Михаил Ремизов
Фото Reuters
Президент подчеркнул недавно, что происходящее в экономике – «это не расплата за Крым... это плата за наше естественное желание самосохраниться как нация, как цивилизация, как государство». В логике его рассуждений, это цена реального суверенитета. Все верно: суверенитет действительно имеет свою цену, и очень немалую – свобода обходится государствам не дешевле, чем людям. Но в данном случае точнее было бы сказать иначе. Сегодня мы платим не цену суверенитета, а цену его отсутствия. Прежде всего – в финансово-экономической сфере (нехватка технологического суверенитета скажется чуть позже).
Отчасти это следствие институциональной недостаточности. Все-таки способность создавать эмиссионный доход, не раскручивая инфляционной спирали, и обеспечивать доступный внутренний кредит, не подстегивая утечку капитала, требует более высокого качества финансовых кадров и институтов, чем те, что мы имеем. Но единственный способ научиться что-то делать – начать это практиковать, хотя бы понемногу. Чего мы пока не наблюдаем. Поэтому сложно отделаться от мысли, что перед нами парадоксальный политический выбор: хранить верность «вашингтонскому консенсусу» даже на фоне прямого объявления бессрочной холодной войны со стороны Вашингтона.
Жесткая денежно-кредитная политика, либерализация внешней торговли и финансовых рынков, свободный обменный курс национальной валюты и дерегулирование экономики – эти и подобные им правила, сформулированные Джоном Вильямсоном на примере либеральных реформ в Латинской Америке (кстати, весьма неудачных в итоге), составили макроэкономический кодекс неолиберала применительно к развивающимся рынкам. Десять заповедей «вашингтонского консенсуса» – это краткий конспект того, что нужно от нас глобальному капиталу. Можно спорить, насколько плохи или хороши эти правила вместе и по отдельности, но вполне очевидно, что они выстроены под одну-единственную стратегию: иностранные инвестиции как ключевой фактор роста. Очевидно и то, что в ближайшие годы этот фактор роста нам не грозит.
Значит, нужна принципиально иная макроэкономическая модель – ориентированная на внутренний спрос и внутренний источник рефинансирования. «По-другому будет просто невозможно функционировать», как обнадежил нас президент на пресс-конференции.
Монетаризм и фаворитизм
В чем же тогда причины неистребимой живучести неолиберализма? Историк науки Томас Кун отмечал, что смена научных парадигм происходит лишь со сменой их носителей. Ученые до конца дней остаются привержены тем идеям, которые они освоили на пике своих творческих сил (как правило, в молодости). И тот факт, что за штурвалом нашей экономики по-прежнему гайдаровское поколение реформ, конечно, говорит о многом.
Но, думаю, более серьезную роль, чем персональный фактор, играет совпадение – не полное, но достаточно существенное – идеологических установок неолиберального лобби с интересами российских олигархий и монополий. Последние представляют собой излюбленную мишень либеральной критики, но есть целый ряд принципиальных позиций, по которым макроэкономическая догматика неолиберализма и практика экономического фаворитизма неплохо дополняют друг друга.
Это табу на ограничение трансграничного движения капиталов. Это минимизация перекрестного субсидирования обрабатывающего сектора за счет сырьевого. В этом же ряду – и дорогой кредит. Ведь у крупных псевдогосударственных банков есть доступ к дешевым государственным ресурсам. А у остальных – нет. То же касается и компаний нефинансового сектора. Монетаристская политика финансовых властей обеспечивает «привилегированным» компаниям колоссальную фору по отношению к реальным и потенциальным конкурентам. С ограничением доступа к внешним рынкам капитала (а ограничения действуют не только для «санкционного» списка компаний, но фактически для всего российского бизнеса) этот диспаритет лишь усугубляется.
Неудивительно, что, занимая первые места по числу долларовых миллиардеров, Россия не входит даже в первую двадцатку стран по числу долларовых миллионеров. Между тем именно в этой когорте должен, по идее, концентрироваться костяк национально ориентированного бизнеса.
