – таковы, в отличие от наших, ее традиции. Вступление в союз ей очень даже может помочь, а вот у донецко-луганского анклава условий для самостоятельного безбедного существования нет, и этим многое сказано. Встает, однако, вопрос, каково будет России, столь тесно вовлеченной в чужие дела (могут возразить, что там не чужие, там русских преследуют; но выяснилось, что никто их не преследует, а Украина отстаивает от инсургентов законные права суверенного государства, населенного в этом анклаве отнюдь не одними только русскими).
Непредсказуемые перспективы
Можно сказать, что все теперь зависит от мирового сообщества. Оно грозит санкциями, но пока их не вводит. На мой взгляд, скорее рано, нежели поздно, но санкции будут введены. И если приведут к существенному сокращению отечественного экспорта углеводородов или еще к некоторым экономическим потерям, положение России может оказаться скверным. Многое будет зависеть от того, как наша страна будет вести себя по отношению к мятежному анклаву, который воспылал любовью к России не столько потому, что его жителей сумели запугать мифическими киевскими фашистами, но гораздо больше из-за того, что был обнадежен предполагавшимися заманчивыми перспективами войти в состав более зажиточной России.
Ситуацию разрулить нелегко. Если анклав станет рассчитывать на наших добровольцев, он может пролить еще много крови, но без активной поддержки России обречен на поражение. Если Россия, как она делает это сегодня, будет продолжать вооружать воюющих мятежников, нам придется – вспомните о санкциях, это не пустые угрозы, – нелегко. В глазах мира страна наша останется заклейменной как агрессор. Если же она решится взять анклав на абордаж, это еще усугубит объем и жесткость тех санкций, от которых никуда не деться. И ясно, что уровень и качество жизни заметно снизятся – со всеми вытекающими из этого для нашей власти весьма неприятными последствиями, включая удар по электоральным расчетам президента. Президент наш не экстремист, он балансирует, как умеет, с целью сохранить свой электорат и не дать экстриму, на который так падка Россия, погубить все. Похоже, что он предпочтет первый вариант и тем избежит главной опасности для России
Далеко не все это сознают, да и руководитель еще недавно упивался кажущимся ему непререкаемым могуществом. Но это обман зрения. Россия с древних времен подвластна неплохо изученному культурологами принципу инверсии-реверсии, смысл которого в резкой смене симпатий, мгновенно (впрочем, отнюдь не обязательно мгновенно!) преобразующихся в антипатии и сохраняющих потенцию для столь же мгновенного возврата, в случае чего, к прежней норме. И этим, как правило, управлять невозможно, тут далеко не всегда поможет телеящик, перед нами нечто иррациональное. Вообще-то перегибать палку и возвращать ее в норму – это не есть уникальное свойство русских, нечто подобное бывает едва ли не у всех. Но в нашем варианте обращает на себя внимание непредсказуемость реакции (выпили, повздорили, кого-то прибили-зарезали, успокоились и сами не понимают, что случилось и почему).
И это действительно наше, та самая инверсия-реверсия. Нужен только повод, а дальше что случится, то и будет. Но для того в обществе и есть правитель, чтобы предусматривать подобную возможность. И ничто не должно застилать взор, как и никому не следует принимать кажущееся за реальность, поддаваться на обман зрения, не учитывать иррациональную непредсказуемость ситуации. Россия слишком велика, сложна, необычна и непредсказуема, чтобы имело смысл легко относиться к тому, что ей сегодня, сейчас кажется наслаждением. За «сегодня» непременно последует «завтра», и потому к завтрашнему дню всегда следует быть готовым. В противном случае завтра-послезавтра может случиться что угодно.