В принципе кризис – подходящее время для изменения весовых пропорций, ухода старых и появления новых игроков. Вот и президент усматривает в нем шанс на укрепление несырьевого бизнеса. Это, конечно, обнадеживает, но можно согласиться с тезисом недавней статьи Константина Ремчукова о том, что «расчет на переориентацию производства на отрасли несырьевого сектора просто потому, что цены на нефть упали, без создания налоговых и инвестиционных стимулов – утопия».
Кстати, эта статья во многих отношениях дает интересный срез момента. Призыв к правительству проявить здоровый либерализм не в макро-, а в микроэкономике («поддержке предпринимательства, подготовке и переподготовке кадров», улучшении «условий получения кредитов и поддержки инноваций») более чем своевременен. Но вот завершающее текст предложение открыться миру, не бояться глобализации – чему будто бы мешают просто-напросто «отсталость мышления, зашоренность, зацикленность на врагах внутри и вокруг России», – явно несоразмерно серьезности ситуации.
Все понимают, что нам важно и нужно восстановление отношений с Западом, прежде всего – с Западной Европой. Но добиться этого с помощью вариаций на тему горбачевского «нового мышления» – невозможно. Тем более невозможно – через реальную сдачу позиций. Единственный путь долгосрочной нормализации отношений с Западом – это минимизация односторонней зависимости от него, демонстрация потенциала самодостаточности.
«Мир-экономика» против «открытой экономики»
Если где-то и уместен сегодня лозунг «Россия сосредотачивается», то более всего в экономике. И это не только не противоречит, но прямо соответствует целям поддержки предпринимательской инициативы внутри страны.
Неолиберализм, делающий акцент на свободе трансграничного перемещения капиталов и иных факторов производства, то есть создании своего рода глобальной арены конкуренции, предопределяет заведомую неконкурентоспособность широкого круга внутренних игроков. Поэтому курс на поощрение внутренней конкуренции, предпринимательской инициативы, малого и среднего бизнеса, вполне обоснованно поддержанный главой государства в очередном Послании, должен сопровождаться мерами по деглобализации. Например, пока открыты все шлюзы для утечки капиталов, отечественный малый и средний бизнес никогда не получат дешевого кредита. На сегодняшнем этапе (в экономической политике нет ничего вечного), чтобы быть более свободной и конкурентной, наша экономика должна стать менее открытой.
И не надо пугать нас автаркией. Абсолютная автаркия, конечно, не нужна и невозможна. Но к своего рода квазиавтаркии (если считать таковой преобладание внутренних обменов над внешними, относительную самодостаточность и полноту национального воспроизводственного контура) тяготеют многие крупные страны, отдающие приоритет внутреннему рынку. Освоение собственного внутреннего рынка с сокращением до более скромных значений доли экспорта и импорта в ВВП – очевидный сценарий роста для такой ресурсно обеспеченной, большой и явно недоосвоенной страны, как Россия. В терминах Фернана Броделя, идее открытой, узкоспециализированной экономики, активно встроенной в систему международного обмена и неспособной существовать без такой системы, противостоит идея «мир-экономики». То есть – «экономически самостоятельной части планеты, способной в основном быть самодостаточной таким образом, чтобы внутренние связи и обмены придавали ей определенное органическое единство».
Сегодня выбор между этими двумя моделями – уже не вопрос экономических пристрастий, а вопрос суверенитета и целостности страны в среднесрочной перспективе.
Движение неприсоединения
Важным контраргументом к квазиавтаркической модели является недостаточный объем российского внутреннего рынка (даже с учетом стран-союзников по ЕАЭС). Но, во-первых, это проблема не сегодняшнего дня – по многим отраслям потенциал емкости российского рынка таков, что он обеспечил бы десятилетие уверенного роста. А во-вторых, эта проблема может решаться за счет стратегии выборочных экономико-технологических альянсов на международной арене. Хорошим примером такого альянса может стать совместный с КНР проект дальнемагистрального широкофюзеляжного самолета (самая сложная и капиталоемкая ниша в гражданском авиастроении, на сегодня занятая дуополией Боинг – Эйрбас). Россия в данном случае интересна Китаю как технологический партнер, Китай России – как инвестиционный партнер и, главное, как колоссальный якорный рынок, который позволит вывести продукт на конкурентоспособный уровень по качеству и цене.
Впрочем, с самим Китаем потенциальный диапазон такого рода проектов весьма узок – слишком велико его превосходство в объеме внутреннего рынка, инвестиционных возможностях, спектре освоенных технологий. Поэтому основное внимание стоит обратить на те крупные страны Латинской Америки, Азии, Африки, АТР, которые за счет экономико-технологического партнерства с РФ были бы заинтересованы сбалансировать зависимость не только от Запада, но и от Китая.
Потенциально – это новое движение неприсоединения. Речь идет о государствах, которые достаточно сильны для того, чтобы иметь самостоятельную международную и внутреннюю политику, но не для того, чтобы иметь симметричные рычаги воздействия на центры миросистемы. Последнее отличает их от того же Китая, который, в случае чего, вполне способен похоронить мировую экономику под своими обломками (это делает экономический баланс США – КНР похожим на военный баланс США – СССР – речь никогда не шла о комплексном паритете, но лишь о паритете взаимного уничтожения). Как следствие, государства этой категории особенно заинтересованы в том, чтобы иметь «резервные источники питания» на случай разногласий с «хозяевами мира».
Конфликт России с Западом дал многим повод задуматься о пугающих возможностях принудительного отключения от элементов глобальной системы жизнеобеспечения – финансовой инфраструктуры (платежные системы, системы расчетов, включая SWIFT, доступ к финансированию и рефинансированию), поставок оборудования и комплектующих, информационных систем.
Конечно, Россия далеко не первая столкнулась с западными санкциями или «политическим» воздействием на финансовый и валютный рынок. Но все же возникает волнующий эффект новизны благодаря калибру державы и демонстративности происходящего, когда даже дипломаты не отказывают себе в удовольствии похлопать нас по плечу невидимой рукой рынка: «последние дни Россия внесла немало конструктивных предложений в вопросе урегулирования ситуации на Украине», – отметил 16 декабря госсекретарь Керри, добавив, что он между тем «продолжает следить за курсом рубля».
«Мягкая сила» Империи
Собственно, это и есть пресловутая «мягкая сила», которая почему-то ассоциируется у нас со способностью привлекать, хотя в основе своей это способность принуждать. Именно из этого сорта мягких, но прочных тканей изготовлены кандалы новой Империи, о которой пишут авторы одноименного бестселлера Антонио Негри и Майкл Хардт.
«Первое и главное в концепции Империи – это утверждение... власти над всем «цивилизованным миром». Но «Империя не только управляет территориями и населением, она создает мир, в котором живет», то есть имеет всепроникающую инфраструктурную власть. И это не абстрактная взаимозависимость, а комплексное превосходство. В штатном режиме оно незаметно, но в случае неподчинения вас уничтожают или как минимум «делают больно».
Если наказание России возымеет эффект – а экономически мы создали для этого все предпосылки, – это станет для Империи важной вехой: успешное наказание вырабатывает привычку подчиняться.
Но если по какой-то пока не известной миру причине мы, как сказал президент, «из непростой... сегодняшней ситуации выйдем, укрепив свои позиции и внутри страны, и в мировой экономике, и на международной арене», то это обнадежит по всему миру очень и очень многих, и они тоже начнут испытывать этот дивный новый мир на прочность.
Единственное, что хочется им пожелать: решившись на восстание, не забудьте снять с себя кандалы.
Дарья Гармоненко